Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Выбравшись из бассейна, я улеглась на траве, чтобы обсохнуть. Солнце нещадно жгло кожу и слепило даже сквозь зажмуренные веки, воздух стал раскаленным. «Я жива, — думала я. — Жива, жива. Какое это счастье — жить!» Когда жар сделался непереносимым, я ушла к ближайшему дереву и обнаженной распростерлась в его тени.

На пятый день пришел еще один глашатай, однако на этот раз он принес послание для меня. Я сидела возле двери своей комнаты и наслаждалась пивом. Подойдя ко мне, глашатай поклонился и, прежде чем заговорить, оглянулся по сторонам. Рядом не было ни души.

— Госпожа Ту, — тихо сказал вестник, — царевич получил прошение от узницы Гунро. Она хочет вас видеть. Как вам известно, люди знатного происхождения, приговоренные к смерти, имеют право получить перед смертью все, что им хочется, — от лучшего вина и кушаний до свиданий с любимыми людьми. Царевич не приказывает вам выполнить просьбу Гунро. Просто он хочет, чтобы вы об этом знали, и разрешает поступить так, как вы сочтете нужным. Вы можете отказаться, если хотите.

— Но что ей от меня нужно? — спросила я, удивленная и озадаченная. — Мы с Гунро не были подругами. Мне нечем ее утешить. Брат ее навещает?

— Он приходит к ней каждый вечер и сидит с ней до рассвета. Гунро не может спать. Она не может… ничего.

— О нет, — пробормотала я, ежась от ветра, теплым дуновением которого только что наслаждалась. — Нет. Этого я не могу. И не буду! Да как она смеет! Она считает, что я так и осталась убийцей, которую они хотели из меня сделать? Так и презирает меня по-прежнему?

От боли мне хотелось заплакать. Никогда мне не избавиться от своего позора, никогда. Время от времени я буду о нем забывать, мне будет казаться, что все осталось позади, а это клеймо будет проявляться снова, словно выжигаемое невидимой рукой. Убийца.

Глашатай ждал, пока я, закрыв лицо руками, пыталась справиться с волнением. Наконец я заговорила, не глядя на него:

— Передай повелителю, что сегодня я пойду к Гунро. Попроси его прислать для меня эскорт.

«В конце концов, — думала я, глядя вслед вестнику, — так поступают все убийцы. Они убивают. Гунро повезло — у нее под рукой оказалась мастерица своего дела. О боги, дайте мне силы не ранить Гунро злыми словами, ибо ее мучения невозможно описать».

Через час после полудня появился мой эскорт, и мы направились через царские сады к огромной и пыльной площадке, где обычно тренировались солдаты. Изис держала надо мной зонтик. За площадкой виднелись стройные ряды казарм и примыкавшие к ним конюшни. Возле казарм слонялось несколько солдат. Было время полуденного сна, и от взрытой земли исходил жар.

За помещениями для слуг находилась темница. Я хорошо помнила это здание. Когда-то здесь была и моя камера. Теперь ее занимал Паис. Вход в темницу стерегли два стражника, но больше никого не было видно. Мы подошли к двери, и стражник по приказу начальника моего эскорта принялся развязывать толстую веревку, преграждавшую вход. Я ждала, опасаясь только одного: что Паис как раз сейчас вздумает броситься на меч или перерезать себе горло, и тогда я стану свидетелем придушенных хрипов, воплей и агонии. Но веревку развязали, дверь распахнулась, и ничего не случилось.

— Подожди меня вон под тем деревом, — велела я Изис. — Не стой здесь на солнце.

Едва я вошла внутрь, как в нос мне ударил такой тошнотворный запах мочи, пота и невыносимого страха, что на какое-то мгновение я вновь почувствовала себя юной наложницей, приговоренной к смерти, а мой телохранитель превратился для меня в тюремщика. Перед нами распахнулась дверь. Мне не нужно было оглядываться по сторонам. Здесь было не на что смотреть. Застеленное ложе, возле него — сундук с платьями, стол, на нем — светильник и несколько довольно миленьких кувшинчиков с косметикой, циновка на грязном полу и несколько пар сандалий. Изысканные вещи Гунро в этой убогой вонючей норе казались лишними и совершенно неуместными. Собравшись с мыслями, я стала искать ее глазами.

Она сидела, скорчившись в углу. Увидев меня, вскрикнула, бросилась ко мне и, цепляясь руками за одежду, принялась что-то бормотать. На ней было грязное, замызганное платье, которое когда-то, видимо, было белого цвета. Немытые и нечесаные волосы свисали космами. Под ногтями набилась грязь. Не знаю, куда делось ее достоинство, видимо, оно исчезло, когда за Гунро закрылась дверь темницы. Все ее многочисленные ларчики для хны и кувшинчики для косметики стояли нетронутыми.

— Гунро, где твоя служанка? — резко спросила я.

Она немного отодвинулась, но дрожащих пальцев не разжала.

— Я не могу ее выносить, — хрипло прошептала она. — Все время спрашивает: «Гунро, что вы наденете?» или «Какую косметику вы хотите сегодня?», словно я собираюсь на праздник во дворец, а не… не… И оскорбляет меня, не называя мой титул. Банемус заставил меня умыться и одеться. Глупо. Зачем мне мыться и одеваться, если я все равно умру? Я его тоже прогнала.

Гунро говорила спокойно, но я видела, каким диким сумасшествием сверкали ее глаза.

— Ты посылала за мной, — сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Чего ты хочешь?

Гунро покосилась на стражника и придвинулась ко мне.

— Я не могу, Ту, — пробормотала она. — Не могу. По ночам мне так страшно, что я кричу. Утром мне кажется, что я смогу. В конце концов, мой ка ведь отправится в рай, к Осирису, и сядет под священным платаном, разве нет? Но потом я спрашиваю себя: «А что если нет никакого рая, никакого дерева и никакого Осириса? Что если меня ожидает забвение?» И тогда моя решимость сразу улетучивается, и я говорю себе, что на следующий день я уж наверняка смогу. А теперь у меня осталось всего два дня! — Гунро отпустила меня и разрыдалась, вцепившись в свои нечесаные волосы. — Если я этого не сделаю, сюда придут солдаты и отрубят мне голову!

— Послушай меня, Гунро, — твердо сказала я, хотя мое сердце разрывалось при виде столь унизительной слабости. — Тебя приговорили к смерти. Ты должна покончить с собой. Смирись с этой мыслью. Умри достойно и с честью, не позволяй прикончить себя, как собаку. А теперь умойся, оденься и причешись. Помни, ты знатная женщина. Зажги благовония перед своим покровителем и проси его облегчить тебе путь. Не надо ждать чуда. Помощи не будет. В тебе кричит жажда жизни, а это вещь сильная и бессмысленная.

— Но ведь тебя же спасли! — закричала она. — С тобой же произошло чудо, а ты была убийцей, ты убила Хентмиру и едва не погубила фараона! А я его пальцем не тронула! Ты должна, была умереть, а не я!

Я могла бы ее успокоить, но разве станет она меня слушать? Истерика лишь усилится, только и всего. К тому же, почему я должна оправдываться перед этой жалкой женщиной? Это будет жестоко и эгоистично.