Дюна - Фрэнк Герберт

Барон закивал головой:

— Все, чем располагают сардукары у себя дома.

— Да. Их новобранцы очень быстро понимают, что Сальюза Секунда просто нарочно создана, чтобы выращивать их — избранных. Самый низший чин у сардукаров может позволить себе то, что доступно только людям из Великих Домов.

— Потрясающий план! — прошептал барон.

— Вы начинаете разделять мои подозрения, — ответил ему Хайват.

— Интересно, откуда все это пошло?

— То есть откуда произошел Дом Коррино? Жил ли кто-нибудь на Сальюзе Секунде, когда Император отправил туда первую партию своих узников? Даже герцог Лето, кузен по материнской линии, ничего не мог точно сказать. Расспросы на эту тему не поощрялись.

Глаза барона загорелись.

— Да, тайна охранялась очень тщательно. Они окружили…

— Да и чего здесь особенно скрывать? Что у Падишаха-Императора есть своя планета-тюрьма? Об этом каждый знает. Что у него есть…

— Граф Фенринг! — выпалил барон.

Хайват запнулся и озадаченно посмотрел на барона.

— Что граф Фенринг?

— На дне рождения моего племянника, несколько лет назад. Этот императорский петух, Фенринг, прибыл к нам в качестве официального наблюдателя и… заодно, чтобы уладить некоторые дела между Императором и мной.

— И что?

— Я… в общем, в одной из наших бесед, я обмолвился о том, что хотел бы сделать из Аракиса планету-тюрьму. Фенринг…

— Что он сказал дословно?

— Дословно? Прошло порядком времени…

— Милорд барон, если вы хотите использовать мои возможности оптимальным образом, нужно давать мне соответствующую информацию. Разговор не был записан?

Лицо барона потемнело от гнева.

— Ты ничуть не лучше Питтера! Мне не нравятся такие…

— Питтера больше нет с вами, милорд. К слову, что на самом деле случилось с Питтером?

— Он стал слишком развязен, стал слишком многого от меня требовать.

— Вы уверяли меня, что не разбрасываетесь полезными людьми. Что же вы разбрасываетесь моим временем, тратя его на пустые угрозы и крики? Мы обсуждали, что вы сказали графу Фенрингу.

Лицо барона постепенно приняло обычное выражение. Ничего, подумал он. Придет время, и я припомню тебе, как ты со мной разговаривал. Да, да. Припомню.

— Минуточку, — сказал он вслух, возвращаясь мысленно к той встрече в огромном зале. Он представил немую зону в нише, где они тогда стояли, и это ему помогло. — Я говорил примерно так: «Император знает, что всегда приходится идти на определенные человеческие жертвы». Я имел в виду потери наших войск. Потом я что-то сказал о возможном решении проблемы Ара-киса, и что императорская планета-тюрьма навела меня на мысль попробовать сделать нечто подобное…

— Проклятие! — воскликнул Хайват. — Ну, и что он ответил?

— Как раз тогда он и начал спрашивать меня о тебе. Хайват откинулся на спинку стула и задумчиво прикрыл глаза.

— Так вот почему они начали приглядывать за Аракисом. Ладно, что сделано, то сделано, — он снова открыл глаза. — На сегодняшний день они наверняка уже наводнили Аракис своими шпионами. Два года!

— Неужели мое невинное предположение, что…

— Для Императора нет невинных предположений! Какие инструкции вы дали Раббану?

— Я просто сказал, что он должен приучить Аракис бояться нас.

Хайват покачал головой.

— Сейчас у вас есть два выхода, барон. Либо перебить всех местных жителей, всех до единого, либо…

— Разбрасываться такой рабочей силой?!

— Вы что, предпочитаете, чтобы Император со сворой преданных ему Великих Домов явились сюда и провели чистку здесь, выскребли бы Гиду Приму, как пустую тыкву?

Барон долго и пытливо смотрел на ментата и наконец ответил:

— Он не посмеет!

— Кто, он?

У барона задрожали губы.

— А второй выход?

— Бросить вашего дорогого племянника, Раббана, на произвол судьбы.

— Бросить… — барон запнулся и посмотрел на Хайвата.

— Не посылайте ему больше ни войск, ни какой-либо другой помощи. На все его запросы отвечайте только одно: вы слышали, как скверно он ведет дела на Аракисе и собираетесь как можно скорее принять меры для исправления ситуации. Я позабочусь, чтобы часть ваших депеш была перехвачена императорскими шпионами.

