Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

Только к декабрю к Малюте примчался какой-то человек, по виду и не опричник, из тех, что шныряют по городам и весям, свою выгоду во всём ищут, а чем занимаются, и не сказать, то приторговывают чем-то, то слухи распускают... О чём шептался гость с правой рукой государя, не знал никто, да и не рискнул бы спросить, у Скуратова таких доносчиков каждый день по десятку бывало. Только после разговора с этим Григорий Лукьянович вдруг к царю засобирался, а гостя велел от души накормить и напоить в своих хоромах. Не вышел из них гость, так, видать, с непривычки напился, что не проснулся поутру. Схоронили скромно, никто не пожалел, потому как не любили таких нигде.

И самому Малюте не до гостя, он действительно отправился к государю...

   — Государь, не вели казнить, вели слово молвить...

Голос от волнения даже сиплый. Иван Васильевич с недоумением уставился на Скуратова: с каких это пор он так заговорил? Но понял, что разговор важный и тайный, махнул рукой, зовя за собой в молельню. Басманов только вздохнул, глядя вслед рыжему Скуратову, семенившему вслед за царём. Как ни ублажал Федька государя в опочивальне, как ни старались для него отец и сын, а не достичь того положения, которое невесть с чего у Скуратова. Какая же тайна связывала государя с этим рыжим палачом? Однако Басманов старался не задумываться, выяснять себе дороже...

Дверь в молельню закрылась особенно плотно.

   — Есть...

   — Где? — и спрашивать, о чём речь, нет смысла, оба прекрасно понимали.

   — В Торжке. Семья у него — жёнка и сын, мальчонка ещё...

Иван Васильевич замер, стоял долго. Малюта тоже замер, не дыша, боясь двинуть даже рукой.

   — Из Новгорода письмо есть, якобы от Пимена и лучших людей к полякам, чтобы под их руку встать. Знаю, что подложное, но сделано ловко. Пора Новгород и Тверь под себя брать, а меж ними и Торжок почистим, чтоб никто не сказал, что ради него идём. Готовь опричников. Только всё тайно, никто не должен ведать, куда и зачем пойдём, и про Новгород тоже. Не то потом ещё десять лет по всей Руси искать будем.

Мороз в декабре стоял нешуточный, птицы на лету мёрзли, деревья по ночам трещали. Только это и спасало Русь от полной погибели, потому как снова по земле мор чумовой страшный гулял. В который раз уж привозили купчишки заморские эту гадость, едва управлялся русский мороз за зиму с ней. А бывало, так косила, что города пустыми оставались.

Но и сейчас дороги опустели, тем паче государев приказ был попусту не шляться, чтобы мор за собой не тащить. Это было движущемуся опричному войску на руку, никто не мешал и весть о его движении разнести не мог. Иван Васильевич строго наказал всех встречных уничтожать, чтобы заразу не разносили, а уж о попутных и вовсе говорить нечего.

На подходе к Твери Иван Васильевич отправил Скуратова к бывшему митрополиту Филиппу благословения на разбой просить. Знал, что не даст, понимал и то, чем дело кончится, но он хорошо помнил, что Филипп проклясть может. Малюта справился как надо. Вроде и не убивал старца, тот от духа печного угорел, царь даже попечалился, что слишком душно в обители топят, как бы ещё кого излишней жарой не уморили...

Руки были развязаны, Тверь откровенно ограблена, с ней расправились споро и деловито, вымели всё подчистую. Пока Скуратов с Филиппом разбирался, опричники округу будто вымели, забрав всё путное, а тех, кто пробовал сопротивляться, отправив к праотцам.

Следующим был Торжок Удивительно, но к нему подошли почти тихо. Крайние избы совсем засыпаны снегом, синие дымки едва видны из сугробов. Собак не обманешь, какой бы ни был мороз, а нюхом чужаков учуяли, забрехали из подворотен. Перебить бы, но Скуратов показал, что не до того.

Город взят в кольцо, чтобы ни одна живая душа не убежала, а царь с верным псом отправились в местную тюрьму, где содержались пленные, взятые у литовцев и крымских татар. Татарские пленники были знатными мурзами, а потому им оставлены длинные ножи, чтоб уж совсем не позорить. Вот уж чего не ждал Малюта, так это оказанного сопротивления. И не собирались убивать вот так сразу татар, мыслили перебрать по одному, чтобы присмотреть себе помощников во вражеском стане. Худшего государь ожидал от литовских пленных.

Но вышло нелепо, татары напали на Скуратова с его небольшим числом опричников, и всё едва не закончилось печально. Малюта был серьёзно ранен, правда, сами татары расстреляны стрельцами. Двое опричников погибли, охрана едва сумела защитить самого царя!

   — Уничтожить всех!

