Печать скорби - Александр Бушков

Их впустили в монастырь, не пытая у ворот, кто такие и чего надо. Впрочем, так вроде бы и положено поступать правильным божьим людям – не отказывать усталым странникам в приюте.

Их отвели к приземистому, сложенному из камня дому. Когда проводили по двору, Ольшанский увидел пирамидальное сооружение в полтора человеческих роста под названием Ступа – точь-в-точь такое же, как и в видении. Навстречу попадались монахи, одетые в желтые одежды. И как тогда в видении, они проходили мимо, не обращая никакого внимания на незнакомцев. Хотя можно было поклясться, что гости в этом монастыре – персонажи наиредчайшие, уж больно высоко в горы забрался монастырь, уж больно узка, извилиста и мало натоптана тропа, ведущая к нему.

В домике, что отвели им для отдыха, было две комнаты. Размерами и убранством комнаты стопроцентно отвечали требованиям, которые обычно предъявляют к монашеским кельям, – маленькие, тесные и необставленные, то есть как нельзя лучше пригодные для умерщвления плоти и молитвенных бдений. Ну, дареному коню известно куда не смотрят…

Зато Ольшанский был приятно удивлен, когда отправленный к настоятелю монах вернулся назад с сообщением, что хамбо-лама рад будет видеть у себя путников, когда те отдохнут с дороги.

Путники отдыхали недолго – не для того они, в конце концов, лезли в горы, чтобы бестолково валяться на циновках. После часового отдыха и приведения себя в порядок (негоже появляться перед здешним владыкой небритыми и немытыми) Ольшанский, Ключник и Донирчеммо Томба попросили монаха проводить их к настоятелю. Местный проводник с ними не пошел, остался в гостевом домике.

Хамбо-лама Догпа Кхенчунг, настоятель и духовный пастырь, принял гостей в монастырском дацане – в том самом, у входа в который оборвалось видение Ольшанского.

По всему залу были расставлены глиняные плошки с горящими в них толстыми восковыми свечами. Хамбо-лама Догпа Кхенчунг в церемониальной одежде и островерхом головном уборе восседал в позе лотоса на задрапированном желтой материей помосте. Помост имел форму буквы «Т», ножкой повернутой к центру зала, и как раз в основании этой ножки сидел хамбо-лама. Гости монастыря в количестве трех человек рядком выстроились перед помостом – лицом к ламе, спиной к выходу.

А вот чего напрочь не наблюдалось в этом зале, равно как и по дороге к нему, так это блеска злата-серебра, зазывно поблескивающих груд драгоценных камней и прочих сокровищ, от которых должно перехватывать дух у любого мало-мальски отчаянного авантюриста. Ну откуда возьмутся богатства у заброшенного в горах небольшого монастыря! Понятное дело, крупные монастыри, в первую очередь столичные, купающиеся в паломниках и туристах, – те не бедствуют, поскольку давно уже стригут денежки, как чабаны овец. Желаете осмотреть наш дацан? Конечно-конечно, а не соизволите ли пожертвовать во благо и во имя? Желаете пообщаться с самим растаким-то ламой, наимудрейшим, воплощением самого ого-го кого – устройте обед для братии и не забудьте опустить монетку в распахнутую пасть этой бронзовой жабы, для вашего же блага, чтоб было вам счастье. Все эти разводки Ольшанскому довелось испытать на себе сполна…

Беседа с настоятелем монастыря Намчувандан началась весьма неожиданно. Можно сказать, с места и в карьер.

– Я знал, что кто-то должен появиться, – сказал хамбо-лама Догпа Кхенчунг. – Потому что Шамбалинская война близка. Очень близка…

Хамбо-лама говорил по-тибетски, Донирчеммо Томба переводил. Кстати говоря, вопреки ожиданиям Ольшанского настоятель монастыря оказался не седобородым старцем, а довольно молодым человеком – ему было где-то между тридцатью и сорока.

– Некоторые считают, что Шамбалинская война уже началась, – продолжал Хамбо-лама. – Они говорят, что война ислама с христианством, беды, взрывы, убийства, что приходят сейчас к людям вместе с именем ислама, – это все и есть Шамбалинская война. Они говорят, что скоро в эту гибельную воронку будет затянут буддистский мир, а затем и весь мир вообще. Но они ошибаются, все не так просто… Шамбалинская война еще не началась, и начнут ее не люди…

Хамбо-лама обвел взглядом своих гостей.

– В священном знании, что хранит наш монастырь, сказано, что три приметы укажут на близость Шамбалинской войны. Первое – с горы Царонг сойдет ледник. Неделю назад он сошел. Второе – треснет фундамент монастырской Ступы. Несколько дней назад он треснул. Третье – придет белый человек с Севера и первым его словом будет одно из трех… Скажи это слово!

На последней фразе Хамбо-лама повысил голос и вытянул руку в сторону Ольшанского.

Ольшанский, сам не понимая, как и почему, от неожиданности брякнул первое, что пришло на ум:

– Аркаим.

Хамбо-лама удовлетворенно улыбнулся, кивнул.

– И первым его словом будет одно из трех. Одно из трех и есть «Аркаим». Все сошлось, как и было предсказано. Ожидание Шамбалинской войны подходит к концу. – Настоятель показал пальцем на Ключника: – Ты слуга белого человека с Севера, это я вижу. А кто ты? – Палец настоятеля переместился и указал на Донирчеммо Томба. – Для простого переводчика у тебя слишком дерзкий и заинтересованный взгляд. И что-то жжет тебя изнутри, как лихорадка. Кто ты?

– Я – внук Джа-ламы, – признался Донирчеммо Томба.

– А-а, – протянул хамбо-лама. – Понятно. Не удивлен. Вот что значит кровь. Идешь по следам своего деда? Не дает покоя, ради чего твой дед решился на святотатственное преступление – напал на обитель?

– Да, – выговорил сквозь сжатые зубы Донирчеммо Томба.

– Возможно, ты скоро об этом узнаешь. Впрочем, решать даже не мне и уж всяко не тебе. А ему, – хамбо-лама показал на Ольшанского. – Я, как настоятель монастыря Намчувандан, всего лишь должен отвести Белого человека, который придет с Севера незадолго перед началом Шамбалинской войны и который будет знать Слово, в Пещеру Девяти Сводов. Кого брать с собой, а кого не брать, решать уже ему.

– Они пойдут со мной, – уверенно сказал Ольшанский.

– Хорошо, – сказал хамбо-лама. – Одно условие, и оно не мое. Путь в Пещеру знают только монахи, и то не все, а лишь цан-шавы, избранные. Поэтому вы должны прежде испить травяного отвара, благодаря которому пройдете путь в Пещеру Девяти Сводов, но не запомните его.

Хамбо-лама хлопнул в ладоши. Откинулся полог, прикрывавший неприметный проем за помостом, оттуда вышел монах с деревянной чашей в руках.

Некоторое время Ольшанский провел в борениях с самим собой. Потому что напиток запросто мог оказаться ядом. Но потом он прикинул, что отравить, равно как и каким-либо другим образом отправить их в мир иной, монахи могли бы и без столь сложных прелюдий. Допустим, просто предложив угоститься чайком. И приняв чашу из рук монаха, Ольшанский безбоязненно отпил первым. Вслед за ним отпили Донирчеммо Томба и Ключник.