Светила - Элеанор Каттон

– Можно мне прочесть? – снова попытал счастья Нильссен.

– Вы сможете прочесть его завтра в газете, равно как и любой житель Уэстленда, – заверил Шепард, зловеще подчеркивая эту фразу.

– Хорошо же, – кивнул Нильссен, отдергивая руку. – Я вас понял.

– Если, конечно, вы не хотите мне чего-нибудь сказать, – выдержав паузу, добавил Шепард.

– Да, – с тошнотворной обреченностью проговорил Нильссен.

– Да?

– Да, я действительно хочу вам кое-что сказать.

Бедняга Харальд Нильссен! Он-то думал, что вновь завоюет доверие тюремщика, согрешив вторично, как будто посредством второго предательства можно отменить первое! Когда-то он в панике уступил – Нильссен терял волю при одной мысли о том, что люди перестанут его уважать. Он и подумать боялся о том, что его невзлюбят, потому что на самом-то деле полагал, будто вызывать неприязнь и быть человеком неприятным – это одно и то же. Самозащиты ради Нильссен одевался по последней моде, изъяснялся напыщенно и претендовал на роль главного героя в любой истории; рассчитанный на публику образ он возводил, как заслон, вокруг своей личности, потому что хорошо знал, насколько его личность уязвима.

– Я вас слушаю, – напомнил Шепард.

– Это все… – Нильссен лихорадочно пораскинул умом. – Это все миссис Уэллс.

– Вот как, – откликнулся Шепард. – При чем тут она?

– Она была любовницей Лодербека.

Шепард изогнул брови:

– Алистер Лодербек наставлял рога Кросби Уэллсу?

Нильссен задумался.

– Да, наверное, так. Ну то есть, конечно, в зависимости от того, когда именно Кросби и Лидия поженились.

– Продолжайте, – кивнул Шепард.

– Дело в том… дело в том, что… его шантажировали… ну, Лодербека то есть… и Кросби Уэллс забрал откупные. Это и есть состояние, найденное у него в хижине, вот.

– А как именно его шантажировали? И вы-то как об этом узнали?

Нильссен замялся. В лице тюремщика отразилось алчное нетерпение, особого доверия не внушающее.

– Как вы об этом узнали? – настаивал Шепард.

– Мне рассказали.

– Кто?

– Мистер Стейнз, – ляпнул Нильссен, остановив выбор на человеке, которому повредил бы меньше прочих, по крайней мере в ближайшей перспективе.

– Так Стейнз – это он и есть шантажист?

– Не знаю, – на миг смешался Нильссен. – Ну то есть да, наверное.

– Вы за него или против него?

– Я… я не знаю.

Шепард досадливо поморщился.

– Тогда что вы против него имеете? – осведомился он. – Уж верно, вы не просто так сомневаетесь, на чьей вы стороне.

– Нашлась дарственная, – с несчастным видом пролепетал Нильссен. – В зольном ящике в доме Кросби Уэллса – слегка обгоревшая, как будто ее пытались уничтожить. Ее капеллан нашел. Когда ездил в хижину забрать тело, на следующий день после смерти Кросби. Вам он про нее не сказал, просто себе забрал. Доктору Гиллису тоже – ни слова.

Шепард и бровью не повел.

– И что же за дарственная такая?

Нильссен вкратце пересказал содержание документа. Все это время он не сводил глаз с некой точки в трех футах слева от лица тюремщика и странно щурился – в груди его пузырем вздувалось отчаяние и давило на ребра. Он-то надеялся заверить начальника тюрьмы в своей преданности, выдав эту тайну, а теперь вдруг понял, что лишь подтвердил собственную лживость и никчемность. И однако ж, невзирая на все свои невзгоды, он испытал чудовищное облегчение, упомянув о заговорщиках из «Короны» вслух. Ему казалось, с плеч его падает тяжкое бремя, сменяясь пугающе-невесомой легкостью. Он искоса глянул на тюремщика и тут же вновь отвернулся.

– Значит, тут Девлин руку приложил? – уточнил Шепард. – Вы рассказали Девлину об этом капиталовложении, а он донес Лодербеку?

– Да, – кивнул Нильссен. – Верно. – (Да что он за жалкий человечишка – обвиняет священника! Но, в конце-то концов, это не столько ложь, сколько полуправда… и лучше обвинить одного, чем всех двенадцатерых.) – Ну то есть, – добавил он, – мне кажется, что он проболтался Лодербеку. Я не знаю. Я вообще ни о чем с Лодербеком не говорил – я ж объяснил вам.

– Выходит, Девлин работает на Лодербека, – подвел итог Шепард.

– Не скажу наверняка, – отозвался Нильссен. – Я ничего об этом не знаю.

Шепард кивнул.

– Что ж, мистер Нильссен, – промолвил он, поднимаясь от стола, – думаю, на том наша беседа завершена.

Итак, его прогоняют? Нильссен запаниковал еще сильнее.

– А насчет дарственной… – промолвил он. – Просто видите ли… если вы собираетесь переговорить о ней с преподобным…

– Полагаю, что переговорю, да.

