Трилогия тумана (сборник) - Карлос Сафон

Затем она погасила свет и легла. И ей приснился дурной сон, запомнившийся очень смутно. Сначала ее тревожил детский крик, а потом она будто бы проснулась глубокой ночью и оказалась в театре теней, которые двигались в кромешной темноте. Что произошло дальше, Симона не знала: память ее была чиста, как края бумаги с неоконченным рисунком. Под пальцами она почувствовала батистовую ткань и сообразила, что все еще одета в ночную рубашку. Симона поднялась и медленно приблизилась к панно на стене, отражавшему свет десятков белых свечей, – они стояли идеально ровно в гнездах канделябров, исчерченных восковыми натеками.

Огоньки пламени потрескивали в унисон. Наверное, именно этот звук она приняла за тихий хор голосов. Золотистое сияние множества горящих свечей расширило ее зрачки, и сознание чудесным образом прояснилось. Воспоминания возвращались эпизод за эпизодом – так падают одна за другой первые капли летнего ливня на рассвете. А вместе с ними на женщину обрушилась первая волна паники.

Симона вспомнила холодное прикосновение невидимых рук, уносивших ее в темноту. Вспомнила голос, шептавший что-то на ухо, тогда как все ее члены словно окаменели и тело отказывалось слушаться. Вспомнила фигуру, сделанную из мрака, которая несла ее сквозь лесную чащу. Вспомнила, как призрачная тень бормотала ее имя и как сама она, парализованная ужасом, поняла, что видит все это не в кошмарном сне, а наяву. Симона зажмурилась и прижала ладони ко рту, подавляя крик.

Первая ее мысль была о детях. Что случилось с Ирен и Дорианом? Остались ли они в доме? Настиг ли их тоже пришелец из потустороннего мира? Мучительный страх за судьбу детей будто каленым железом выжигал каждый из этих вопросов в ее душе. Симона бросилась к двери (или тому, что казалось дверью) и принялась с силой дергать за ручку, пытаясь сорвать замок, но тщетно. Она кричала и звала на помощь, пока усталость и отчаяние не одолели ее. Постепенно к Симоне вернулось хладнокровие, а вместе с ним и чувство реальности.

Она находилась в плену. Ее запер в этой комнате фантом, похитивший из дома среди ночи. Возможно, он схватил и детей. В тот момент не имело практического смысла терзаться мыслями, что им могли причинить зло или ранить. Если она хотела помочь детям, ни в коем случае нельзя было вновь поддаваться панике, а потому следовало жестко контролировать каждое движение мысли. Стиснув кулаки, Симона твердила эти слова как мантру. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как сердце забилось в нормальном ритме.

Вскоре Симона снова открыла глаза и осмотрела комнату, на сей раз очень внимательно. Чем скорее она поймет, что происходит, тем скорее сумеет вы браться отсюда и прийти на помощь Ирен и Дориану.

Первое, на что упал взгляд, была миниатюрная мебель унылого вида: детская мебель, очень простая, на грани убожества. Симона находилась в детской комнате, но инстинкт ей подсказывал, что уже давным-давно ее порога не переступал ни один ребенок. Наполнявшая комнату аура, почти осязаемая, несла печать старости и немощи. Симона подошла к кровати и, усевшись на нее, стала созерцать комнату с новой стратегической точки. Нет, невинностью в этой спальне и не пахло. Все, что женщина ощущала, – это тьма. Зло.

Страх распространялся по телу, отравляя кровь, как медленный яд. Но Симона старалась не думать об опасности. Взяв один из подсвечников, она подошла к стене. Бесчисленное множество фотографий и газетных вырезок составляло целое панно, терявшееся в сумраке. Женщина поразилась, как бережно и аккуратно были приклеены фотографии. Перед ней разворачивалась щемящая экспозиция воспоминаний, и каждая вырезка молчаливо пыталась донести какое-то особое послание, объяснявшее смысл всего собрания. Это был голос, взывавший к состраданию из прошлого. Симона близко поднесла свечу к стене и позволила потоку фотографий, дагеротипов, текстов и рисунков увлечь себя.

В россыпи слов из десятков вырезок ее глаза мгновенно выхватили знакомое имя: Даниэль Хоффман. Оно мелькнуло, словно вспышка молнии, подстегнув память. Таинственная личность из Берлина, чью корреспонденцию Симоне велели откладывать. Незримый персонаж, письма которого (как случайно выяснилось) заканчивали свой путь в топке камина. Однако кое-какие детали повергали в недоумение, выпадая из общей картины. Тот человек, о ком шла речь в газетных новостях, жил вовсе не в Берлине. И, судя по датам выпусков газет, теперь он достиг бы возраста, неправдоподобного даже для долгожителя. Сбитая с толку Симона погрузилась в чтение статьи.

