Неизвестный Бунин - Юрий Владимирович Мальцев

не человек логики и понятий, а человек воображения и образов, – а скорее острым словечком, ироническим вопросом, интонацией, усмешкой, но от этого мысль его не делается менее ясной или менее убедительной. Здесь, в публицистике, проходят все основные его темы: что такое русский характер и русская душа, что такое русская история, что такое русская революция (о ней он начал думать еще в 1905 году) и т. д.

При этом он всё время в полемическом противостоянии левым, «прогрессистам», – и не только западным (об ответе Уэллсу уже говорилось выше, любопытно еще отметить полемику Бунина с Гауптманом – статья «Голубь мира» в газете «Слово» от 31 июля 1922 года – «Гауптман вдруг затрепетал – он протестует против "готовящегося в Москве кровопролития" (казни эсеров)… Четыре года реками, морями текла кровь в России, – давно ли сама Чека опубликовала, что, по ее подсчету, – только по ее подсчету! – казнено около двух миллионов душ: Гауптман, друг пролетариата, "несущего в мир новую прекрасную жизнь", не проронил ни словечка <…>. Но вот, наконец, настоящая страшная весть: социалисты в опасности! И уста разверзаются: "лети, лети, голубь мира!"»), но и русским левым. По иронии судьбы те самые люди, которые десятилетиями готовили в России революцию, вынуждены были бежать от этой самой революции, когда она свершилась. Парадокс усиливается тем, что, находясь уже волей судеб в контрреволюционном лагере, они продолжали славить Революцию (разумеется, с большой буквы).

Это противостояние началось еще в Одессе в 1919 году, где Бунин выступал в «Южном слове» против своих оппонентов из «Современного слова» и «Одесских новостей», нападавших на Бунина после его лекции о русской революции, «Великий дурман», прочитанной дважды, 8 и 24 сентября 1919 г. (по старому стилю), и каждый раз в переполненном зале, причем во второй раз многие желающие даже не попали в зал. Бунина слушали в течение трех часов без перерыва с напряженным вниманием, ни один человек не покинул зал. По окончании лекции ему долго, стоя аплодировали. Текст этой лекции, к сожалению, насколько мне известно, не сохранился.

Затем в Париже Бунин неоднократно становился объектом резкой критики со стороны левой газеты «Последние новости», издававшейся П. Н. Милюковым.

Не приемля ни популярной дихотомии: «левые» – «правые», «прогрессивные» – «реакционные», ни общепринятых клише, вроде того, что революция – это всегда хорошо, что демократия и прогресс – это нечто однозначное, легко определимое и легко достижимое, что «народ» всегда прав и т. д. и т. п., Бунин убежденно и безбоязненно отстаивает собственным опытом выношенные и выстраданные взгляды. «Я не правый и не левый, – пишет он в «Южном слове» 12 ноября 1919 г., – я был, есмь и буду непреклонным врагом всего глупого, отрешенного от жизни и злого, лживого, бесчестного, вредного, откуда бы оно ни исходило». И, подхватывая снова этот мотив, пишет потом в остроумнейших «Литературных заметках» в «Слове» 28 августа 1922 г.: «И никому-то даже и в голову не пришло задаться вопросом, право, довольно серьезным и сложным: да почему же это были (или, по крайности, казались, именовались) "реакционерами” Гете, Шиллер, Андре Шенье, Вальтер Скотт, Диккенс, Тэн, Флобер, Мопассан, Державин, Батюшков, Жуковский, Карамзин, Пушкин, Гоголь, Аксаковы, Киреевские, Тютчев, Фет, Майков, Достоевский, Лесков, гр. А. К. Толстой, Л. Толстой, Гончаров, Писемский, Островский, Ключевский, даже и Тургенев, не раз угождавший "молодежи", – и почему так высоко превознесены были Чернышевский со своим романом, Омулевский, Златовратский, Засодимский, Надсон, Короленко, Скиталец, Горький? <…> Вот теперь стали "реакционерами", "обывателями", "врагами народа", "бурцевскими молодцами" и мы – Куприн, Мережковский, Гиппиус, Чириков… Кто же тогда с вами, господа Иксы, останется? "Народ"? А кто это народ? "Обыватель", – хотя ума не приложу, чем обыватель хуже газетного сотрудника, – обыватель не народ, "белогвардеец" не народ, "поп" не народ, купец, бюрократ, чиновник, полицейский, помещик, офицер, мещанин, – тоже не народ, даже мужик позажиточней и то не народ, а "паук мироед". Но кто же остается? "безлошадные"? Да ведь и "безлошадные", оказывается, одержимы теперь "чувством собственности" – и что было бы делать, если бы уцелели в России лошади, если бы уже не поели их?»

К этой теме «народа» Бунин возвращается непрестанно, говоря как об условности самого этого ходячего понятия «народ», так и об ошибочности, иллюзорности общепринятого представления о народе в самом узком и прямом смысле, то есть о мужиках. Он с тревогой наблюдал, как в самые последние, уже военные, предреволюционные годы и даже месяцы всё стремительнее развращался и деградировал этот самый «народ», до такой степени, что даже то, что так страшно было изображено Буниным в «Деревне», начинало представляться уже некой более высокой и утраченной формой существования. Очень характерен в этом смысле неопубликованный очерк Бунина «Предреволюционное», неопубликованный из-за его очевидной неудобопечатаемости в то время. Да и даже сегодня, если б его захотели опубликовать, не обойтись было бы без стыдливых многоточий.

«Бесстыдство слов и дел было удивительное, – что у ребят, что у баб и даже девок», – пишет Бунин (цитирую по рукописи). И приводит выразительнейшие диалоги мужиков и баб, вроде, например, такого: «– Машь, когда же дашь?

Мать (Маша) беспечно:

– Я б дала, да недавно срала».

Оказывается, нынешняя советская частушка зародилась еще в те дни.

И жутким финалом этого вырождения звучит (в очерке «Итоги» // Утро. 1922. 6 января) такой рассказ: «молодому человеку хочется на "танцульку", а не в чем; пошел зарезал тетку, у которой хранился пиджачный костюм ее покойного мужа, надел этот костюм и превесело танцевал весь вечер». А во время метелей в деревнях «у порогов мужицких изб находят десятки замерзших прохожих, которых не пустили погреться, переночевать ни в одну избу».

Необычайно интересен в этом отношении также и очерк («Записная книжка»), опубликованный в газете «Руль» 21 января 1921 г. С одной стороны, мудрствующие и борющиеся меж собой политики, говорящие не иначе как «именем народа», а с другой – этот самый «народ», который на призывы защищать отечество «до победного конца», изрекает нечто ошеломительное вроде: «– Да его, Петроград-то, и так давно бы надо отдать. Там одна разнообразие…»

С одной стороны, высокие словеса: «Граждане! Товарищи! Осуществляйте свой великий долг перед Учредительным Собранием, заветной мечтой вашей, державным хозяином земли русской! Все голосуйте за список № 3!» (непременно с этими витиеватыми инверсиями: «мечтой вашей», «земли русской». – Ю. М.). А с другой – «народ», который, услышав эти призывы, рассуждает так:

«Долги, кричит, за вами есть великие! Голосить, говорит, все будете, всё, значит, ваше имущество опишу перед Учредительным Собранием! А кому мы должны? Ему что ли, глаза его накройся? Нет, это новое начальство совсем никуда! <…> Ну, да