Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

– Вашими руками?

– Кто-то же должен. Почему не я?

Старая история.

Псы и люди.

Люди, которые приговорены их же королем, о существовании которого не догадываются. Как не знают о стеклянных ловушках, чуме, прибое и о том, что до максимума остается едва ли больше нескольких дней.

– Мастер, вы ведь сожгли один город. Почему бы вам не попробовать спасти другой? Он уверял, что такое возможно… хотя бы попытайтесь.

– И тогда вы оставите меня в живых?

– Вы же понимаете, что нет. Но вас ведь волнует не ваша жизнь.

…Кэри.

…она не захочет уйти, но «Янтарная леди» отправится на рассвете. Брокку придется солгать, и когда-нибудь потом, позже, Кэри поймет, почему он должен был остаться.

Олаф вел девушку за руку, она ступала, не глядя под ноги, и шлейф платья сползал со ступеньки на ступеньку. Инголф держался позади.

– Тея тихонько посидит. – Олаф провел ладонями по рыжим волосам, и вправду ярким, словно пламя. – Она не помешает.

Девушка-кукла.

И все-таки живая, стоит Олафу отступить, и она вдруг оживает, хватается за руку, запрокидывает голову, пытаясь поймать его взгляд.

– Все хорошо, Тея. Я здесь.

Она улыбается, и в этот миг становится почти красива. Но жизни ее не хватает надолго, и веснушчатое лицо с мягкими чертами вновь застывает.

– Она… не сумасшедшая. – Олаф глядит на Инголфа.

– Она – возможно, – соглашается Инголф, чтобы тут же добавить: – А вот мы все трое точно ненормальны.

Заговорщики.

И Брокк кладет на стол чужие бумаги. Самое им место среди грязной посуды и мятых жестянок.

– Ознакомьтесь.

Несколько минут. Инголф хмурится, Олаф фыркает и принимается кружить по трюму. Всякий раз он останавливается рядом с девушкой, небрежно, вскользь касается рыжих ее волос и идет дальше.

Лист за листом падает на пол.

– Любопытная идея. – Олаф скрывается в полутьме трюма, чтобы вернуться с еще одним стулом, неимоверно грязным, но его сей факт не смущает. Стул становится спинкой к столу, и Олаф садится, широко расставив ноги, упираясь подошвами в грязный ковер. – Город в сфере…

– Часть города, – поправил Инголф. – И речь идет…

– О Нижнем.

Брокк протянул чертеж.

– Поле протянется вдоль речного берега, от старой городской стены до Гэрбских ворот…

…десятки миль по водяной жиле.

– От меня требуется поставить метки, по которым развернется полотнище…

…и остановит пламя.

– Там каменная подложка, и всего-то надо – слегка ее укрепить. Держаться полог будет сорок восемь часов.

…этого хватит, чтобы прорыв затянулся.

– Все замечательно. – Инголф, аккуратно сложив листы, равнял стопку. – За исключением одного нюанса. Энергия…

Ответ у Брокка имелся.

Он жег карман, заставляя то и дело касаться его, проверяя, на месте ли камень.

На месте.

И на белом листе бумаги, на котором не так давно резали ветчину. Нож Брокк отодвинул и хлебные крошки смахнул, но все одно старая баржа явно была не местом, достойным такого гостя.

– Знаете, – Инголф протянул руку, но коснуться камня не посмел, – ваше безумие на редкость хорошо подготовлено.

Олаф фыркнул. Он сгреб камень и, зажав между большим пальцем и мизинцем, поднес к глазу.

– Осторожней, городской сумасшедший. – Инголф, впрочем, не сделал попытку отобрать кристалл, но наблюдал и за Олафом, и за камнем с неизъяснимым интересом.

– Там огонь, – сказал Олаф. – Живой… а я думал, что Черный принц – это легенда.

– Легенда. – Инголф все же протянул руку, жест ленивый, небрежный, и лишь вздрагивающие пальцы выдают нетерпение. – И за эту легенду нам всем здесь голову снимут.

– Если боишься…

– Помолчи, мальчишка. – Инголф перекатывал камень по ладони. – Я не говорил, что боюсь. Я лишь указывал на некоторые… возможные последствия нашей авантюры. Мне, в отличие от тебя, собственная голова дорога… и все остальное тоже.

– Инголф прав. – Брокк потер глаза, которые слезились. – Мой долг… наш долг – вернуть кристалл короне.

Вот только Король вряд ли станет тратить его на обреченный город.

Да и самому Брокку жить хочется.

– Есть несколько вариантов.

Брокк вытащил свою записную книжку.

– Первый – действительно вернуть камень…

– И попрощаться с вами. – Инголф поставил локти на стол. – Не скажу, что я проникся к вам такой уж любовью, но в чем-то, мастер, вы мне симпатичны. Да и к городу, признаться, я привык…

– Позер, – бросил Олаф.

