MCM - Алессандро Надзари

— Я вижу, вы исключили Сакре-Кёр…

— А, да. Строители внутри разводили огонь.

— Понятно. Но как же удаётся удержать эти, хм, сгустки, что ли, в недостроенных помещениях?

— Своды, как видно по снимкам, — для примера Сёриз указала на один такой, — готовы, да и умбрэнергия не испаряется.

— Своды… Нефы, трансепты… Шпили и купола… — перебирала что-то в голове Селестина и медленно удалялась от стола.

— Показанное вами — серьёзное подспорье для Директората. Как бы то ни было. Точно нет никакой возможности попридержать снимки? Жаль. Можете ли в таком случае одолжить мне листок? Хотя бы три десятка вычистим.

— «Вычистим». Не тебе по улицам бегать, Саржа. И нужно быть готовыми, что наверняка поблизости будут эхоматы. Что и хорошо, и плохо.

— Вопрос: на данный момент эти строения для них просто объект охраны или ещё и источник подпитки?

— Можем узнать это, только проследив за одним из них. Возникает другой вопрос: а можем ли мы ждать?

— О, храбрый Саржа, предлагаешь атаковать в лоб?

— Да. Но не всеми силами. Кто знает, чем Совет ответит?

— Вот именно. Отобьём мы тридцать три или четыре сооружения — и что с оставшимися? А если это тоже какие-то бомбы? Вдруг они действительно нужны, чтобы перегрузить или уничтожить наши коммуникации?

— Мы всё ещё не поняли, по какому принципу эти церкви выбраны. И почему вообще преимущественно церкви?

— Может, Совет опутывал то, до чего мог бесшумно дотянуться?

— За барокко мы следим не пристальнее, чем за остальным.

— Насколько я усвоил, урбматерия довольно холодно — вернее, горячо, но в плохом смысле, — принимает всё новое. Когда Селестина говорила с мадмуазель Фуллер, та указала, что представители «Œilcéan» перемещались — в обычном смысле, хотя намёк был и на иной — исключительно между домами в стиле ар-нуво…

— Да, Сели говорила. Это любопытно, поскольку тело-скриптор весьма охотно принимает модерн — не меньше, чем барокко, к слову говоря, — но я теряюсь, как нам связать одно с другим. Урбматерия, тело-скриптор, умбрэнергия, Директорат — чего добивается Игнациус в отношении каждого?

— «Он вернулся, чтобы вернуть».

— Сказал Алоиз в каком-то подобии просветления в агонии и свёл весь дальнейший рассказ к разрушению. Вернуть войну всех против всех? Установить через это новый порядок?

— Не просто новый порядок, а новый порядок времени. Он хочет повторить тот эксперимент. — Все обернулись к Селестине. Сёриз и Саржа заговорщически переглянулись, словно знали, что сейчас будет. Или что такой момент вообще настанет.

— Одного ему мало было? В чём смысл?

— Пока не знаю. Но он точно намерен инициировать кливаж. Просто если тогда Директорат действовал хирургически, воздействовал на тело-скриптор как самостоятельный актор и не хотел лишний раз тревожить урбматерию, то сейчас Игнациус намерен сделать именно это. Нет… Он… Он как бы намерен обнулить урбматерию. Тогда Атанасиус, Игнациус и Агнесса записывали на поверхности тела новые знаки, тем приводя его в движение, он же решил не писать их, а перемешать все нисходящие и… и…

— Устроить шторм, — вынес приговор будущему Михаил с интонацией, достойной «Nevermore».

— Но добивается-то чего? Точно ли отделения тела-скриптора? Может, установления его доминирования над урбматерией, обращением токов так, чтобы умбрэнергия несла также в город и накопленное телом-скриптором, уже была структурирована к моменту впитывания урбматерией? А элиты уничтожает как производителей наиболее одиозных желаний, дабы таковые более не поступали.

— Простите, но с порядком времени-то это как связано? Ваша гипотеза исходила из этого.

— Не то, чтоб исходила, была вдохновлена. Это мне самой ещё осознать нужно. Алоиз и сам был так себе свидетелем. Пока не забыла, вот о чём я думала до того. Мы считаем это сгустками, заболоченными локациями, чем угодно подобным, потому что не видели и не чувствовали движение умбрэнергии.

— А она там движется как-то по-особенному?

— Саржа, ты не понял: дело в том, что она вообще движется. Она не просто истощается и пополняется течением, я просто уверена, что она циркулирует. Игнациус создал своё подобие ловушки Фабриса, только без флю-мируа. Он как-то удерживает умбрэнергию от впитывания и рассасывания, заставляет её двигаться не то вихрем, не то хитрой волной.

— Нефы, трансепты… — повторил Мартин. — Шпили и купола…

— Вот именно. Да, можете не говорить, что таковые есть не у всех и не всё из высвеченного можно счесть крупными объектами, но само внутреннее пространство церквей к тому подталкивает. Возможно, назначение некоторых отличается от большинства остальных, вполне допускаю, что они-то как раз и служат батареями или усилителями сигнала для эхоматов. Но суть вы поняли: это всё заготовки.

— Эмбрионы вихрей, как мило.

— И только выглядят автономными, — скрестил Мартин руки, вновь вглядываясь в листопадом устлавшие стол снимки, по десятку раз уже перемещённые и перешедшие из рук в руки. — Возможно, список и заполнялся «равномерно», но само распределение по округам и площади города смущает. Они непременно должны объединяться в сеть, которая бы направляла и координировала их. Подозреваю, Саржа, что ей послужат коммуникации Директората. Подключения — ну, или врезки — попросту ещё не активированы, а где работают, то заняты выравниванием сигнала — как бы это сказать? — в ноль.

— Допустим, их силу выстроят единым фронтом, то где он проходит?

— Или — где залегает.

— Сели, ты бьёшь рекорды. Второе озарение за день? — Селестина посмотрела полными бесконечного всепрощения глазами на Сёриз и всего лишь выдохнула полной грудью.

— Зависит от того, подтвердит ли моё подозрение Михаил. Скажите, вот эта полоса, что тянется через ряд снимков — это просто отсвет, дефект стекла или что?

— Ни то, ни другое. Неизменно присутствует в материалах за несколько последних дней. Прошу, поделитесь догадкой.

— Ста-арые Боги! — у Сёриз и Саржи, на то похоже, пошли мурашки.

— Ага. Мартин, Михаил, этот след соответствует первой линии метрополитена. Конечные станции: Порт-де-Венсен и Порт-Майо. — «Вот тебе и семнадцатый округ. Или Порт-Майо в шестнадцатом?» — Промежуточные: Марбёф, Конкорд, Тюильри, Пале-Ройяль, Отель-де-Вилль, Сен-Поль, Бастилия, Гар-де-Льон… — «В каком времени это было?»

— И Директорат пока что намеренно поддерживает там повышенное содержание умбрэнергии, по факту это новый канал, даже магистраль. Это свечение и зафиксировано.

— А для кого-то и царь-пушка или многокилометровая динамитная шашка. А «пока что» — это до какого времени?

— До официального открытия в этот четверг.

— Проклятье, если что-то и произойдёт, то в ближайшие трое суток.

— Из которых сутки придётся потратить на административные барьеры уже нам.

— И поддержки с дирижабля у вас, скорее всего, не будет.

— Это как «у вас»? Вы выходите из дела?

— Никак нет, но с того момента, как Чинского я упустил, улики сгорели в пожаре, а выход на новых подозреваемых в моём расследовании обеспечивается и так доступными мне материалами, я утратил некоторую дозволенность в выборе средств помощи вам.

— Прекрасно. Так в чём же мы будем убеждать папá? Что нам остаётся, кроме предложения Саржи?

— Оно грубое, но не плохое, ведь во всяком случае ослабим анархитекторов.

— Ещё придётся придумать, как отводить умбрэнергию.

— Придётся вновь апеллировать к Алоизу: Игнациус до сей поры пользовался только потоками, каковых близ церквей и под ними не может не быть. Даже если наши коммуникации молчат, а ис-дисы выдают одну рябь, то сами потоки уж всяко почувствуем. Сцедим в них умбрэнергию, а дальше уже пусть штаб выбирает, что с ней делать.

— Скорее, «мучается с выбором»: высокая Луна, очень высокая, — для пущего эффекта задрал Саржа подбородок, а Селестина пальцами придержала его в таком положении.

— Вот и держи нос выше, нет у нас права прятаться по раковинам, когда пылает… О.

— «О»? Три? Ты сегодня в ударе. Ай!

— Михаил, жду вас и ваших людей завтра на закате в районе звезды на рю Жан Гужон. