1937 - Вадим Роговин

«1. [Требование] опубликовать посмертное письмо Ленина, которое скрыл Сталин, тем самым нарушив партийную демократию.

2. Сталин диктатуру пролетариата обратил в диктатуру над пролетариатом и ввёл недопустимый террор.

3. Коллективизация, проведённая насильственным путём, с полным порабощением крестьянства, не приближает социализма, а создаёт гипертрофию государства.

4. Тактика партии, ведомой Сталиным, дискредитирует идею коммунизма.

Спасти эту идею может только жертвенная кровь коммунистов, вступивших в борьбу со сталинской линией. Они шли на это. Из ссылки на Колыму гнали их по Владивостоку, около сотни человек. Они шли и пели: „Вы жертвою пали в борьбе роковой, любви беззаветной к народу“. Конвойные били их прикладами, но пение не прекращалось. Загнали в трюм, но и оттуда слышалось пение. На Колыме они объявили голодовку, требуя политического режима: переписки, разрешения читать, отделения от уголовников. На пятнадцатый день их стали искусственно кормить. Они не сдавались. На девяностый день администрация обещала выполнить требования. Они сняли голодовку. Их развезли по разным лагпунктам, обещая, что там будут требуемые условия. Потом постепенно снова свезли в Магадан и отправили в страшную тюрьму — „дом Васькова“, возбудив новое дело. Они знали, что будет расстрел, и на это шли. Это были мужественные люди. Вероятно, все они погибли, но веру свою в необходимость борьбы за по-своему понятый коммунизм сохранили» [910].

Пока во главе Дальстроя находился Берзин, а начальником секретно-политического отдела Магаданского УНКВД был Мосевич (бывший начальник СПО Ленинградского УНКВД, осуждённый по процессу ленинградских чекистов), троцкистам удавалось добиваться выполнения требований, выдвигаемых в коллективных голодовках: получения работы по специальности, разрешения совместно проживать семьям и т. д. После массовой голодовки троцкистов, разбросанных по разным приискам, но поддерживавших связь между собой, было достигнуто их соглашение с администрацией Дальстроя об облегчении лагерного режима. В бараках были устроены небольшие клетушки, отгороженные друг от друга низкими дощатыми стенками; в них были размещены семьи троцкистов, выигравших голодовку. Голодовка, продолжавшаяся несколько месяцев, проходила под лозунгами: «На костях рабочего класса социализм не построить»; «нашу кровь, кровь большевиков, Сталин перекачивает в золото» [911].

Одним из руководителей подпольного комитета, возглавившего голодовку, был старейший оппозиционер, шестидесятидвухлетний Б. М. Эльцин, ни разу не подписавший капитулянтских заявлений.

Среди колымских троцкистов была А. Л. Соколовская, первая жена Троцкого, прошедшая через царские тюрьмы и ссылку. К тому времени она потеряла двух своих дочерей: младшая умерла от туберкулеза в 1928 году, старшая, уехавшая за границу, покончила с собой в 1933 году. «Несмотря на всю её простоту и человечность,— вспоминает Н. А. Иоффе о Соколовской,— она представляется мне фигурой из какой-то древнегреческой трагедии» [912].

О дальнейшей судьбе Соколовской рассказывается в воспоминаниях Гаген-Торн, которая в Иркутской пересыльной тюрьме встретила «женщину с интеллигентным и скорбным еврейским лицом», направляемую с Колымы в Москву. Первый разговор, состоявшийся между ними, носил следующий характер:

«— КРД?

— КРТД. С КРД не возят так далеко на переследствие,— усмехнулась она.

— Давно сидите?

— Взяли в тридцатом, сначала в ссылку, потом в политизолятор…

— С кем вы сидели в тюрьме? — спросила она.

— Разный, очень разный состав. Из тех, кто может вас интересовать, встретила Катю Гусакову.

Она вздрогнула. Я смотрела оценивающе.

— Давно она в тюрьме?

— Год сидела в одиночке. К нам в камеру привели как с креста снятую. Одни глаза и косы длинные. Тело — прозрачное. Сказала, что после длительной голодовки.

Женщина молчала выжидающе. Волнуясь, поправила седеющие волосы.

— От неё я впервые услышала о троцкизме,— сказала я, прямо глядя на неё.— Она мне рассказала о политизоляторе и ссылке, но больше спрашивала о том, что делается на воле, о раскулачивании тридцатого — тридцать четвёртого годов. Мне многое стало яснее. Наши разговоры помогли обеим. Я давала ей факты, она рассказывала концепцию Аслан Давид-оглы (конспиративное имя, которым заключённые называли Троцкого [913].— В. Р.).

Женщина вздрогнула и засветилась каким-то внутренним светом.

