Шань - Эрик Ластбадер

Комната, в которой они сидели, как и весь дом, была большой по японским меркам. Однако, в конце концов, они находились в Карунзаве, излюбленном месте отдыха высших слоев токийского общества. Здесь они отдыхали и веселились на шикарных виллах, окруженных изысканно ухоженными лужайками, в тишине широких, усаженных лиственницами улиц. Всего два часа езды на автомобиле отделяли шумный и пыльный Токио от этого восхитительного, необыкновенно чистого курорта, раскинувшегося на подступах к Японским Альпам, центральному хребту Хонсю.

— Мы в двух шагах от резиденции главы клана Моро, Джейк-сан, — промолвил Микио, хмурясь.

Джейк продолжал сидеть, закрыв глаза, и никак не отреагировал на его слова.

— Джейк-сан.

— У тебя найдется сакэ?

Микио, чуть помедлив, встал и достал из буфета бутылку. Прихватив пару маленьких чашечек на красном, лакированном подносе, он вернулся к другу. Только услышав журчание струи рисовой водки, Джейк открыл глаза.

Микио вручил ему полную чашку, прибавив:

— К сожалению, оно не горячее.

Джейк одним судорожным глотком проглотил содержимое чашки. Микио же, напротив, медленно потягивал сакэ, погрузившись в свои размышления.

— Всегда труднее переносить боль, — осторожно промолвил он наконец, — когда она сосредоточена только в душе. Я был ранен много раз на протяжении своей жизни. Некоторые раны оказывались тяжелыми, другие — не очень. Однако все они не могут идти ни в какое сравнение с мучениями, которые я пережил после смерти Казико.

Микио никогда не рассказывал о том, как умерла его жена, а Джейк, разумеется, не пускался в расспросы на этот счет. Дождавшись, пока его друг снова наполнит чашку, Микио продолжал:

— И знаешь, из-за того, что она умерла во время родов и что в конце концов не удалось спасти ни ее, ни ребенка, которого мы так хотели, моя боль не прошла до сих пор и не пройдет еще очень долго.

Джейк молчал, но это молчание было красноречивее любых слов. После паузы Микио заговорил вновь.

— Я говорю тебе все это, Джейк-сан, чтобы ты знал, что мне хорошо известно, что такое страдание. Поэтому тебя не заденут мои слова, если я скажу, что твои переживания схожи с моими.

Джейк смотрел вдаль, словно ища утешение в неподвижности покрытых лесом холмов.

— Возможно, ты приехал сюда, чтобы найти убийцу твоего отца, Джейк-сан, — промолвил Микио. — Но мне совершенно ясно, что у тебя была иная, тоже личная и, быть может, даже более серьезная причина.

Допив сакэ, Джейк поставил чашку на поднос. Он не стал наливать себе еще.

— Я потерял не только отца, Микио-сан, — сказал он. — Я потерял... себя. Я больше не могу погружаться в ба-маак.Я не чувствую пульс,как меня учил в детстве мой наставник. Без этого вся моя жизнь стала иной.

— Когда вслед за приливом наступает отлив и наоборот, мир меняется. Это случается дважды в день на протяжении миллионов лет.

— Это разные вещи.

— Напротив, Джейк-сан, — возразил Микио. — Это одно и то же. Сила океанского прилива велика, так что даже большие корабли не рискуют вступать с ним в спор. Однако обязательно наступает момент, когда волны поворачивают вспять. Точно так же и в жизни ситуация все время меняется. Однако любые перемены обратимы. Требуется только время, чтобы все встало на свои места.

— Я не думаю, что способность входить в ба-мааквернется ко мне.

— Весьма вероятно, что ты ошибаешься, Джейк-сан. Но даже если нет, то что ж — такова твоя карма,не так ли? Ты должен принимать то, что суждено тебе. Принимать и двигаться дальше, следуя своему пути. Однако что бы ни происходило, нельзя утрачивать силу духа. Ибо сила духа, и только она, делает человека человеком. Только она отличает его от животных. Лишь по ней можно судить о степени цивилизованности того или иного человека. Вот над чем тебе следует размышлять сейчас. Несмотря на боль, сжимающую твое сердце. Или даже именно поэтому. Дух должен сохранять свою силу всегда.

Он поставил чашку.

— Всегда, Джейк-сан. Иначе — конец всему.

Джейк вспомнил, как отец говорил ему о горе, когда они сидели на пляже в Гонконге. Казалось, целая вечность прошла с тех пор. Тогда Чжилинь сказал, что Цзяну предстоит пройти испытание на склоне горы, где будет темно и одиноко. Джейк чувствовал, что час этого испытания наступил.

