Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего) - Алексей Симуков

Следующий этап: берут самого близкого человека — жену. Вместо того чтобы колотиться у любых дверей, доказывать, что она невиновна, человек снова защищает уже не реальность, а призрак закона, подыскивая возможность вины жены. Она — старый член партии, мало ли кто у нее был в друзьях? Как мы боялись порвать последнюю ниточку, поддерживающую в нас уважение к порядку, издревле установленному.

— Мы вот, — говорил Тодорский, — когда учились в академии, после занятий зайдем, бывало, к товарищу, грузину. Он был троцкист. Спорим до хрипоты, полбурдюка вина выпьем, кто ж тогда знал, что за троцкизм будут так гонять? За мной ничего нет — вот меня и не берут! Когда же арестовали меня, я первым делом спросил:

— Из-за жены?

Следователь мне тупо:

— Какая жена?

А когда я уже в Лефортовскую попал да насмотрелся, как вместо людей полутрупы притаскивали после допросов, я все понял.

Между прочим, Александр Иванович рассказывал, как удивлены были все военные, когда после смерти М. Фрунзе был назначен на высший военный пост в стране К. Ворошилов. Тодорский весьма высоко оценивал государственный и военный гений М. В. Фрунзе и прямым его преемником, как и все, называл Тухачевского. Ворошилов был для всех неожиданностью. Никто в военной среде его всерьез не принимал. Тодорский вспоминал совещание в Наркомате обороны в конце 30-х годов, где его друг, маршал Егоров, говорил, что ввиду близости Минска к границе (30 км) следовало бы развернуть резервные помещения для штаба округа хотя бы в Витебске и Могилеве. И вдруг раздается реплика Ворошилова:

— Товарищ Егоров! Вы что, на своей территории собираетесь воевать?

Так Ворошилов «напомнил» об известной сталинской доктрине будущей войны: воевать на чужой территории. А Егоров пошел пятнами и сел на место.

Александр Иванович говорил нам:

— После разгрома высшего комсостава и далее — всего офицерского корпуса, кто командовал нашими армиями? До сих пор ужас берет. Два курса военно-хозяйственной академии — и командующий округом! Из 85 членов Революционного Военного Совета арестовано было 78. Остались только конармейцы: Ворошилов, Буденный, Щаденко, Городовиков, Тимошенко и еще кое-кто. А нам грозила война. Да какая, как впоследствии выяснилось! Такой беды наша Родина еще не знала! А мы-то, мы-то… Тухачевского расстреляли — шпион! Туда ему и дорога! Жалко, конечно, больно красив. А не будь негодяем! Не предавай Родины!

Когда Александр Иванович после смерти Сталина находился уже на свободе, он как-то зашел в Библиотеку им. В. И. Ленина, чтобы подобрать нужные материалы по Гражданской войне. Работники библиотеки были в большом волнении. Оказывается, ждали появления Ворошилова. Суетились работники кинохроники, расставляя юпитеры.

Тодорский решил уйти. Но в тот момент, когда он пересекал помещение, в сопровождении свиты появился и сам Климент Ефремович. Вспыхнули юпитеры, и так получилось, что Тодорский столкнулся с Ворошиловым как раз посредине зала. Произошла секундная заминка. Прославленный нарком узнал бывшего узника, и у него вырвалась фраза, вроде и неуместная для такого момента.

— Спасибо вам, товарищ Тодорский, — сказал Ворошилов.

Смысл его фразы был, на мой взгляд, достаточно туманен.

Но вот ответ Тодорского был яснее ясного.

— Вам тоже спасибо, Климент Ефремович, — сказал Александр Иванович, вложив в эту фразу все, что он знал о прямом участии Ворошилова в сталинских репрессиях.

Не знаю, дошел ли ответ Тодорского до Ворошилова, но Тодорский вдруг заметил легкое движение его руки. Чуть заметным жестом, но достаточно настойчиво, он давал понять Тодорскому, что тот должен что-то сделать. И Александр Иванович понял — он мешает. Он находится между Ворошиловым и юпитером. Он загораживает свет для еще одного увековечения наркома!

Тодорский поспешил избавить Ворошилова от своего присутствия.

В общем, выяснилось, что наш «Чертов мост» нас подвел. Не туда зашли мы с нашим руководителем. Но сказать об этом, даже подумать тогда было нельзя!

«Диссидент» XVII века. По чеховским местам

Не забыть наши экскурсии, организованные профкомом! Они дали мне возможность побывать в новых городах, познакомиться с уникальнейшими местами!

В 1982 году мы побывали в Закарпатье — поездом до Ужгорода, а там автобусом, вдоль границы с Румынией, потом через горы вниз — к Львову. Чудесная поездка! Или Михайловское. Один Семен Гейченко[110] чего стоил! Мамонт! И где бы мы ни были, обязательно открывалась какая-нибудь новая удивительная история.

Однажды, когда мы ехали по направлению к Новгороду, я из автобуса увидел поворот в сторону от шоссе и указатель с надписью: «Уторгош» — и сразу вспомнил, что я уже был в этих местах, лет семьдесят с гаком тому назад — здесь же находится дом с тем самым привидением старого помещика, которого мы испугались в детстве!

Большое впечатление произвела на меня еще одна наша экскурсия — в город Волоколамск, вернее, в Новоиерусалимский монастырь, местопребывание знаменитого в нашей истории патриарха Никона, осужденного церковным собором.

В очень хорошем музее, который расположен в одном из монастырских помещений, находится чрезвычайно редкий экспонат XVII века: «парсуна» — портрет Никона в окружении его соратников. В те времена такие портреты людей, не богов, были большой новостью: как известно, даже царских портретов мы насчитываем единицы.

Карьера Никона была блистательна. Происхождением простой мордвин-инородец, он достиг высшей ступени в церковной иерархии — стал патриархом всея Руси. Имея большое влияние на молодого царя Алексея Михайловича, Никон вознамерился утвердить на Руси верховную власть церкви, реформировав ее. И тут неимоверному властолюбию этого исключительного в нашей истории человека был нанесен жестокий удар. Он был судим, лишен патриаршества, но даже будучи монахом не оставлял борьбы за свои убеждения.

Осужденный как проповедующий ересь, Никон, по моему мнению, мечтал о создании вселенской православной церкви, объединенной под его мощной дланью, повергнуть все более укрепляющийся ислам. Фактически он замахивался на тиару всемирного православного Папы!

Но, как известно, проповеди крайних точек зрения часто заканчиваются катастрофами.

Другой талантливый русский человек, ярый противник Никона, протопоп Аввакум, проявляя неистовость в защите «старой веры», что уже противоречило требованиям тогдашней жизни, после страшных пыток был сожжен в далеком Пустозерске.

Позиция Аввакума была прямо противоположна идее Никона — он ратовал за церковь сугубо национальную, старообрядческую, он был против «диссидентства» Никона, он хотел сохранить все церковные книги со всеми их ошибками, как оплот против влияния Запада. Приглашение Никоном греков-редакторов Святого писания он рассматривал, как святотатство.