Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

— Действительно, чем? — с интересом спросил Костенко и взял пятый бутерброд — с сыром.

— У обыкновенной цифровой машины — десятки тысяч триггеров. У Рябкина — в его ионизационном обозе, или, что то же самое, в ионизационной лаборатории — пытаются ставить ионные трубки, и такая машина занимает целый зал. У нас — пенопласт. Вон в том шарике, с которым возился Стремберг, — десятки миллионов ячеек…

— Э-э… Что такое пенопласт?

— Наш пенопласт — платиновая или ферритовая пена с прослойками диэлектрика. У Урма задействовано сейчас восемнадцать миллионов логических ячеек. У человека в мозгу несколько миллиардов клеток…

Костенко перестал жевать.

— Значит, главное — количество логических ячеек?

— Да.

— Но это ж не принципиально!..

— Ха! В том-то все и дело! Чем больше логических ячеек, тем сложнее и гибче программа, которую можно задать машине. Вот, например, последняя программа Стремберга — это же шедевр! Готовая рефлекторная цепь, побуждающая Урма заполнять пустующие ячейки памяти. Урм получил замечательное свойство — стремление узнавать новое. Тут, дорогой, с триггерами, с ионными трубками далеко не уедешь. Тут нужны миллионы ячеек! И вот…

— А как задается такая программа?

— Мнэ-э… Это, знаешь ли… М-м-м… Словом, это пока не подлежит огласке… Ну, ты понимаешь…

— Ладно, — сказал Костенко, — давай дальше.

— Да-а-а… И вот тут-то и начались все эти чудеса. В металлическом мозгу начали возникать непредусмотренные нами связи, понял? Непрограммированные, самопроизвольные, спонтанные, если хочешь, рефлексы. Машина начала вест и себя! Она стала выбирать между двумя заданными ей рефлексами: рефлексом повиновения и вот этой вот программой Стремберга…

— Увы и ух! — со скорбью произнес мстительный работник «ионизационного обоза».

— Что? — рявкнул Николай Петрович, резко поворачиваясь к нему.

— Я сказал «увы и ух», — вежливо пояснил Рябкин. — Шустов сейчас бегает по институту и выясняет убытки, которые возникли как результат вышеупомянутого… кхе-кхе… выбора…

— Ладно, — умиротворяюще проговорил Костенко, доедая последний бутерброд, — не ссорьтесь. Урм — знатная машина, и эти спонтанные рефлексы… Над ними надо подумать…

— Еще бы! — разгорелся Николай Петрович. — Никогда еще моделирование сознания не достигало такого успеха. Урм сопротивлялся, он не хотел, ему надоело… По-моему, это качественный скачок. Количество ячеек перешло в качество, в новое качество, сходное с сознанием. Это, конечно, не настоящее мышление, но! Кто поручится, что кроме мышления нет других форм разумного отношения индивида к обстановке?

Стремберг встал наконец и потянулся:

— Избавь меня, Коля, от философии, а от прочего я сам избавлюсь. И начну я с этой проклятой программы. Завтра соберем Урма, и завтра же я его кастрирую — уничтожу программу… этот самый шедевр. Нам нужна очень умная машина, а не очень глупый человек. Спонтанных рефлексов и второй охоты с бульдозерами нам тоже не надо…

— Слушай, Стремберг!.. — взмолился Николай Петрович.

— Сказано, Коля! Нам нужен Урм — Универсальная Рабочая Машина. И такой УРМ у нас не останется без работы. А вот когда-нибудь потом, когда мы сами станем умнее и опытнее, мы создадим Урм — Ученого, Рабочего, Мыслителя, — и пусть он тогда потягается с нами — своими создателями.

Рассказ был опубликован в 1958 году в журнале «Знание — сила» и более, кроме собраний сочинений, нигде не переиздавался.