— Вы знаете это имя? Значит, Катя доверяла вам,— сказала она со вздохом.— Мне тоже придётся довериться. Вы едете на Колыму, а я — оттуда. Там много наших. Они не скрывают, что они — троцкисты, и поэтому я решаюсь просить вас передать им, что меня везут на переследствие. Им это очень важно». Только после этого Соколовская сказала, что она — первая жена Троцкого.

«— У меня… внук — от старшей дочери,— продолжала Соколовская. Я так беспокоилась за мальчика! Ему сейчас четырнадцатый год. Говорят, его также взяли.

— Куда? В тюрьму? Какое страшное детство.

— В царское время детей не брали… Но этот — он хочет уничтожить всех. До седьмого колена. Лёва похож на деда и, видимо, талантлив, как он. Что с ним будет?»

Н. Гаген-Торн пишет, что Соколовская рассказала «о вещах, о которых я не подозревала, рассказала про Аслан Давид-оглы — как будто тряпкой стерли старость и усталость с лица собеседницы — оно стало совсем молодым». Получив обещание сообщить о её судьбе друзьям, Соколовская сказала:

«— Меня из магаданского лагеря взяли в „дом Васькова“, и дальше обо мне они ничего не знают. И я не знаю, кого ещё взяли. Кто остался? А это важно знать: видимо, хотят создать новое дело. Я знаю, что в Магаданском лагере осталась Лоло Бибинейшвили, это жена Ладо. Того самого Ладо, который в царское время гремел по всей Грузии. Активнейший большевик… Так вот, передайте Лоло, что ни о ком из товарищей ничего не слыхала. Чувствую себя неплохо, бодра. Я ведь старая, они тревожатся за меня. Товарищам шлю привет, верю в их бодрость и мужество… Скажите им, что там, за границей, Аслан Давид-оглы сможет сделать многое.— Она посмотрела на меня засветившимися глазами, гордясь воспоминанием о нём, любовью к нему. И я, которая ещё не умела понимать переживания старости, молча удивлялась этой женщине, свету её воспоминаний» [914].

В лагерях троцкисты делились на «отошедших» и «неотошедших». К первым относились те, кто в конце 20-х — начале 30-х годов выступили с заявлениями об отказе от своих взглядов и в большинстве своём были возвращены в партию; ко вторым — те, кто все эти годы отказывались заявить о своём отречении от оппозиции и поэтому оставались в ссылках и политизоляторах вплоть до 1936—1937 годов, когда они были переведены в лагеря строгого режима. Естественно, что «неотошедшим» были созданы намного более тяжёлые условия в лагерях. Почти ни один из них не пережил лагерных расстрелов конца 30-х годов. «Если б я был троцкистом,— писал В. Шаламов,— я был бы давно расстрелян, уничтожен, но и временное прикосновение дало мне вечное клеймо. Вот до какой степени Сталин боялся [троцкистов]» [915].

Парадокс заключался в том, что капитулянтам-троцкистам присуждались в 1936 году ещё относительно небольшие сроки. Намного более суровые приговоры получали люди, подведённые под статью «КРТД» в 1937 году,— в большинстве своём не имевшие в прошлом никакого касательства к оппозиции. Некоторым «отошедшим» удалось выйти на свободу после отбытия своего срока. К их числу относилась А. С. Берцинская, которая вместе со своим мужем Т. Ш. Аскендаряном принимала активное участие в установлении Советской власти в Азербайджане. Примкнув в 20-е годы к оппозиции, они в 1928 году были сосланы в Минусинск. После подачи капитулянтских заявлений они были выпущены на свободу, но в августе 1936 года были вновь арестованы и приговорены Особым совещанием к пяти годам лагерей. В Магадане они были размещены в бараках вместе с «неотошедшими» троцкистами. Там представители обеих категорий заключённых развернули борьбу за соблюдение трудового кодекса о восьми-, а не десятичасовом рабочем дне, установленном для заключённых, за предоставление выходных, которые в летнее время были полностью отменены, и т. д. По воскресеньям за отказ выходить на работу их направляли в карцер [916].

Весной 1937 года на Колыме начались лагерные процессы над троцкистами — участниками голодовок и других форм коллективного протеста. В материалах процесса по «делу политического центра троцкистов на Колыме», наряду с явно фантастическими обвинениями (в «подготовке вооружённого восстания при поддержке Японии и США» и т. п.), содержатся характерные выдержки из высказываний обвиняемых: «Чичинадзе всю нашу страну Советов считает сплошным концлагерем… Шуклин сказал: „Сейчас Сталин никаким авторитетом у мирового пролетариата не пользуется, потому что он кровожадный и, кроме того, самый подлый человек… Сталин хочет уничтожить всех своих конкурентов, умных людей, подлинных вождей народа, людей, по своему интеллектуальному уровню стоящих гораздо выше его“. Мещерин говорил: „Кого из старых большевиков арестуют и расстреляют теперь? Ясно, что хотят уничтожить всех старых вождей. Ведь Сталина никто не знал, как вождя“» [917].