Лакуна - Барбара Кингсолвер

(Молчание в зале.)

Вы спросили, почему я задержался здесь так долго. Постараюсь ответить. В Мексике у людей много песен и ярких красок; мне всегда казалось, что искусства у них больше, чем надежд. Здесь же у людей полно надежд, но почти нет песен. Они не поют, они включают радио. Им нужны были истории. И я решил попробовать создавать искусство для тех, кто живет надеждой. Потому что наоборот — порождать надежды для тех, кто живет искусством, — у меня получалось плохо. Америка — страна самых больших надежд, которые только можно себе представить. Мои соседи сдавали в металлолом шпильки для волос и дверные петли, чтобы их переплавили и построили корабль. Я тоже хотел быть полезным стране. Поэтому я остался.

(Мертвая тишина в зале. Слышно, как муха пролетит.)

Мистер Равеннер. Вы утверждаете, что Эдвард Г. Робинсон связан с коммунистами?

Мистер Шеперд. Простите, я, кажется, ошибся. Давно это было. Кажется, картины купил Дж. Эдгар Гувер.

(Довольно громкий смех в зале.)

Мистер Вуд. Соблюдайте порядок!

Мистер Равеннер. Если вы продолжите издеваться над комиссией, мы привлечем вас к суду за неуважение к Конгрессу. Сейчас я задам вам ряд вопросов, на которые вы должны отвечать «да» или «нет». Одно лишнее слово — и вы окажетесь за решеткой. Вы меня поняли?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Вы работаете или работали у мексиканских коммунистов?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. Вы писали романы об иностранцах, гражданах, которые выказывают неповиновение вождям, намереваясь широко распространять эти книги в Соединенных Штатах?

(Пауза.)

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. С момента прибытия в США вы общались с коммунистами?

Мистер Шеперд. Да.

Мистер Равеннер. У меня есть множество письменных доказательств, газетных статей и прочих, того, что ваши книги читают в коммунистическом Китае. Что вы выступали против атомной бомбы. У меня есть доказательства, что вы сделали следующее заявление. Прошу вас внимательно выслушать его, а потом ответить, правда ли это. Я цитирую слова мистера Шеперда: «Наш вождь — пустое место. Свергни мы его, насади на палку вот эту голову с рогами и следуй за ней — ничего не изменится. Большинство из нас никогда не верило в нашу страну: просто не нашлось идеи получше». Мистер Шеперд, это написали вы?

Мистер Шеперд. Да. Но это лишь отрывок из романа.

Мистер Равеннер. Мистер Шеперд, я задал вам простой вопрос. Эти слова написали вы? Отвечайте, да или нет.

Мистер Шеперд. Да. Это мои слова.

Мистер Равеннер. Мистер Вуд, господа, у меня больше нет вопросов. Заседание окончено.

ЭПИЛОГ

1959 год

ВАЙОЛЕТ БРАУН

«Рупор Ашвилла», 16 июля 1951 года

НЕКРОЛОГ

29 июня сего года ушел из жизни Гаррисон Шеперд. Ему было 34 года. Житель Ашвилла утонул, купаясь в океане неподалеку от Мехико, куда уехал под вымышленным именем, так как находился под следствием за преступления, среди которых шпионская деятельность, ставшая причиной увольнения из Государственного департамента, а также предоставление ложных сведений об опыте работы и мошенничество. Шеперд написал два романа, не служил в Вооруженных силах и был широко известен как коммунист. У властей нет основания предполагать вмешательство третьих лиц: по мнению полиции, Шеперд покончил с собой. Родители Шеперда развелись; наследников у него не осталось. Заупокойной мессы не будет.

Самое важное в истории — та часть, которую не знаешь. Он часто это повторял. Я бы не удивилась, если бы он попросил высечь это на своем надгробии (будь у него надгробие). Вот видите. Рассказ окончен, но еще многое предстоит выяснить.

Думаешь, что надежды нет. Что книга сожжена. Но остаются слова. В этом случае дважды, сперва в Мексике, когда все его дневники и черновики, которые после убийства конфисковала полиция, чтобы уничтожить, случайно уцелели, и потом, когда он отдал мне все на сожжение, но я ничего не сожгла. Веришь, что жизнь кончена, но газетчики бессильны положить ей конец, сколько бы раз они это ни повторили. Раньше смерти не умрешь, а жизнь свое возьмет.

Теперь о спасении, или о жизни. Перейду прямо к делу. Во-первых, дневники. Как вы догадались, несмотря на его просьбу, я их тогда не сожгла. Он сказал, что я могу по-прежнему работать у него при условии, что мы уничтожим все слова; если хотите, всю его жизнь. Я понимаю, что он собирался сделать в тот день и почему. Он считал, что эти записи — улики, за которые его могут послать на виселицу. Но я верила, что все обернется иначе, что это доказательство его правоты. Я понятия не имела, что в этих блокнотах, но я знала мистера Шеперда.

