Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Я могла бы ее успокоить, но разве станет она меня слушать? Истерика лишь усилится, только и всего. К тому же, почему я должна оправдываться перед этой жалкой женщиной? Это будет жестоко и эгоистично.

— Да, я, — спокойно ответила я. — Но этого не случилось. Прости, Гунро. Позволь мне позвать твою служанку и послать за твоим братом.

— Меня тошнит от того, как ты корчишь из себя знатную даму, — ухмыльнулась Гунро. — «Позвать твою служанку», «послать за твоим братом». Какая разумная, правильная речь, но ей никогда не скрыть твоего низкого крестьянского происхождения!

Ни слова не говоря, я повернулась и направилась к выходу, и стражник уже распахнул передо мной дверь. И тут Гунро начала вопить: «Не оставляй меня, Ту! Пожалуйста! Пожалуйста! Помоги мне!»

Мне не хотелось ей помогать. Пусть остается наедине со своей трусостью, грязью и угрызениями совести. И вместе с тем я сознавала, что забыть о Гунро уже не смогу. Быстро подойдя к ней, я с силой ударила ее по одной щеке, по другой, а потом крепко обняла за плечи и держала, а она рыдала у меня на плече. Потом я уложила ее в постель и утешала и гладила по волосам, пока она сама не устала от своих пронзительных воплей. Наконец Гунро затихла и взглянула на меня заплаканными глазами, в которых появилось осмысленное выражение.

— Это очень трудно, — прошептала она, и я кивнула, соглашаясь с ней.

— Я знаю, — ответила я, — но, Гунро, во дворце есть лекари, к тому же есть еще и Банемус. Почему ты не попросишь у них помощи?

— Потому что я им не верю, — задыхаясь, проговорила она. — Меня обвинили в измене и богохульстве, я чуть не убила фараона. Мне захотят отомстить и подсунут такой яд, от которого я буду умирать долго и мучительно.

— Чепуха! Банемус никогда, так не сделает!

— Но Банемус не знает, какой яд просить, — ответила Гунро, нервно перебирая подол платья. — Я знаю, что прошу у тебя слишком многого, хотя и не заслуживаю твоей милости. Но ведь ты лекарка, Ту, и хорошо разбираешься в разных снадобьях. Прошу тебя, приготовь мне что-нибудь сама. Что-нибудь такое, чтобы я ничего не почувствовала, а просто… уснула и не проснулась.

Понимала ли она, о чем просит? Я больше не могла этого выносить. «Ты по-прежнему считаешь меня грязью у себя под ногами, — с грустью подумала я. — Полезным инструментом для своих нечистых целей».

— Я помогу тебе, если ты позовешь служанку, Банемуса и жреца и как следует подготовишься к смерти, — тихо сказала я. — Ты принадлежишь к знатному и древнему роду. Не позорь своих предков, не раболепствуй перед судьбой.

С этими словами я решительно встала. Гунро тоже поднялась, ее глаза лихорадочно заблестели, она попыталась схватить меня за платье, но я отвела ее руку.

— Хорошо, — пообещала мне Гунро. — Благодарю тебя, Ту.

— Не благодари, — ответила я, не глядя на нее. — За смерть не благодарят, дурочка. Завтра вечером я пришлю тебе питье.

Не знаю, слышала она меня или нет. Я обернулась к стражникам.

— Выведите меня отсюда, — прошептала я, но Ханро, услышав мои слова, снова закричала:

— Ты мне его сама принесешь, правда, Ту?

— Нет, — только и смогла ответить я, прежде чем выскочить на яркий солнечный свет. — Этого я сделать не смогу. Прощай, Гунро.

Дверь за мной захлопнулась. Изис сидела в тени неподалеку, но, пока она вставала, поднимала зонтик и шла ко мне, мне пришлось подождать, вместо того чтобы опрометью бежать отсюда, подальше от сумасшедшей просьбы Гунро, подальше от нее самой, забиться в свою комнату, а потом как следует напиться хорошим вином фараона.

Но пока я стояла, борясь с отчаянным желанием броситься домой бегом, в соседней клетушке послышался шорох и знакомый голос произнес:

— Я слышал крики Гунро, а потом узнал твой голос, моя госпожа Ту. Как это благородно с твоей стороны — навещать узников.

Я зажмурилась. «Не сейчас, — с отчаянием подумала я. — Пожалуйста, только не сейчас!» Изис уже подходила ко мне.

— Ты прекрасно выглядишь, — мягко заметил Паис. — Красивая, полная жизни женщина, дрожащая от негодования. Не будь со мной холодна, Ту. Тебе понадобилось много времени, но ты все-таки победила. Я проиграл. Не могли бы мы немного поговорить как старые друзья?

Изис уже стояла рядом со мной, держа в руках зонтик. Я повернулась к Паису. Он смотрел на меня через прутья решетки. В полумраке камеры поблескивали кольца на его руках. Уловив мой взгляд, Паис улыбнулся.

— Это не было простым состязанием, — сухо сказала я. — И не было игрой. На кон была поставлена моя жизнь. И Камена, юноши, который честно и старательно охранял твой дом. Ты жестокий человек. Разве между нами была дружба? Где был ты, когда меня швырнули умирать в эту самую камеру?

— Я был дома, накачивался вином и страшно жалел, что так и не успел затащить тебя в постель, — с готовностью ответил Паис. — Вот так. Ты права. Я ничтожество, с которым не стоит считаться. Не знаю, захотят ли боги когда-нибудь призвать меня к себе, но, пока они решают, я буду есть, пить и слушать любимую музыку. Не хочешь выпить со мной вина? Отличное вино, уверяю тебя, из моих собственных виноградников, правда бывших.

К своему удивлению, я послушно подошла к двери его камеры. Паис нетерпеливо махнул рукой стражнику, и тот принялся развязывать веревку.

— Вам не следует этого делать, госпожа Ту, — тихо напомнил мне стражник, но Паис не дал ему договорить:

— Нет, следует. Только каменное сердце не могло бы ответить на просьбу умирающего.

— Не уходи, — бросила я стражнику.

Пропустив меня, Паис поклонился, и я оказалась в той камере, где мне предстояло умереть семнадцать лет назад.

Паис притащил сюда все самое лучшее. Два кресла кедрового дерева, отделанные золотом и слоновой костью, и возле каждого — столик, также из кедра, со столешницей из серого мрамора с белыми прожилками. Маленький золотой алтарь с изящной статуэткой Хонсу, бога войны. Возле него — курильница с серебряной ручкой, и над всем этим — запах застарелого пота, который не смог перебить даже аромат мирры. В углу стоял высокий светильник с алебастровой лампой в виде раскрытого цветка лотоса. Ложе Паиса утопало в белоснежных простынях и подушках. На полу лежал толстый ковер. Все оставшееся пространство занимали чаши и блюда со всевозможными кушаньями — печенье и пирожные, засахаренные фрукты, фрукты в меду, несколько сортов холодного мяса, круги масла и буханки хлеба. Я осторожно пробралась к креслу, Паис сел напротив меня и взял серебряный кувшин.

— Я упаду на свой меч, когда наступит последний час седьмого дня, — сказал он, наливая в два кубка вина. — А до этого я намерен наслаждаться жизнью. За твое необыкновенно хорошее здоровье, госпожа моя. Живи в радости.