Поединок. Выпуск 13 - Анатолий Степанов

— Эх, правительство, правительство!

— Дед, — спросил я, — говорят, правительство арестовано?

— Тебе лучше знать, твое благородие. Ваша каша. А по мне, все хороши.

Внезапно дверь открыл Колчак, подозвал меня кивком глаз.

— Немедленно ступайте в штаб-квартиру атамана Красильникова, узнайте подробно, что произошло ночью, где арестованные... (Повысил голос.) По чьему приказу арестованы... Вообще, кто распоряжается в городе...

Едва протолкался по лестнице в михайловское Общество охоты и рыболовства. Повсюду полно возбужденного и пьяного казачья. Впереди меня провели под конвоем Ракова (член Учредилки, эсер). Он презрительно усмехнулся, но был бледен до зелени. Его толкнули к столу начштаба атамана Красильникова — капитана Герке. (Непонятно, ради каких приключений попал этот чистенький остзейский барончик в пьяную компанию атаманцев?) Прищурив, как полагается, оловянные глазки, он пронзил ими перепуганного Ракова и так держал, пронзенным, минуты две.

— Очень хорошо, — сказал ледяным голосом, — вас-то нам и нужно. Гражданин Раков? (Чистенько обмакнул перо и начал писать.) Потрудитесь рассказать об ужине этой ночью у Роговского. Участники пиршества, включая и членов директории, настолько были пьяны, что дали спутанные показания. При обыске мы сосчитали на столе и под столом до сорока питьевых единиц — ликеры, вина и шампанское...

— Это ложь, — хрипло сказал Раков.

— Потрудитесь выражаться прилично... (Постучал вставочкой.) Что за разговоры были на этом ужине?

— Я не желаю отвечать, это издевательство, — сказал Раков.

— Отлично. Вас заставят говорить. Уведите арестованного. — Он глазами указал на подозрительную дверцу в глубине комнаты. Казаки поволокли туда упирающегося Ракова. Я наклонился к Герке и спросил шепотом:

— Как вы намерены поступить с членами директории? Адмирал волнуется...

— Арестованные члены директории будут преданы военно-полевому суду.

— За что?

— За бездействие власти... За сношения с японским генеральным штабом... За подчинение директивам центрального комитета эсеров.

Вошел атаман. За ночь он вырос на голову. Растрепан, пьян и важен. Я обратился к нему с тем же вопросом. Атаман положил руки мне на плечи:

— Передай адмиралу, — за матушку-Россию атаман Красильников готов положить голову на плаху.

— Могу я передать адмиралу, что арестованные живы?

— Можешь, можешь, голубчик, до утра будут живы.

Бросив меня, он пошел к полевому телефону. Его окружили. Он отдавал приказания...

В городе разъезды конных казаков. В центре — посты англичан с пулеметами. Мидльсекские стрелки на карауле у дома совета министров. Всюду пропуска, упирающиеся в грудь лезвия английских штыков. Редкие прохожие, с трудом пробираясь через заставы, могут читать расклеенную на углах белую афишку:

18 ноября 1918 года.

Всероссийское временное правительство распалось.

Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне — адмиралу русского флота Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, — объявляю:

Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю — создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, какой он пожелает, и осуществить высокие идеи свободы, ныне провозглашаемые по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению в борьбе с большевизмом, труду и жертвам.

Адмирал полон энергии. Просил меня позвонить от его имени в редакции всех газет о том, что в целях правильной информации о происшедших этой ночью государственной важности событиях вводится предварительная цензура. Все сведения будут поступать только из его штаба. Начальником штаба верховного правителя назначается Лебедев — молодой офицер с генеральскими погонами, — недавно прибыл из армии Деникина, очень шикарный, с шелковым аксельбантом, — несколько подсюсюкивает. В полдень в машине Уорда приехал Франк. Озабочен:

— Мосолов, доложи адмиралу — полковник Уорд просит подтвердить гарантии, что арестованные эсеры будут целы. Он сказал: на Англию произведет очень неприятное впечатление, если случится что-нибудь такое, — понимаешь?

Я рассмеялся:

— Все в порядке. Жанен уже в девять часов утра звонил об эсерах, — по его сведениям, Париж тоже очень огорчится, если с ними поступят неаккуратно... Мы ответили, что адмирал до глубины души возмущен событиями этой ночи. Авксентьев, Зензинов и еще кое-кто получат на руки по семидесяти пяти тысяч рублей золотом отступного и под английской охраной отправятся в Европу. А Красильникова со всем штабом адмирал передает суду за безобразие.

— Что ты, смеешься? — говорит Франк. — По-моему, со стороны Колчака это похоже на предательство.

— Но, но, но, милый мой, о верховных правителях так не говорят.

— Красильникова под суд? Вероломство!

— Успокойся, уж заготовлен приказ: полковника Волкова за боевые отличия — в генерал-майоры, а Красильникова из войсковых старшин — в полковники.

Тогда и Франк начинает смеяться. Мы курим, подходим к телефонам. Настроение приподнятое. Если бы не заставы, должно быть, половина города приперла бы к адмиралу на поклон.

Вопрос о верховном командовании засел у него гвоздем. Вчера в форме полного адмирала ездил с визитами, но Жанену визита не нанес. Знаменательно! Тут, по-моему, дело еще серьезнее. Адмирал начинает понимать, что настоящими хозяевами в Сибири будут уж никак не французы, но англичане, а Жанен, несмотря на пятьдесят тысяч чехословаков и звание верховного, слабее Уорда с его двумя батальонами мидльсекских стрелков.

Адмирал озабочен, как ему приличнее развязаться с японцами. До Байкала весь Восток под японским влиянием. Японцы выдумали атамана Семенова — человека весьма серого, но большого охотника до грабежа и резни мирного населения. Японцы его поддерживают деньгами и оружием и, покуда он безобразничает, прибирают к рукам земли и предприятия... Все же такая форма интервенции даже и японцам не совсем кажется приличной и солидной.

Еще до появления англичан и французов японцы были в Омске монопольными «друзьями России». Правда, среди военных и беженцев из России особой горячности не наблюдалось к маленьким, улыбающимся, кланяющимся человечкам, но омское купечество мирилось и с этими спасителями. Савватий Мироныч Холодных кормил пельменями японских торговых агентов, катал на тройках, накачивал шампанским и даже, рассказывают, ревел медведем для их потехи. А когда дела на фронтах пошли плохо, чехословаки отдали Казань, пала Самара и красные уже подступили к Уфе, в Омске начала заседать (совершенно секретно) русско-японская военная комиссия. Японцы предлагали двинуть войска к Уралу, но требовали за это предоставить в их исключительное распоряжение всю сибирскую железнодорожную магистраль и телеграф... Условия тяжелые, но директория пошла на них.