За пленными пришла очередь самих жителей Торжка. Невелик городок, а расправлялись с ним жестоко. И всё же Скуратов вёл себя чуть странно, он записывал всякого убитого, ведя подсчёт и зачем-то узнавая имя. Объяснил просто:

   — Для поминального списка.

Такого ещё не видывали: убивать, а потом поминать.

Скуратов сам принёс государю весть:

   — Нашли.

   — Всех?

   — Только его. Жёнка с сыном в Новгороде у родственников.

Иван Васильевич даже побледнел:

   — Кто предупредил?!

   — Нет, государь, никто, она с осени там, а возвращаться боялась, потому как мор по дорогам.

Царь только зубами заскрипел от досады. Малюта поспешил успокоить:

   — Найдём, государь, и их найдём.

К Новгороду отправился передовой полк, чтобы перекрыли все пути ухода из города до подхода опричного войска. Государь наказывал всё делать тайно и не упустить никого!

В Москве у Малюты Скуратова Пыточная просторная, есть где и огонёк развести, и на цепях подвесить, и кнутом размахнуться, да так отделать, чтобы кровью стены не забрызгать... И работников Григорий Лукьянович подбирал себе умелых. Это только кажется, что кнутом махать легко и просто, а заплечных дел мастера тоже разные бывают. Иной сдуру гак полоснёт, что человек больше уж ни на что не годен. Нет, бить надо так, чтобы мучения были посильней, но дух от тела не отлетал, во всяком случае, пока нужного не скажет. И на дыбе чтоб суставы трещали, а сознание не терял...

А вот когда скажет, что от него требовалось, выдаст всех, кого ждали, признается в чём, тогда можно и добивать...

В поход Скуратов взял с собой Тимофея — мастера умелого, способного и жилы по одной вытянуть, и шкуру спустить действительно узкими полосками... Ему никакие щипцы не нужны, смачивал кнут солёной водицей с перцем и хлестал с оттяжкой, рубцы жгло нестерпимо.

Вот и теперь человек висел на дыбе, но пока с целыми суставами, ежели снять, так через пару недель и ложку ко рту поднести сможет... И костерок под ногами не разводили. Григорий Лукьянович сказал, чтоб пока живой был и говорить мог.

Тимофей с любовью разглядывал своё орудие труда — кнут. Хорош! Кожа вымочена в меру, не пересушена, но и не сырая, такой воздух режет со свистом, от которого у жертвы уже внутри всё холодеет. А уж как по коже проходится... одно загляденье — в умелых руках хоть буквицы на спинах рисуй...

Кат так залюбовался своим орудием пытки, что даже вздрогнул, когда дверь в избу открылась, пропустив внутрь государя и Скуратова.

Плотно прикрыв дверь за собой, Малюта ловко подвинул Ивану Васильевичу принесённое откуда-то кресло и скромно кивнул на висевшего:

   — Вот...

Только сев, Иван Васильевич решился поднять глаза на человека, руки которого были закреплены наверху в цепях. Изба не пыточная, спешно вбили крюк в потолок да прицепили, на что вешать. Кат стоял в углу с плетью на изготовку. Царь кивком головы отправил его прочь из избы.

У тех, кто служил Григорию Лукьяновичу, не принято спрашивать, сказано выйти, надо выйти. Дверь снова плотно прикрылась.

Не стоило и спрашивать, кто перед ним. Человек в цепях был очень похож на самого царя, только до Александровской слободы, и постарше.

   — Кто ты?

Тот чуть усмехнулся в ответ:

   — Чаю, сам ведаешь, не то не висел бы я на дыбе, а уж лежал вместе с остальными подо льдом.

   — Почему сам ко мне не пришёл?

   — Зачем, государь? Мне власть не нужна, я могу прожить и простым смертным.

В висках у Ивана Васильевича стучало: «Каин... Каин... Каин...»

Понимал, что свершить должен, а сказать последнее слово не мог. Зачем он вообще пришёл в эту избу, мог бы увидеть Георгия уже мёртвым или вовсе поверить Малюте, тот лгать не станет. Но хотелось увидеть того, из-за которого столько пережил, перестрадал, живым увидеть, в глаза глянуть, самому убедиться, что умирает.

Понимал предстоящее и висевший, он прикрыл глаза, не желая смотреть на своего будущего убийцу.

   — А семья где?

Было бы возможно, Георгий пожал бы плечами, но суставы вывернуты, того и гляди совсем вылетят. Однако от царя не укрылось, что брат чуть вздрогнул при упоминании семьи. Видно, боялся за жену и сына. Вот чем его можно взять.

   — Тебе не жить, а о них позабочусь...

   — Они не знают, кто я. Ни к чему и говорить, смущать душу только.