Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— В настоящем бою важна победа, в настоящем бою победа — значит жизнь. А в ваших игрищах важно не нарушить ненароком какого-нибудь «кодекса». Не приведи Господь ударить этак вот из-под заковыки — заплюют и обесславят.

— Драться без правил легко, Гессе. А ты попробуй по правилам. Что проще — победить в бою на широкой площадке в пятнадцать шагов или в тесной комнатке три на три шага? В чистом поле или на узеньком мостике?.. «В наших игрищах» есть законы, которые ты соблюдаешь, если вздумал назваться искусником в боевых навыках. Носишь рыцарскую цепь, имеешь рыцарское звание, лезешь в рыцарские потехи — будь добр играть по установленным правилам. Убить, Гессе, можно и стрелой из-за куста, а ты докажи, что можешь и вот так, будучи ограниченным в действиях. Покажи мастерство… Ты, mon cher clochard, просто не приемлешь боя как вида досуга, ибо для тебя в твоей жизни он всегда был лишь средством к выживанию — любой ценой; а в академии (знаю) такой подход лишь развивали и упрочивали.

— Не трогай академию, — одернул Курт, и стриг отмахнулся:

— Mon Dieu; и не думал.

— Ага, — заметил он с усмешкой. — Теперь, кажется, на больную мозоль наступил я… Ну, пусть будет так; не станем сейчас спорить, есть дела и важнее. Удалось что-нибудь выяснить?

— Стригов в зале нет, — пожал плечами фон Вегерхоф, лениво устанавливая фигуры по местам; Курт покривился:

— Да что ты? Вот это неожиданность… А я думаю — один все же имеется.

— Если твои слова есть тонкий намек, то он крайне неуместен. En premier lieu[163], со слов Арвида делается непреложный вывод о том, что высших в нашем деле нет (и об этом было уже сказано); а еn second lieu[164] — если б они и были, я бы почувствовал. В нашем случае имеется только сообщник — из простых смертных.

— Но ведь ты не предавался все эти полтора часа лишь соблюдению собственного renommée и созданию моего, верно? Ты ведь пытался задавать наводящие вопросы, поднимал интересующую нас тему? Следил за реакцией? Кто-нибудь нервничал, учащалось сердцебиение, поднималось давление, кто-то затаивал дыхание?

— Да почти все, — отозвался стриг снисходительно. — Все, кроме фон Лауфенберга. Как верно заметил ландсфогт, никто не говорит, но все думают — о том, что случилось в моем доме, и всякий раз, когда я касаюсь темы, связанной с интересующим нас предметом, каждый из присутствующих чувствует себя ne pas son assiette[165]. Приличия требуют выразить сочувствие, но благопристойность не позволяет заострять внимание на моих отношениях с безродной девицей, взявшейся неведомо откуда, в то время как я уже не первый год тесно общаюсь с дамой высокого сословия, которую все прочат мне в жены. Собственно, граф также был замечен в описанных тобою проявлениях неуравновешенности, ибо был раздражен, ожесточен, страстно стремился выиграть, и сердце его колотилось всякий раз, как он создавал, по его мнению, выигрышную позицию, которая его обнадеживала.

— Иными словами, мы в полном пролете.

— Улыбнись, — посоветовал фон Вегерхоф негромко, вскользь бросив взгляд вокруг. — Ты едва не выиграл у бесспорного и неизменного победителя, ведешь беспредметный разговор с давним приятелем — а лицо у тебя, как у инквизитора, ведущего дознание.

— Есть предложения, как выбраться из этой выгребной ямы? — спросил он сквозь растянутую до ушей улыбку, и стриг пожал плечами:

— Есть. Работать старыми добрыми средствами — c'est-à-dire[166], делая выводы из уже полученной информации. По теории вероятий, если среди присутствующих есть наш подозреваемый — он уже проболтался в беседе с тобою или со мной, и притом не раз; все, что остается нам, это понять, кто именно и как… Партию?

— Нашел время! — не скрывая раздражения, бросил он, поднимаясь, и фон Вегерхоф пожал плечами.

— Comme tu voudre[167], — отозвался стриг равнодушно, отвернув взгляд к доске.

К трапезному столу Курт не возвратился — граф фон Хайне, единственный, с кем разговора так и не сложилось, как-то незаметно исчез вместе со всей семьей, а вести беседы с владелицей замка желания не возникало.