– А вы… не могли бы не упоминать моего имени? – попросил Нильссен с самым что ни на есть разнесчастным видом. – Вот что: я вам расскажу, где он ее прячет, ну дарственную, и вы сами ее сумеете обнаружить, а я как будто даже и ни при чем. Согласны?

Шепард сверлил его безжалостным взглядом:

– И где же он ее прячет?

– Не скажу, пока не пообещаете, – отозвался Нильссен.

– Ладно, – пожал плечами Шепард.

– Вы даете слово?

– Клянусь честью, что не назову вашего имени капеллану тюрьмы! – рявкнул Шепард. – Где он ее прячет?

– В своей Библии, – удрученно сообщил Нильссен. – В своей Библии, между Ветхим Заветом и Новым.

С тех пор как постройка тюрьмы пошла полным ходом, Коуэлл Девлин и Джордж Шепард почти не виделись, вот разве что по вечерам, когда Шепард возвращался со строительной площадки в Сивью и принимался за счета и письма. Девлин находил, что в отсутствие Шепарда атмосфера во временном полицейском управлении заметно улучшается; с начальником тюрьмы он так и не сошелся ближе. Если бы священника вынудили дать оценку характеру Шепарда, он, вероятно, выдержав долгую паузу, признал бы, что жесткая непреклонность Шепарда внушает ему жалость; что его печалит явное недовольство, с каким Шепард воспринимает окружающий мир; помолчав еще какое-то время, Девлин, вероятно, добавил бы, что желает Шепарду только добра, но не верит, что их взаимоотношения, которые на настоящий момент носят строго профессиональный характер и особой теплотой не отличаются, разовьются далее.

Однако было воскресенье, и строительные работы на террасе приостановились до завтра. Шепард провел утро в церкви, а вторую половину дня – в своем кабинете в полицейском управлении, откуда Харальд Нильссен в настоящий момент отбывал весьма поспешно. Девлин, недавно возвратившийся из каньерского лагеря, во временном здании тюрьмы читал преступникам проповедь о необходимости молиться по памяти. Он взял с собою свою потрепанную Библию – он всегда носил ее при себе, – хотя, учитывая содержание сегодняшней проповеди, заглядывать в книгу капеллану было незачем. Когда в тюрьму вошел Шепард, Библия лежала закрытой на табуретке рядом с Девлином.

Шепард дождался, чтобы разговоры стихли, – его внушительное присутствие в комнате этому быстро поспособствовало. Девлин вопрошающе обернулся к нему.

– Добрый вечер, ваше преподобие. Будьте добры, одолжите мне вашу Библию.

– Мою Библию? – нахмурился Девлин.

– Если не возражаете.

Капеллан накрыл книгу ладонью.

– Может, вам проще спросить у меня, что бы вы уж там ни искали, – промолвил он. – Без ложной скромности замечу, что Священное Писание я знаю неплохо.

– Ничуть не сомневаюсь; и однако ж, мне всегда приятно самому полистать, – отозвался Шепард.

– Но у вас наверняка есть своя!

– Разумеется, – кивнул Шепард. – Однако в этот час моя жена на молитве, и мне не хотелось бы ее тревожить.

Девлин прикинул, не вытащить ли из книги похищенную дарственную, но обгорелый документ наверняка привлечет внимание тюремщика и вызовет расспросы; да и в любом случае тут сплошь преступники, куда же ему спрятать бумагу?

– А что именно вам нужно? – спросил священник. – Какой-то стих или аллюзия?..

– Для духовного лица вы больно неохотно Библией делитесь, – огрызнулся Шепард. – Да боже ж ты мой! Я ее только полистаю, и все! Или вы мне откажете в таком пустяке?

И Девлину ничего не оставалось делать, как уступить книгу. Поблагодарив капеллана, Шепард унес книгу в свои частные покои и закрыл дверь.

По иронии судьбы проповедь Девлина о чтении молитв по памяти как нельзя лучше подходила к следующему получасу, ибо с ритуальной повторяемостью мысли его снова и снова возвращались к кабинету начальника тюрьмы, где тот, надо думать, устроившись за рабочим столом, здоровенными белыми ручищами листал тонкие страницы книги. Девлину и в голову не приходило, что Шепард может знать о дарственной, спрятанной между Заветами, ибо от природы не был подозрителен и, в отличие от иных, не находил удовольствия в том, чтобы почитать себя обманутым и преданным. Он надеялся, по мере того как текли бесконечные минуты, что Шепард ограничится чтением текстов более древних и что книга вернется к владельцу, а обгоревший документ останется где был, незамеченным. Девлин отлично знал, что суровая вера Шепарда – ярко выраженного догматично-левитского толка; потому разумно было предположить, что он ограничится пролистыванием Пятикнижия или Книгой Паралипоменон и Царствами. Второстепенных пророков он вряд ли жалует… а вот Евангелия – чтение традиционное, тем более для воскресенья. К ним Шепард, скорее всего, обратится, каких бы уж религиозных убеждений ни придерживался, а в таком случае наверняка обнаружит спрятанный лист.