Рассказ представлен в архиве двумя страницами раннего варианта и полностью сохранившимся черновиком, довольно близким к опубликованной версии. В более позднем варианте рукописи автором значился А. Бережков, ресторан назывался не «Тако», а «Ика», газета — не «Токио-симбун», а «Асахи-симбун». Сохранившиеся страницы более раннего варианта:

— Это случилось первого апреля, рано утром, — сказал лейтенант Исида, — в самый разгар «сиохигари».

Он отложил веер, нагнулся, взял палочками и аккуратно отправил в рот кусочек маринованной редьки. Нас разделял низенький столик «цкуэ», уставленный тарелками, блюдами и горшочками. Рядом со столиком стояли черные бутылки. Было жарко и душно. Сквозь щели бамбуковой шторы на веранду падало горячее солнце ясной японской осени. Лейтенант Исида был в легком шелковом кимоно, но его круглое лицо и наголо обритая голова блестели от пота. Время от времени он снимал очки и прикладывал к мокрой переносице пестрый платок.

Собственно, Исида не был лейтенантом. Он служил в морской обороне в звании младшего инспектора какого-то ранга. В императорском флоте до капитуляции это звание соответствовало чину лейтенанта. Поэтому я звал его либо по имени, либо «тюи» или «тюи-доно» — «господин лейтенант». Так было короче и, кажется, больше ему нравилось. Вообще, он относился ко мне очень благожелательно. Японский язык я знал плохо, и мы разговаривали по-английски. Запив редьку долгим и громким глотком холодного пива, он сказал:

— Вы знаете, что такое «сиохигари»? Нет? Тогда я объясню, если не возражаете. Дословно это значит «собирание ракушек при отливе». Дело в том, что на песчаном морском дне у побережья, обычно скрытом под водой, селятся массы съедобных ракушек. В большие отливы дно обнажается. Тогда жители побережья, все — взрослые, дети, старики — спешат воспользоваться случаем. Особенно велики отливы в конце марта — начале апреля. Это «сиохигари» совпадает с наступлением весны, и в ясную погоду жители устраивают настоящие пикники. Они подтыкают подолы повыше, заходят подальше в мелкую воду, и начинается веселая охота. Для женщин и, особенно, для ребятишек это целое событие. Они скребут песок граблями и совками, отыскивают ракушки и устрицы, вылавливают в лужах рыбу, ищут под скалами крабов и маленьких «тако» — осьминогов. И при этом смеются, визжат и кричат во все горло.

На следующее утро у него сильно болела голова, не хотелось шевелиться. Апрельское солнце проникало через щели бамбуковой шторы и неприятно щекотало зажмуренные веки. Скрипнули раздвигаемые сёдзи — хозяйка боязливо заглянула в комнату. «Надо вставать», — покорно согласился Исида. Он открыл глаза, громко, с прискуливанием, зевнул и сел, щурясь на солнечные пятна на циновке. У изголовья, чистые и выглаженные, лежали мундир и брюки. Капитан Исида вскочил, похлопал себя по голому животу и занялся гимнастикой.

В тот момент, когда он делал стойку на одной руке, внизу под окном зафыркал автомобиль. Знакомый пронзительный голос крикнул:

— Исида-сан! Исида!

«Като?» Исида легко перевернулся, мягко, как кошка, упал па пятки и поднял штору. — Да! — хрипло рявкнул он.

Рассказ издавался в журнале «Советский воин» (1962), сборниках «Только один старт» (1971), «Фантастика-72». В последнем варианте он и переиздавался в собраниях сочинений, хотя в нем отсутствовало предуведомление от Авторов:

Пайщики акционерного общества «Алмазная Пасифида» до сих пор ждут известий о том, что в порты Японии придут грузовые субмарины странного подводного народа. Возможно, им (пайщикам) будет интересно узнать некоторые подробности, касающиеся предыстории этой многообещающей компании, любезно предоставленные авторам настоящего рассказа одним из свидетелей ее возникновения…

В собрании сочинений «Сталкера» начало текста восстановлено.

