1937 - Вадим Роговин

Чтобы свести к минимуму подобные настроения, а тем более — их публичное выражение, Сталин проводил каждого бюрократа через каждодневный «экзамен на верность». Кривицкий, покинувший Советский Союз летом 1937 года, рассказывал Л. Седову: «Что касается борьбы с троцкизмом, то скажу Вам только одно. Впечатление такое, что Сталин ни о чём другом не думает, что для него не существует других вопросов… Когда возникает какой-нибудь вопрос, дело и пр.— к нему подходят прежде всего под углом зрения борьбы с троцкизмом. Хорошо ли, плохо ли человек ведёт работу — неважно. Важно, борется ли он с троцкизмом. Делаешь доклад по серьёзнейшему вопросу, видишь, что тебя почти не слушают. Под конец же спрашивают: а по части троцкистов как у тебя обстоит дело?» [934] Удовлетворительным ответом на этот «кардинальный» вопрос могли быть только доносы на своих сослуживцев, подчинённых или начальников.

Характеризуя то новое, что вошло в советскую жизнь после первых показательных процессов, Троцкий писал: «До 1936 года Сталин… лишь насиловал совесть людей, заставляя их говорить не то, что они думали. С 1936 года он начал открыто играть головами своих сотрудников. Открылся новый период! При помощи бюрократии Сталин подавил народ; теперь он терроризирует саму бюрократию… Ближайшие сотрудники Сталина переглядываются, спрашивая мысленно друг друга: чья очередь завтра?» [935]

После двух московских процессов наметился окончательный разлад между Сталиным и той частью партии, которая сохраняла приверженность традициям большевизма и Октябрьской революции. Опасность для Сталина стали представлять не только несгибаемые оппозиционеры, не только капитулировавшие участники бывших оппозиций, но и все старые большевики, за исключением нескольких человек, входивших в его ближайшее окружение. «Старая гвардия,— писал Троцкий в июне 1937 года,— политически ликвидирована давно. Её физическое истребление завершается ныне в сталинском стиле, сочетающем садическое зверство с бюрократическим педантизмом». Относительная лёгкость проведения этой расправы объяснялась тем, что «бюрократия в целом утратила контроль над собственными рефлексами самообороны. Новые преследования, перешедшие все границы постижимого, навязаны ей прогрессией старых преследований» [936].

Если бюрократия, давно передоверившая все решающие рычаги власти Сталину, утратила контроль над рефлексами самообороны, которые, казалось бы, должны были побудить к сопротивлению курсу на её тотальное истребление, то такой контроль в полной мере был присущ Сталину, сохранявшему в вакханалии большого террора удивительное самообладание. Он приступил к великой чистке, не предполагая тех масштабов, в которых она развернулась в дальнейшем. Но брожение, возникшее в кругах бюрократии, заставило его выбросить из правящего слоя, вслед за участниками бывших оппозиций и основной частью старых большевиков вообще, т. е. поколением пятидесятилетних, более молодое поколение, в своей массе не принимавшее участия в оппозициях 20-х годов. После расправы со старой партийной гвардией, писал Троцкий, «маузер ГПУ направлен на следующее поколение, которое начало своё восхождение с гражданской войны… Тысячи и тысячи чиновников и командиров, вышедших из большевизма или примкнувших к большевизму, поддерживали до недавнего времени Сталина не за страх, а за совесть. Но последние события пробудили в них страх — за судьбу режима и за свою собственную судьбу. Те, которые помогли Сталину подняться, оказываются всё менее пригодны для того, чтобы поддерживать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден всё чаще обновлять орудия своего господства» [937].

Поколение сорокалетних — людей, находившихся в расцвете физических и духовных сил, было способно к действенному сопротивлению сталинизму в большей степени, чем бывшие деятели оппозиций, деморализованные долголетним отступничеством от своих убеждений. Как подчёркивал Троцкий, «проверка сорокалетних, т. е. поколения, которое помогало Сталину расправиться со старой гвардией, принимает систематический характер. Дело идёт уже не о случайных фигурах, а о звездах второй величины». Проверка этой «промежуточной формации» показала Сталину, что «верхний слой привилегированных возглавляется людьми, которые сами ещё не свободны от традиций большевизма». Поэтому Сталин не может не опасаться того, что «из среды самой бюрократии и особенно армии возникнет противодействие его планам цезаризма. Это значит, что… Сталин попытается истребить лучшие элементы государственного аппарата» [938].

