Опоздавшая - Оливия Голдсмит

— Смотрите, ее сестра, — шептал кто-то. — Ее сестра!

Шипящей волной шепот прокатывался по группам людей в синагоге от двери до жертвенника. Белл и Арнольд стояли неподалеку и приветствовали гостей. Карен подошла поцеловать их, но быстро отошла в сторону, надеясь незаметно проскользнуть и сесть на свое место, укрывшись от всеобщего внимания, насколько это теперь было возможно. Ведь это день Лизы и Тифф! Но когда Карен отвернулась от матери, чтобы поцеловать отца, она застыла от неожиданности. Арнольд выглядел живым мертвецом. Как давно она его не видела? В общем-то не так уж и давно: на устроенном ею парадном завтраке. Но что могло с ним случиться за это время? Крупная фигура отца как-то осела, его лицо стало серым.

— Папа, ты здоров? — спросила она.

Арнольд обнял ее.

— Со мной все в порядке. А ты выглядишь просто прекрасно. Здравствуйте, Джефри.

Не доверяя его словам, Карен внимательно осмотрела отца. С ним определенно было что-то неладно. На его лице вдруг стало слишком много кожи: она складками свисала со скул. Череп, казалось, уменьшился в размерах, скулы выступили наружу, а его горбатый нос сузился и стал острым, как бритва. Единственное, что оставалось мягким в его лице, — это огромные мешки под глазами.

Вокруг Карен собралась толпа желающих пройти внутрь. Джефри подтолкнул ее, и она прошла в святилище, оставив родителей у дверей.

Зал был огромен, его интерьер был оформлен в том ужасном модернистском стиле, каким, по мнению Карен, должна была бы оформляться внутренность ядерного реактора. Громадный бетонный блок с одной стороны зала должен был изображать декоративную стену, с высоты которой асимметрично нависал потолок. Громадное окно упиралось в помост, который прерывался шатром скинии и небольшим подиумом, служившим одновременно и кафедрой для рабби. Откидные кресла театрального типа были обиты солнечно-оранжевым плюшем. Окна образовывали какой-то чудовищный мотив из оранжевых стекольных пятен и отбрасывали блики цвета спелой тыквы на лица и одежды прихожан.

Карен не любила оранжевый цвет. Она быстро прошла по проходу в центре зала и заняла свое место. У матери не было родных братьев и сестер, зато у Арнольда их было четверо. Но никто из них не был приглашен на bat mitzvah, впрочем, может быть, они и были приглашены, но отказались прийти. Кажется, здесь, кроме свекрови и свекра Лизы, вообще не было никого в возрасте Белл и Арнольда. Зато было много маленьких детей и их молодых родителей. Но где же все друзья Тифф? На таких мероприятиях обычно полным-полно подростков. Разве они теперь не выстраиваются в линейку и не пляшут приветственного «Бродячего кота»? В ее детстве на bat mitzvah, которые она посещала, дети танцевали.

Карен потихоньку снова осмотрела присутствующих. На ее вкус, все, за исключением Сильвии, Сьюзи и Буфф, которые приветливо помахали ей через проход, когда она проходила на место, были слишком уж разряженными. Эти же как всегда выглядели очень просто. Может быть, даже слишком просто. Ведь сегодня состоится по-настоящему торжественное событие. Но, может быть, они оделись так специально, в знак презрения? Зато количество побрякушек, блесток и бус было сногсшибательным. Оглядываясь вокруг, Карен поняла, что она не узнает никого из гостей. Кто эти люди? — удивлялась она.

Джефри поглядел на часы. Начало церемонии запаздывало. Люди начали суетиться. Наконец человек с камерой прошел по центральному проходу и поправил что-то в аппаратуре. Затем откуда-то сзади, из святилища, вышли Тифф, Лиза, Леонард, Стефани, Белл и Арнольд. За ними следовал рабби. Медленно они прошли по центральному проходу, кивая друзьям. Громадная соломенная шляпа Лизы в точности соответствовала желто-оранжевому, как дыня, цвету ее костюма. Что же все-таки она делает? Со своей широкой улыбкой, шляпой, напряженно-волнистыми взмахами кистей рук в сторону собравшихся Лиза выглядела еврейской царицей Дай. Бел, Арнольд и Стефани остановились около первого ряда кресел и сели рядом со старшими Саперштейнами. Но остальные сделали еще три больших шага вверх по ступенькам, которые вели к возвышению в центре храма. Здесь, с обеих сторон скинии, были установлены модернистские каменные сиденья. Леонард, Лиза и Тифф сели на них, и рабби начал торжественную службу. Карен никогда не ходила ни в еврейскую, ни даже в воскресную школу, Арнольд всегда был розовым агностиком, а Белл вообще ни до чего не было дела. В еврейские праздники она посылала девочек на службу, но Карен использовала это время для собственных мечтаний. Она не была в синагоге уже много лет и сомневалась, что Белл ходила чаще. Неужели Лиза и Леонард относятся к этому серьезно? Карен никогда не слышала, чтобы они говорили о Боге.

«Почему, как только появляются дети, люди становятся религиозными? — размышляла Карен. — По-видимому, это происходит почти автоматически». Правда, однажды Лиза заметила, что хотела бы, чтобы ее дети выросли в страхе Божием. Но когда Карен спросила ее, привело ли их собственное хождение в синагогу вместе с Белл к богобоязненности, Лиза быстро сменила тему разговора, а Карен не стала настаивать на его продолжении: ей не хотелось быть очень критичной. Карен горько улыбалась при мысли об иронии судьбы: она потеряла ребенка, ребенка Луизы, из-за того, что не была христианкой, но она и не иудейка, разве что по рождению. «Кто знает, может быть, я польская католичка? Но могла бы я сказать Луизе что-нибудь другое, а не то, что сказала тогда, даже если бы я хотела заполучить ребенка?» При мысли о младенце, которого ей могли бы дать, но которого теперь отняли, она закусила губу. Вот так и получается: она недостаточно еврейка чтобы найти утешение в предстоящей церемонии, но слишком еврейка, чтобы лишиться ребенка. Но не это ее пугает. Интересно, кому теперь Луиза отдаст младенца?

«Я хотела ребенка. Я заслужила его. Ему было бы хорошо со мной. Лучше, чем с его родной матерью». Здесь она остановилась. Она была смущена. Если бы она вырастила девочку, было бы той действительно лучше, чем в родном доме? А вдруг та все время тосковала бы по матери? Чувствовала бы себя неуютно, была бы аутсайдером, как она сама в детстве? Карен не хотела бы, чтобы те же чувства владели и ее ребенком.

Теперь к рабби присоединился кантор, и служба началась. Карен вынужденно призналась себе, что было что-то трогательное в традиции собираться вместе для того, чтобы приветствовать вступление нового поколения в ряды верующих. Прямо перед ней сидела семи- или восьмилетняя девочка. У нее была очень белая шея, а волосы закреплены заколкой с блестящими искусственными бриллиантами. Карен хотелось погладить ее. Интересно, если бы она завела ребенка, то стали бы они с Джефри ходить в храм? Сидели бы они вместе всей семьей в синагоге на Парк-авеню? Получали бы они от этого удовольствие?