Тирза - Арнон Грюнберг

Но какой толк сидеть дома и сходить с ума от переживаний, когда можно прилететь в Намибию? Что такое в наши дни четырнадцать или восемнадцать часов полета? И сколько все это может стоить? Как тут вообще у вас обстановка? С туристами. Вы же местная. Здесь много туристов?

Он говорил немного возбужденно, но она улыбалась. Это точно, матери сразу понимают подобные вещи. Она наверняка поможет. Она объяснит ему, что нужно делать.

— Вы хотите хорошенько развлечься, — сказала она. — Правда ведь? Я могу вам помочь.

Он развернулся и пошел от нее прочь. Прошел пять шагов и обернулся. Она все еще стояла у своего заведения и смотрела на него.

— Благодарю, — крикнул ей Хофмейстер и приподнял шляпу. — Благодарю за труды. Я к вам непременно еще вернусь, когда найду мою дочь.

И он пошел обратно на холм, в сторону отеля «Хайницбург». Каждый шаг давался ему с трудом. Ботинки стали как будто меньше на четыре размера. Трусы больно врезались в задницу. Надо будет смазать там все косметическим маслом. Вся кожа саднила.

С того момента, как он покинул проспект Независимости, улица опустела. Время от времени он слышал позади себя чьи-то шаги. Ему показалось, что кто-то его преследует, может, даже несколько человек, но он не решался обернуться.

Он пытался сосредоточиться на каждом шаге, чтобы чувствовать меньше боли. Он вцепился в портфель. Ему казалось, что Тирза спряталась у него в портфеле, что он нес ее с собой. Что стоит ему открыть его, и она окажется рядом.

3

Когда он наконец-то добрался до отеля, ему казалось, с ним вот-вот случится инфаркт. С пунцовым лицом, мокрыми от пота волосами и жуткой болью в грудной клетке он назвал номер своей комнаты администратору за стойкой.

— Во сколько вы хотели бы ужинать, господин Хофмейстер? — спросил тот.

— Давайте в половине девятого.

— Столик на одного человека?

— На одного.

Вернувшись в номер, он рухнул на кровать. Стащил ботинки, закрыл глаза и погладил гудящие ноги.

Он пролежал так минут двадцать. То ли дремал, то ли нет.

Ветер за окном заставил его взглянуть на часы. Где-то хлопнула ставня или дверь. Почти семь.

Скоро надо идти на ужин.

Он быстро разделся, набрал ванну и лег в воду.

В теплой воде ему наконец удалось расслабиться. Ему даже на мгновение показалось, что это обычная поездка, как раньше. Тогда он посещал перспективных авторов у них на родине, ездил на книжные ярмарки, реже — на конференции. В самом начале своей карьеры он чаще ездил на конференции.

Только когда он услышал, что в комнате звонит его мобильный телефон, он вспомнил, почему оказался здесь. Он выскочил из ванны и, не вытираясь, помчался в комнату.

Со всех ног он рванул к телефону и чуть было не упал, поскользнувшись, но удержал равновесие.

Это была его супруга.

— Ну, что? — спросила она.

— Что? Я тут. Это пока все, что я могу тебе рассказать. Завтра составлю план. Схожу в посольство. Пройдусь по хостелам. Но Виндхук не похож на опасный город. Он маленький, он просто маленький. Я не думаю, что они задержались тут надолго. Все туристы едут на побережье или в пустыню, мне так сказали.

Она молча выслушала информацию.

— Позвони мне, как только что-то узнаешь, — сказала она. — И проверяй иногда почту, может, она пошлет тебе мейл.

— Да, непременно.

— И еще, Йорген…

— Да?

— Да нет, ничего. Забудь. Я буду ждать тебя здесь. Я послежу за садом.

После их разговора он снова лег в ванну. У него еще было время до ужина.

В соседней комнате раздавались голоса. Хофмейстер попытался разобрать, на каком языке говорили люди, но слова были слишком неразборчивы.

Слова перешли в плач, но когда он прислушался, то понял, что за стеной не плачут, а занимаются сексом.

Прежде чем вылезти, он смыл с себя пену душем, напевая свою любимую песенку «Bei mir bist du schön, please let те explain. Bei mir bist du schön, means that you are grand».

Он тщательно вытерся огромным белым полотенцем и на секунду вспомнил свою домработницу в Амстердаме.

Только сейчас он открыл чемодан.

Подарок для Тирзы он убрал в выдвижной ящик в шкафу. Все остальные вещи так и оставил лежать в чемодане.

Он решил сегодня надеть костюм, побрызгался одеколоном. Мало ли кого он может встретить.

Только когда он собрался надеть ботинки, то понял, что дело плохо. Он ужасно натер ноги. Его ботинки были не предназначены ни для ношения на такой жаре, ни для измученных ног. С огромным трудом, превозмогая боль, он втиснул в них ступни.

К его удивлению, ужин подавали не на террасе, а внутри, в помещении.

Ему достался столик в углу. Хофмейстер был одним из немногих мужчин в костюме. Все остальные гости были одеты гораздо небрежнее и проще. Как туристы в Африке. Но он не был небрежным человеком.

Когда принесли закуску, он еще пытался читать рукопись, но уже очень скоро бросил это занятие. Вино и усталость этого дня затуманили его, совсем немного, но приятно. Мысли разбегались.

Он положил фотографию Тирзы на стол в надежде, что его кто-нибудь об этом спросит. Но никто не задавал никаких вопросов. Его очень вежливо обслуживали. В вежливости и обходительности персоналу нельзя было отказать. И никаких комментариев о фотографии. Ему постоянно подливали вина, он заказал сразу бутылку. Конечно, не итальянский гевюрцтраминер, но тоже очень неплохое вино. Он перекладывал фотографию, поднимал ее, рассматривал. Но все равно никто не задавал о Тирзе никаких вопросов. Никто не спрашивал, кто она, никого не интересовало то, что Хофмейстер мог о ней рассказать.

После основного блюда ноги у него разболелись настолько сильно, что он снял ботинки и носки. К счастью, скатерти были длинными, до пола. Никто ничего не заметил.

Он с облегчением заказал лимонное парфе. Когда тебе что-то сильно досаждает, есть с удовольствием не получается.

Пока он зачерпывал ложечкой лимонное парфе, он пытался подвести итоги своей жизни, какой она была до сих пор. У него не получилось. Когда он оглядывался назад, то не мог найти ничего такого, чем мог бы гордиться. Все, что он мог рассмотреть в тумане собственной истории, — маленькие, незначительные поражения. Никаких огромных, может, только одно. Повседневные поражения, которых было не отличить от повседневного чувства стыда.

Тирзой он гордился. Это правда. Тирза. Она была его гордостью. Он и сам точно не знал почему. В чем была его заслуга? Его семя. Он готовил ей горячие обеды. Он дисциплинированно водил ее