Он сознавал правоту слов Микио. В Японию его привело стремление найти подлинного убийцу — или убийц — отца, защитить йуань-хуань— круг избранных, помочь Микио в трудную минуту. Однако не только это привело Джейка в Японию, в страну, где он воспитывался. Он переживал настоящий кризис из-за непостижимой утраты ба-маакаи нуждался в душевном обновлении, которое надеялся обрести среди древних, таинственных холмов Японии, где блуждал дух его юности.

Подняв голову, он увидел Казамуки, застывшую на пороге комнаты.

Она была одета во все черное: просторную блузку, свободные штаны и балетные тапочки на тонкой подошве. Ее густые волосы прятались под платком, завязанном на затылке.

— Все готово, оябун.

—Хорошо, — Микио поднялся и взял брезентовую сумку из рук Казамуки.

Поставив ее на пол, он расстегнул молнию и что-то вытащил. Затем, повернувшись к Джейку, он сказал:

— Что бы ни случилось, ты по-прежнему остаешься обладателем юми-тори.Обладателем лука.

Микио протянул руку, и Джейк увидел в ней оурума— боевой деревянный лук.

— Настало время тебе снова взять свое оружие.

Их глаза встретились. Исполненный благодарности, Джейк принял лук из рук друга.

Тропический лес смыкался над их головами, точно своды гигантского собора. Здесь, под кровами вековых деревьев, на высоте пяти тысяч метров, жизнь бурлила не менее оживленно, чем на равнине.

— Теперь они у нас в руках, — промолвил сэр Джон Блустоун. Его румяное лицо светилось от довольной улыбки. — Йуань-хуаньразваливается на глазах!

Он сидел за колченогим столом из бамбука, так не похожим на тот резной стол из красного дерева, что стоял в кабинете Блустоуна в “Тихоокеанском союзе пяти звезд”. Впрочем, ведущему агенту Даниэлы Воркуты в Азии было все равно. Он наслаждался этим моментом, смакуя каждое мгновение, точно тонкое, изысканное вино. От предвкушения близкой победы его пробирала нервная дрожь, так что ему приходилось сидеть, крепко стиснув руки под столом.

— Мы начали операцию по захвату “Общеазиатской торговой корпорации”, — продолжал он. — Учитывая досадную неприятность, приключившуюся с “Южноазиатской”, можно не сомневаться, что наш маневр на бирже увенчается успехом.

Его слова не произвели особого впечатления на Белоглазого Гао. Ступая по выцветшему, некогда золотисто-голубоватому ковру, он подошел к приоткрытому ящику, на котором стояло несколько бутылок, и наполнил свой стакан.

Сквозь грязные окна, частично прикрытые рваными, пожелтевшими газетами, были видны многочисленные солдаты, перетаскивавшие на спине тяжелые джутовые мешки. В воздухе висел сладкий запах опиума.

Белоглазый Гао осушил порцию виски и налил себе еще немного янтарной жидкости. Он ждал иных слов. И они прозвучали.

— Идея заключается в том, чтобы заполучить пятьдесят один процент акций “Общеазиатской”, прежде чем они разберутся, что происходит, — раздался голос из сумрака в глубине комнаты.

Белоглазый Гао повернулся и с неизъяснимой угодливостью склонился в сторону маленького человека, собеседника Блустоуна.

— Если у Сойера или Цуня Три Клятвы, — продолжал он, — возникнет хоть малейшее подозрение до того, как мы купим достаточное число акций, тай-пэнь,они смогут доставить нам немало неприятностей.

Хотя человек этот говорил исключительно почтительным тоном, словно обращаясь к старшему, от внимательного наблюдателя не ускользнуло бы, что Блустоун напряженно вслушивается в каждое его слово. Его собеседником был пожилой китаец, чей возраст на вид колебался от пятидесяти до семидесяти пяти лет. Кожа на его лице оставалась совершенно гладкой, если не считать белесого шрама возле уголка рта, придававшего его лицу постоянно угрюмое выражение. Тем не менее его внешность безусловно можно было назвать красивой. Особенно это относилось к его глазам, незамутненным скепсисом, столь свойственным двадцатилетнему юноше. В минуту гнева такие глаза ярко вспыхивают, и тогда их взгляд не предвещает ничего хорошего. Мало кто решался открыто выражать несогласие с этим вспыльчивым человеком, да и то, как правило, в минуту большой опасности или обладая стопроцентной уверенностью в своей правоте. Чень Чжу был абсолютно беспощаден к своим противникам.

— Мы вступили в критическую стадию, — продолжал он, — и я должен повторить еще раз: малейшая оплошность может погубить все дело. Мы располагаем в лучшем случае весьма Сомнительными козырями. Правда, нельзя отрицать того, что в данный момент они обеспечивают нам некоторый перевес над йуань-хуанем.Но мы должны бдительно следить, чтобы это преимущество не растаяло.