— А как же пряности, валовый доход, при…

— Контролируйте только вашу баронскую прибыль, но не спускайте с него глаз. Требуйте от Раббана фиксированных сумм. Мы можем…

Барон развел руками.

— Он такой скользкий тип, мой племянник, Я никогда не смогу быть уверен…

— У нас все-таки есть и собственные шпионы на Аракисе. Скажите Раббану, что либо он выдает установленную норму пряностей, либо вы его смещаете.

— Я знаю своего племянника. Это только заставит его еще больше угнетать население.

— Конечно заставит! Нам и не надо, чтобы положение менялось сейчас! Сейчас вам нужно только одно — чтобы ваши руки оставались чистыми. Пусть Раббан подготовит для вас новую Сальюзу Секунду. Нам не потребуется посылать ему никаких узников. У него есть целое население. Если Раббан станет еще больше измываться над людьми, чтобы выбить из них необходимую норму, Император ничего не заподозрит. Это достаточно веская причина, чтобы взять всю планету в ежовые рукавицы. А вы, барон, ни словом, ни делом не будете показывать, что преследуете свои собственные цели.

Барон не смог сдержать восхищения.

— Ах Хайват, ты просто сущий дьявол! Ну, а как мы дальше раскрутим Аракис и извлечем пользу из всего, что нам приготовит Раббан?

— Ну это проще простого, барон. Если каждый последующий год вы будете устанавливать норму чуть выше, чем в предыдущем, то скоро она достигнет потолка. Производительность труда начнет падать. Тогда вы удалите Раббана и сами заступите на его место… чтобы выровнять положение.

— Отлично! А вдруг я почувствую себя усталым для таких дел и поручу Аракис кому-нибудь другому.

Хайват долго всматривался в круглое, жирное лицо напротив. Наконец старый воин закивал головой.

— Фейд-Роте. Значит, вот в чем причина нынешнего угнетения Аракиса. Вы сами сущий дьявол, барон. Возможно, нам удастся совместить оба плана. Да. Ваш Фейд-Рота может отправиться на Аракис и стать его спасителем. Он может завоевать там популярность. Да.

Барон улыбнулся. И, улыбаясь, подумал: Так, а как же все это стыкуется с личными планами Хайвата?

Хайват, поняв, что его отпускают, встал и вышел из комнаты с красными стенами. И, пока шел, никак не мог отделаться от тревожных ощущений, охватывавших его всякий раз, как он начинал просчитывать связанные с Аракисом варианты. Его беспокоил новый религиозный вождь, про которого его предупреждал скрывающийся у контрабандистов Джерни Халлек, этот Муад-Диб.

Возможно, мне не следовало советовать барону позволить новой религии расцветать всюду, где ей вздумается, даже среди народов долин, говорил он себе Ведь всем известно, что с ростом угнетения религия расцветает. Он вспомнил донесения Халлека о военной тактике вольнаибов. Она чем-то неуловимо напоминала тактику самого Халлека… и Айдахо… и даже Хайвата.

Может быть, Айдахо удалось уцелеть? спрашивал он себя.

Но это был глупый вопрос. Он даже не допускал мысли, чтобы Айдахо или Поль могли остаться в живых. Он знал — барон убежден, что все Атрейдсы мертвы. Его орудием была бен-джессеритка, этого барон не скрывал. А это могло значить только одно — что всем им конец, даже ее собственному сыну.

Какую же лютую ненависть должна была она питать к Атрейдсам, думал он. Что-то вроде той, какую я питаю к барону. Будет ли мой удар таким же окончательным и решающим, как ее?

~ ~ ~

Во всякой вещи есть некий элемент, являющийся частицей нашей Вселенной. Ему свойственны симметрия, изящество, элегантность — все те качества, которые всегда пленяют истинного художника. Вы найдете это в смене времен года, в том, как змеится песок по гребню дюны, как растопырены веточки креозотового куста, в форме его листьев. Мы стараемся подражать этому образцу в нашей жизни и в устройстве нашего общества, отыскиваем его ритмы в наших танцах, ищем в нем покой и утешение. Тем не менее нельзя не замечать опасности, таящейся в стремлении к бесконечному совершенству. Ведь очевидно, что бесконечное совершенство должно во всем опираться само на себя. А поэтому все, стремящееся к подобному совершенству, стремится навстречу собственной смерти.

Поль-Муад-Диб помнил, что ужин был обильно насыщен пряностями. Это воспоминание прочно застряло в мозгу, ибо оно было опорной точкой, исходя из которой он мог заключить, что все, переживаемое им сейчас, всего лишь видение.