Второй пол - Симона де Бовуар

испытывают многие мальчики, есть множество пошлых детских картинок, на которых мальчики мочатся в пруд или ручей. Флорри жалуется, что из-за покроя штанишек не могла проделывать все те опыты, какие бы ей хотелось; часто во время прогулок за городом она терпела как можно дольше, а затем вдруг мочилась стоя. «Я прекрасно помню странное ощущение от этого запретного удовольствия; помню и то, как меня удивляло, что струя может литься, когда я стою». По ее мнению, форма детской одежды очень важна для женской психологии вообще. «Дело не только в том, что мне было неудобно снимать штанишки и присаживаться, для того чтобы не испачкать их спереди; именно из-за необходимости приподнять заднюю полу и обнажить ягодицы у многих женщин чувство стыда связано не с передней частью тела, а с задней. Первое сексуальное различие, которое мне наглядно предстало, громадное различие, заключалось в том, что мальчики мочатся стоя, а девочки – сидя. Наверное, поэтому мое первоначальное чувство стыда было связано не с лобком, а с ягодицами». Все эти впечатления приобрели для Флорри огромное значение из-за того, что отец часто сек ее до крови, а одна из гувернанток как-то раз отшлепала ее, чтобы заставить помочиться; ее одолевали мазохистские мечты и фантазмы: ей представлялось, что ее на глазах у всей школы сечет учительница, а она при этом непроизвольно мочится, и «эта мысль доставляла мне какое-то необычно приятное ощущение». В пятнадцать лет она однажды, не в силах больше терпеть, помочилась стоя на безлюдной улице. «Когда я анализирую свои ощущения, мне кажется, что главным из них был стыд за то, что я стою и что струя между мной и землей очень длинная. Именно расстояние превращало это дело в нечто важное и смешное, пусть даже его скрывала одежда. В обычной позе был элемент интимности. Пока я была ребенком, хоть и крупным, струя не могла быть такой длинной, но в пятнадцать лет я была высокой, и мне было стыдно, когда я думала об этой длинной струе. Уверена, что дамы, о которых я упоминала[278], те, что в испуге выбегали из современного писсуара в Портсмуте, сочли совершенно неприличным для женщины стоять, раздвинув ноги и подобрав юбки, и выпускать под себя такую длинную струю». В двадцатилетнем возрасте, да и позже, она нередко повторяла этот опыт и при мысли о том, что ее могут застать, а она не сможет остановиться, испытывала наслаждение, смешанное со стыдом. «Казалось, что струя вытекает из меня помимо моей воли, и, однако, это доставляло мне больше удовольствия, чем если бы я делала это вполне сознательно[279]. Необычное ощущение, что она вырывается из вас под действием какой-то невидимой силы, решившей, что вы поступите именно так, – это удовольствие, полное неуловимой прелести, которое может испытать только женщина. Ощущая, как поток извергается из вас по некоей воле, более могущественной, чем вы сами, вы испытываете жгучее удовольствие». Позже у Флорри развилась склонность к эротической флагелляции, которой по-прежнему сопутствовали навязчивые идеи, связанные с мочеиспусканием.

Этот случай очень интересен, поскольку он проливает свет на многие моменты детского опыта. Однако столь огромное значение они приобрели, разумеется, лишь в особых обстоятельствах. Если девочка воспитывается в нормальных условиях, преимущество мальчика в мочеиспускании для нее слишком второстепенно, чтобы напрямую вызвать чувство неполноценности. Психоаналитики, которые вслед за Фрейдом предполагают, что девочка, просто увидев пенис, может быть травмирована, ничего не понимают в детском мышлении; оно куда менее рационально, чем им кажется, ему не свойственны четкие категории и его не смущают противоречия. Когда совсем маленькая девочка при виде пениса заявляет: «У меня тоже такой был», или: «У меня такой будет», или даже: «У меня такой есть», это не лицемерная самозащита; наличие и отсутствие чего-либо не являются для нее взаимоисключающими; ребенок, как показывают его рисунки, куда больше верит раз и навсегда данным для него значимым типам, чем тому, что он видит своими глазами: рисуя, он часто не смотрит на изображаемый предмет и, во всяком случае, находит в своих восприятиях только то, что сам хочет. Соссюр[280], справедливо подчеркивая этот факт, приводит чрезвычайно важное замечание Люке: «Если ребенок решил, что рисунок неправильный, он для него перестает существовать, он в буквальном смысле слова не видит его и находится как бы под гипнозом нового рисунка, заменяющего старый; точно так же он не замечает линий, которые могут случайно оказаться на его листе бумаги». Строение мужского тела – сильный образ, который часто глубоко запечатлевается в сознании девочки; и она в буквальном смысле слова не видит больше собственного тела. Соссюр ссылается в качестве примера на одну четырехлетнюю девочку, которая пыталась, как мальчик, помочиться в щель между прутьями решетки и говорила, что хочет иметь «длинную штучку, из которой течет». Она утверждала, что у нее есть пенис, и тут же заявляла, что у нее его нет, что вполне согласуется с детским мышлением по принципу «партиципации», описанным Пиаже. Девочке нравится думать, что все дети рождаются с пенисом, но потом у некоторых родители его отрезают, чтобы сделать из них девочек; эта мысль удовлетворяет артифициализм ребенка, который, обожествляя родителей, «видит в них причину всего, чем он обладает», по словам Пиаже; поначалу он не рассматривает кастрацию как наказание. Для того чтобы она приобрела характер фрустрации, нужно, чтобы у девочки уже была та или иная причина быть недовольной своим положением. Как справедливо замечает X. Дейч, такое внешнее событие, как зрелище пениса, не может получить внутреннего развития: «Вид мужского полового члена может иметь травматический эффект лишь при условии, что ему ранее предшествовал ряд опытов, способных этот эффект вызвать». Если девочка чувствует, что не может удовлетворить свою тягу к мастурбации или эксгибиционизму, если родители пресекают ее онанизм, если ей кажется, что ее меньше любят и уважают, чем братьев, тогда она будет проецировать свою неудовлетворенность на пенис. «Для девочки обнаружение своего анатомического отличия от мальчика есть подтверждение потребности, которую она ощутила ранее, ее, так сказать, рационализация»[281]. Адлер также справедливо подчеркивает, что именно высокая оценка мальчика со стороны родителей и окружающих дает ему преимущество, объяснением и символом которого в глазах девочки становится пенис. Ее брата считают высшим; сам он гордится своей мужественностью; тогда она начинает ему завидовать и ощущать фрустрацию. Иногда из-за этого у нее возникает обида на мать, реже – на отца; либо же она винит в своем увечье себя или утешается мыслями о том, что пенис спрятан