Среди поколения сорокалетних наибольшую опасность для Сталина представляли руководители Красной Армии, которая, по словам Л. Треппера, была «последним, ещё не взятым им бастионом, только она одна ещё не подпала под его безраздельное влияние» [939]. В силу своей функциональной природы генеральский и офицерский корпус обладал высокой организованностью и материальными ресурсами для активного отпора Сталину. Надежды на такой отпор глубоко коренились в сознании многих старых большевиков. Как вспоминала М. В. Раскольникова-Канивец, «Раскольников удивлялся, почему Красная Армия, её маршалы и генералы не реагируют на кровавую „чистку“. В то время Федя ещё надеялся, что внутри СССР в конце концов найдётся сопротивление» [940].

Все советские и зарубежные историки, писавшие о 1937 годе, сходились на том, что такого сопротивления в СССР не было, а тотальная расправа над советским генералитетом была вызвана пресловутой беспричинной подозрительностью Сталина. Между тем «заговор генералов» представляет одну из самых драматических и загадочных страниц в истории большого террора. Поэтому при его освещении я буду в большей степени, чем в остальном изложении, прибегать к историческим гипотезам, надеясь, что дальнейшие архивные изыскания позволят полнее прояснить один из наиболее существенных вопросов, возникающих в ходе анализа событий 1937 года: существовал ли в этом году антисталинский военно-политический заговор.

XLVI

Причины расправы с генералами

Даже если отвлечься от версии о существовании военного заговора, которая будет рассмотрена ниже, нетрудно обнаружить, что для чистки командного состава армии у Сталина были весьма серьёзные основания.

Во-первых, Красная Армия была могучей материальной силой, а её командиры чувствовали себя более самостоятельными и независимыми от сталинского диктата, чем работники гражданских отраслей. Деятели военного ведомства, как подчёркивал Кривицкий, «жили вне той особой партийной атмосферы, в которой люди то и дело „отклонялись“ от верного сталинского курса, „раскаивались в своих ошибках“, снова „отклонялись“, снова „раскаивались“, навлекая на себя всё более суровые кары, всё сильнее расшатывая собственную волю. Дело, которым занимались военные, укрепляя армию и систему обороны страны, сохранило им их моральный дух. Сталин знал, что Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборевич и другие командиры высших рангов никогда не будут сломлены до состояния безоговорочной покорности, которую он потребовал теперь от всех, кто его окружал. Это были люди исключительного личного мужества» [941].

Во-вторых, в командном составе армии насчитывались тысячи людей, служивших в 1918—1924 годах под руководством Троцкого. Среди армейских коммунистов была велика доля лиц, выступавших в 1923—1927 годах на стороне левой оппозиции. На февральско-мартовском пленуме Ворошилов говорил: «К 1923—1924 гг. троцкисты имели, как вы помните, а вы обязаны помнить, за собой почти всю Москву и военную академию целиком, за исключением единиц… И здешняя школа ЦИК, и отдельные школы — пехотная, артиллерийская и другие части гарнизона Москвы — все были за Троцкого. (Гамарник: И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого.)» [942]

В феврале 1937 года Щаденко, начальник Военной академии имени Фрунзе, докладывал Гамарнику, что в дискуссии 1923 года большинство коммунистов академии «стояло на троцкистских позициях»: за резолюцию ЦК тогда голосовало 48 человек, а за резолюцию оппозиции — 204 человека [943].

Конечно, репрессии предшествующих лет не обошли и армию. В начале 30-х годов было уволено несколько тысяч бывших царских офицеров, часть которых была арестована и осуждена по фальсифицированным обвинениям в заговорщической деятельности.

На февральско-мартовском пленуме Ворошилов заявлял: «Мы без шума, это и не нужно было, выбросили большое количество негодного элемента, в том числе и троцкистско-зиновьевского охвостья, в том числе и всякой подозрительной сволочи. За время с 1924 года… мы вычистили из армии большое количество командующего и начальственного состава. Пусть вас не пугает такая цифра, которую я назову, потому что тут были не только враги, тут было и просто барахло, и часть хороших людей, которых мы должны были сокращать (очевидно, по возрасту или по состоянию здоровья.— В. Р.), но было очень много и врагов. Мы вычистили за эти 12—13 лет примерно около 47 тысяч человек». Только за 1934—1936 годы, говорил Ворошилов, «мы выбросили из армии по разным причинам, но главным образом по причинам негодности и политической неблагонадёжности, около 22 тыс. человек, из них 5 тыс. человек были выброшены, как оппозиционеры, как всякого рода недоброкачественный в политическом отношении элемент» [944].