В тот день я взяла все, что он собрал с полок, и, пока он наверху проверял, не осталось ли еще чего, засунула в большую кожаную сумку для писем. Сердце выскакивало у меня из груди; я не привыкла лгать. Но в тот день все же решилась. Когда он выглянул во двор, я почти закончила. Видели бы вы, что я бросила в ту бочку из-под дегтя: ненужные бумаги, рекламные приложения к газетам, целую корзину мусора из-под моего стола и так далее. И еще несколько гадких писем. Туда им и дорога.

Дневники мистера Шеперда я унесла к миссис Битл и спрятала в коробке с пряжей в платяном шкафу. Пускай сыщики приходят и обыскивают мою комнату, думала я. Им в голову не придет сунуть нос в коробку с нитками и спицами. Скорее всего, они просто не обратят на нее внимания. Я решила, что подержу их у себя до тех пор, пока мистер Шеперд не передумает. Или пока не потребуется доказательство, что он не сделал ничего дурного. Такой день не настал, хотя я по-прежнему не знаю, о чем он писал в тех блокнотах. Будь он жив, я никогда бы не отважилась прочесть его дневники.

Я не открывала их до возвращения из Мексики. Сперва у меня хватило духу лишь мельком заглянуть в блокнот, чтобы проверить даты и уточнить кое-какие сведения для достойного некролога. Но, разумеется, из этой затеи ничего не вышло, журналисты накропали собственный, так что мое любопытство долгое время оставалось неоправданным. Я время от времени просматривала дневники — страницу за страницей. Я то и дело возвращалась к ним, понимая, что эти записи не предназначены для моих глаз, и все же читала их. У меня было на то немало причин. Думаю, некоторые из них теперь ясны.

Поехать в Мексику предложила я. Правда, после того, как все обернулось, я предпочла об этом не распространяться. Но в тот момент, когда я это предложила, иного пути не было. После процесса он перестал писать — сказал, что навсегда. Вместо этого купил телевизор и целыми днями смотрел всякую ерунду. В четыре показывают «Мука на Луне» и так далее. Я по-прежнему приходила два раза в неделю, но на письма и отвечать не стоило. Меня заботили не его деньги: я нашла другую работу. Я могла бы оставить его, но боялась.

Однажды, разглядывая рекламное объявление, он заявил, что ему противно то, как теперь выглядит Америка. Диваны и кресла на маленьких заостренных ножках. Как женщина на высоких каблуках, добавил он, которая улыбается, хотя у нее ужасно болит спина. А эти лампы на столбах с металлическими абажурами воронкой! Кажется, будто тебя сейчас посадят на электрический стул. Ему не хватало красоты.

Я спросила, почему бы тогда не съездить в Мексику; пожалуй, она приятнее глазу. Он ответил, что поедет, если я поеду с ним. Думал, что я отстану. Но я согласилась: «Хорошо, сейчас позвоню в аэропорт». Что меня дернуло? Не знаю.

Он тогда уже очень изменился, даже внешне. Внутренний свет, который прежде горел в нем каждый божий день, потух. Мистер Шеперд целыми днями просиживал в кресле в старых серых брюках из фланели, курил и не отрываясь смотрел телевизор. Передавали «Капитана Видео», какую-то историю про подводную банду воров. Эла Ходжа схватили за горло и хотели утопить. Я спросила, поедем ли мы снова в Мериду: вроде бы ему там понравилось. Он ответил — нет, на Исла-Пиксол. Хотел понырять в океане; в детстве он это очень любил. Теперь я понимаю, что это был решающий момент. Учитывая все, что произошло. Я ни о чем не догадывалась. В отличие от него. Наверняка он отдавал себе отчет в том, что происходит.

Это было в апреле, чуть больше года спустя после процесса. В понедельник или четверг, потому что я приходила в эти дни. Прекрасный месяц, если вдуматься. В апреле даже метелка из перьев гнездо вьет. Но весенняя радость словно испарилась. После процесса у мистера Шеперда не осталось для меня работы, и я, не желая быть обузой, начала искать другое занятие. Вскоре я, к собственному потрясению, обнаружила, что никто в городе не хочет меня брать. Ни в канцелярии, хотя когда-то я в одиночку вела там все дела. Ни в библиотеке, где я помогала добровольно. Мне объяснили, что на государственную службу меня не возьмут из-за связи с враждебным элементом: об этом писали в газетах, и тут уже ничего не поделать. В педагогическом институте та же история. Спустя несколько месяцев поисков, что само по себе неприятно, знакомая из Женского клуба согласилась порекомендовать меня в качестве бухгалтера в универмаг «Рей». Должность маленькая, работать надо было только по утрам, в подвальном помещении, чтобы, не дай Бог, меня не увидели покупатели.