Этот вечер завершался не так, как предыдущий, попирая собою всяческие нормы установленных здесь порядков — зала пустела понемногу, обыкновенно уходящие первыми женщины все продолжали беседовать, собравшись небольшими пестрыми стайками, прежде держащиеся до предутренних часов мужчины в большинстве своем уже разбрелись по комнатам, и лишь молодежь все так же пересмеивалась с прежней оживленностью, сгрудившись у дальних скамей. Адельхайды тоже не было видно, хотя ее тетушка все еще пребывала на своем месте. При более внимательном рассмотрении выявилось, что гостей хозяйка наверняка покинет теперь не скоро — склонившись чуть набок, опершись о подлокотник стула, владелица твердыни сладко посапывала, даже во сне сохранив выражение суровости на сухом морщинистом лице.

На узкую крытую галерею Курт вышел, на ходу расстегивая ворот, и остановился там, где голоса и непрекращающиеся музыкальные переливы, от которых уже звенело в ушах, были всего менее слышны. Стоящую у самых перил Адельхайду он заметил в полумраке не сразу и усмехнулся с искренним удивлением:

— И вы здесь? Покинули пост?

— Во-первых, там Александер, — пожала плечами та. — Во-вторых, сейчас особенно не за кем следить, и мое пребывание здесь — лишь дань гостеприимству. Тетушка, как вы, наверное, заметили, несколько неадекватна, и бросить гостей на растерзание себе самим было бы с моей стороны неучтиво; переведу дыхание и возвращусь в залу.

— Неужто и вас утомило это празднество?

— Не столько празднество, сколько вообще… — она замялась на миг, изобразив рукой нечто бесформенное, — все это. Вы в расследовании всего лишь две недели, и уже полны раздражения, а ведь я в Ульме два месяца, два месяца веду разговоры, улыбаюсь, навещаю знакомых, снова веду разговоры… Мне хочется действий, а их не предвидится.

— Мне доводилось слышать, что женщины более приспособлены к однообразной работе.

— Да. — Адельхайда обернулась к нему, и в сумраке едва различилась улыбка. — Мы терпеливы. И того, что хотим, можем ждать долго. Только, майстер Гессе, не бесконечно; бесконечным терпением наша половина рода человеческого не отличается.

— Не только ваша.

— Это обнадеживает, — серьезно заметила та, вновь отвернувшись и глядя на темный двор, и Курт умолк, проглотив заготовленный вопрос, не зная, что должен ответить. — Вы что-то особенно раздосадованы сегодня. Никаких зацепок?

— Александер бросил последний камень, — пояснил Курт недовольно. — Я, разумеется, рад, что он пришел в себя, однако меня он из себя выводит. Снова засел за шахматы, не видит никого и ничего; я не имею ничего против — в других ситуациях, но…

— Так ему легче думается, — не дослушав, пояснила Адельхайда. — Мне ведь прежде довелось уже с ним поработать, я знаю. Тогда мне это тоже действовало на нервы… Так он размышляет, майстер Гессе. Быть может, проводит какие-то соотношения, ассоциации, параллели; не знаю.

— А у вас — есть какие-нибудь мысли?

— Слишком много, — вздохнула та, подходя ближе, и коротко обернулась на освещенный дверной проем за их спинами, понизив голос. — Вот еще одна причина, по которой от вас я ожидаю больше, чем от себя: я всех их знаю. Они — знакомые мне люди вот уже несколько лет, а вы смотрите на них новым, я бы сказала — незамутненным взглядом. Можете услышать в их словах и поведении то, что я сочту чем-то не подозрительным, потому что объяснение этим словам и делам буду видеть вполне обыденное; не потому, что не пожелаю верить в виновность кого-то из них, а — предрассудочно, подсознательно. Будучи, если угодно, ослепленной. До сей поры мне не доводилось работать в среде своих, прежде я входила в общество подозреваемых, как вы — со стороны, составляя мнение о людях с чистого листа. Посему интересоваться моими мыслями, майстер Гессе, я бы вам не советовала, и брать в расчет мои возможные выводы — тоже, пока хоть какие-то заключения не сделаете вы сами. Вот тогда мы их и сравним.

— А вы не думали о том, что Арвид таки закончил свои дела в Ульме? Действительно закончил. Они, кем бы они ни были, сделали то, что хотели, что бы они ни хотели. Мы провалились. Они победили. И сейчас мы с упоением машем кулаками после давно затихшей драки… И стригов в ульмских предместьях нет, и нет в этом доме виновного, и нам не к чему больше идти…

— А вы оптимист, майстер Гессе.

— Оптимизм Александер посоветовал мне выбросить еще в начале этого расследования, и я его рекомендациям последовал.

— Вы всегда так внимательны к советам?

— Когда они разумны, — пожал плечами он, и Адельхайда тяжело вздохнула, качнув головой:

— Довольно шаткое определение… Откуда вам знать, какой совет разумен, а какой — чушь?