Хоффман, герой газетных вырезок, был богат, сказочно богат. Чуть дальше первая страница «Фигаро» опубликовала сообщение о пожаре на фабрике игрушек и о гибели Хоффмана в огне. Иллюстрировала колонку красноречивая фотография: пламя пожирало здание, а собравшаяся вокруг огромная толпа завороженно наблюдала за чудовищным спектаклем. Из огромного скопления народа камера фотографа выделила опустошенное лицо мальчика с испуганными глазами.

Тот же затравленный взгляд появлялся и на другой газетной фотографии. На сей раз в статье рассказывалась мрачная история о ребенке, который просидел семь дней под замком в подвале в кромешной темноте. Мальчика вызволили полицейские, обнаружившие его мать мертвой в одной из комнат квартиры. Лицо ребенка, которому исполнилось, наверное, не больше семи-восьми лет, казалось прозрачным, а глаза – бездонными, как омут.

Постепенно части кошмарной головоломки занимали свои места, и Симону пробрала дрожь. Но белых пятен оставалось еще много, а притягательность старых снимков имела воистину гипнотическую силу. Вырезки следовали в хронологическом порядке, перемещаясь по шкале времени. Во многих говорилось о людях, чьи имена канули в Лету. Симона о них никогда даже не слышала. Среди них выделялась девушка ослепительной красоты, Александра Альма Мальтис, наследница кузнечной империи в Лионе. Марсельский журнал упоминал о девушке в связи с ее помолвкой с молодым, но уважаемым инженером, изобретателем игрушек Лазарусом Жаном. К вырезке прилагалась серия фотографий, на которых блестящая пара раздавала игрушки детям в приюте на Монпарнасе. Молодые люди светились счастьем и любовью. «Моя цель состоит в том, чтобы каждый ребенок в стране, в какой бы семье он ни родился, мог иметь игрушки», – гласила подпись под фотографиями.

Позднее другая газета извещала о свадьбе Лазаруса Жана и Александры Мальтис. Официальная фотография жениха и невесты была сделана у подножия парадной лестницы Кравенмора.

Лазарус, в расцвете молодости, обнимал свою нареченную. Ни одно облачко не омрачало эту счастливую картину. Молодой и предприимчивый Лазарус Жан приобрел роскошное имение, рассчитывая, что оно станет его семейным очагом. Виды Кравенмора сопровождало сообщение.

Галерея лиц и репортажей прирастала новыми и новыми фотографиями и вырезками, расширяя экспозицию героев и событий прошлого. Симона остановилась и вернулась назад. Ее неотступно преследовало опустошенное, перепуганное лицо мальчика. Симона погрузилась в омуты его глаз, исполненных отчаяния, и постепенно – не сразу – узнала глаза человека, к кому питала самые теплые чувства, связывая с ним определенные надежды. Те глаза принадлежали не Жану Невилю, герою рассказа Лазаруса. Они были ей знакомы, до боли знакомы. Она смотрела в глаза самого Лазаруса Жана.

Ее душу как будто заволокло черным облаком. Женщина глубоко вздохнула и зажмурилась. Раньше чем за спиной раздался голос, Симона шестым чувством поняла, что в комнате кто-то есть.

Ирен с Исмаэлем взошли на вершину скалистой гряды незадолго до четырех часов дня. Избитые до синяков и жестоко изрезанные о камни руки и ноги свидетельствовали о том, насколько тяжело дался им путь наверх. Такую цену ребятам пришлось заплатить за переход по заповедной тропе. Исмаэль предвидел, что подъем по отвесным скалам будет нелегкой задачей, однако в действительности он оказался намного хуже и опаснее, чем юноша мог вообразить. Ирен показала ему пример редкого мужества, ибо ни разу не пикнула и даже рта не раскрыла, чтобы пожаловаться на боль и ссадины, исполосовавшие кожу.

Девочка карабкалась по уступам и рисковала штурмовать вертикальные утесы, куда в здравом уме не полез бы никто. Когда наконец ребята достигли кромки леса, Исмаэль просто молча обнял ее. Огонь, горевший в душе этой девочки, не сумела бы погасить вся вода в океане.

– Устала?

Ирен, едва дышавшая, покачала головой.

– Тебе не говорили, что ты самый упрямый человек на свете?

Слабая улыбка выступила на губах девочки.

– Ты еще не знаешь мою маму.

Не дожидаясь ответа юноши, Ирен взяла его за руку и потянула в лес. У них за спиной, у подножия пропасти, плескались морские волны.

Если бы однажды Исмаэлю сказали, что он вскарабкается на этот дьявольский обрыв, он ни за что не поверил бы. Но если дело касалось Ирен, он был готов поверить чему угодно.