О ранних вариантах Б. Н. Стругацкий подробно писал как в «Комментариях», касающихся собственно рассказа «Шесть спичек», так и сопровождая первопубликации ранних версий этой идеи в 11-м томе собрания сочинений «Сталкера»: «Затерянный в толпе» и «Кто нам скажет, Эвидаттэ?».

Вариант, более близкий к окончательной версии, но содержащий еще некоторые элементы предыдущих, сохранился в архиве, к сожалению, не полностью.

Комлин Александр Николаевич, сотрудник Института Высшей Нервной деятельности, 29 лет. Несчастный случай при эксперименте, связанном с облучением частицами высоких энергий. Доставлен 16 сентября в бессознательном состоянии. При общем вполне удовлетворительном состоянии организма — психическая травма первой степени, потеря памяти, сильное нарушение координации движений. Симптомов лучевой болезни нет. Будучи приведен в себя, кричал, метался, рвал одежду. Связность речи потеряна. Реакция Петера — Чернявского — 57.12. Применена радиотерапия по методу Чернявского.

…Ослепительно белые вершины Комо. Горячий клубок Сиу погрузился в вечерние заросли, и дыхание теплого ветра гонит по меркнущему небу розовые легкие облака… Джунгли темнеют. Джунгли чуть колышутся, нависая над тяжелой черной водой Ста, где в желтой тине у самых берегов лениво шевелят прозрачными плавниками большие белые рыбы в ожидании Вечерних Песен. Когда с горячих болот придет слоистый туман и ляжет как плоское облако над неподвижной водой, вершины Комо померкнут, и наступит час Вечерних Песен. Небо станет черно-синим, и одна за другой поднимутся из далеких лесов четыре Ночных Огня, белых, как священные рыбы Ста. Это моя родина. Здесь мой дом у самого берега, хороший высокий дом, где так прохладно в период Зноя и так тепло в период Туманов. Здесь мой народ — племя славных копьеносцев, прозванных Победителями Дао — страшных лесных драконов, спускавшихся с Комо в период туманов. Где все это? Что со мной? Уже разгорался огонь вечернего костра, и звучала в ушах Песня Белой Рыбы, и зоркий Хитта закричал, что видит кончик первого Ночного Огня, высунувшийся из-за темной стены джунглей… Уже плескалась вода у берега под плавниками священных рыб, поднявшихся из ила, и пустила первую трель добрая птица Кги, подавая знак, что беззубые Дао заснули и она слышит их сонный храп… Уже поднялась, опираясь на копье, старая Акка,[79] не отрывая глаз от оживающего пламени костра, и стихли голоса и смех невидимой толпы соплеменников. — Что произошло? Все исчезло сразу, мгновенно, как исчезает копье, брошенное в воду, не оставляя после себя даже всплеска. И как река возвращает копье, так память возвращает образы — родные и далекие, похожие на сладкий сон, но это не сон. Наверное, сон — это язык, не слушающийся меня, чужой голос, исходящий из груди — из чужой груди, слабой, тщедушной и белой, и — если открыты глаза — белолицые карлики, закутанные в странные одежды, бесшумно скользящие вокруг меня… Но не надо открывать глаз. Уши доносят скрипы и шорохи, кто-то бродит рядом и переговаривается хриплым каркающим шепотом… Не надо открывать глаз — они увидят низкий потолок, и непонятные предметы вокруг, и маленькое холодное Сиу на толстой короткой ножке, изливающее слабый свет, и — самое страшное — чужое тело на белом ложе, покрытое толстой греющей материей тело, к которому прикреплена теперь моя голова… Кто вы? Язык не слушается, хрип течет из горла, густой, как горячий болотный ил. Кто вы, карлики, отнявшие мое тело у моей головы? Пустите меня! Развяжите веревки, прижимающие тело! Я хочу петь Вечернюю Песню, а для этого надо сесть! Я хочу петь Песню Кли, но ведь я… не помню ее. Я не помню своего имени… Пустите!.. Ослепительно белые вершины Комо, когда Ночные огни погружаются в Горячие Болота…