– Мальчишка.

– Какой есть…

– Второй вариант – принять план Рига и спасти хоть кого-то…

– Но имеется, полагаю, и третий? – поинтересовался Инголф.

И Брокк кивнул.

Третий.

Призрачный. Рожденный бессонницей, рассветом и страхом. Он, Брокк, тоже умеет бояться смерти. Всего-то и понадобилось – научиться жить.

Кэри спала, в кои-то веки спокойно спала и улыбалась во сне. А он, глядя на нее, отстраненно думал, что вдовий наряд ей не пойдет, хотя, конечно, черное с желтым сочетается… янтарные глаза погаснут. Он снова причинит ей боль, и если так, то…

В полудреме, полуяви, в болезненном состоянии, когда разум требовал отдыха, но не умел отдыхать, и появилась совершенно безумная идея.

– Третий… создадим зеркало.

Молчат.

Ждут продолжения и не понимают.

– Погодите, мастер. – Олаф вновь уходит и не возвращается долго, он тянет с собой грифельную доску и ведерко с кусками размокшего мела. – Так понятней будет.

Инголф устраивается на козетке.

А девушка с рыжими волосами вдруг пробуждается.

– Я не люблю зеркала, – очень тихо говорит она. – В них огонь… много-много огня…

– Эти зеркала будут другими.

С доской Олаф хорошо придумал, пусть мел крошится в пальцах, но Брокку легче объяснять на языке формул. Он пишет, одну за другой, вывязывая новый узор, который при всем его безумии выглядел логичным. И молчащий Инголф подался вперед. Ревнивым взглядом он цеплялся за каждый знак, пытаясь разглядеть слабину… сердце замерло, потому что Брокк сам понимал, насколько его затея… нет, не безумна.

Невозможна.

Или все-таки…

– Мастер, – голос Инголфа прозвучал глухо, – я вас все-таки ненавижу.

– За что?

– Заставляете чувствовать себя неполноценным.

Баржу кидает на пирс, и пустые жестянки с грохотом сыплются на пол, они катятся, оставляя за собой масляные следы, которые старый ковер впитывает. Грязнее он все одно не станет.

Олаф же сползает со стула и садится на корточки. Он раскачивается, не отрывая взгляда от доски.

– Получится.

Улыбка у него широкая, совершенно счастливая.

– Быть может, и получится, – поправляет Инголф.

Он все же встает. Движения ленивые, текучие, преисполненные какой-то неуместной неги, словно бы он, Инголф, находился не на борту дрянной баржи, которая чудом жива, но на палубе королевского фрегата. А то и вовсе на берегу.

Пожалуй, такому подошел бы берег, и не дикий, изрытый искателями янтаря, но облагороженный.

Аллеи.

Пальмы. Статуи в тени.

Дамы в светлых летних нарядах. Зонтики кружевные, левретки и бланманже. Веера. Томные беседы о высоком…

– Зеркала… – Инголф пальцами водил по меловым линиям, но не стирал. Он читал формулы, и губы шевелились, повторяя про себя.

Узел.

И еще один. Энергетическая связка.

Шаг назад и взгляд мечтательный… так, пожалуй, смотрят на картину.

– Здесь, – тонкий палец ткнулся в доску, – сцепка ненадежна. И здесь, кстати, тоже.

– Знаю.

– Контур не выдержит…

– …если не добавить резервные вектора.

– …и откат…

– Там прочная порода. Гранит. Выдержит…

Инголф понимает с полуслова, и, с брезгливо оттопыренной губой, он берет кусок мела, разглядывает его долго, придирчиво, а потом резко, быстро вносит правки.

– Треугольника будет достаточно. – Почерк у Инголфа нервный, острый. – Квадрат был бы лучше, но, как понимаю, четвертого самоубийцу мы в столь короткий срок не отыщем. К слову, когда?

– Завтра на рассвете…

– Завтра. – Он мнет мел, и белые крошки сыплются на брюки.

Темная шерсть с узкой белой полосой. А пиджак на атласной желтой подкладке, которая на полтона светлей жилета.

– Завещание, по всему, оставить не успею.

Олаф смеется. До судорог, до всхлипа.

– Инголф, ты… ты зануда страшная, но я тебя люблю. – Он вытирает слезы тыльной стороной ладони, отчего-то левой, а правая, растопыренная, упирается в пол. – Нет, я тебя определенно люблю…

– Допустим. – Инголф отступает. – Но будь добр, держи свою любовь на расстоянии.

– Злой какой.

– Не злой. Брезгливый. Ты давно на себя в зеркало смотрел?

В этом раздраженном, с легкой нотой снисходительности тоне есть что-то успокаивающее, родное. И Брокк позволяет себе надежду.

…быть может, у них получится остановить безумие.

– Остался еще один нюанс. – Инголф расстегивал пуговицы. – Как избавить вас, мастер, от подарочка…

– Вряд ли получится.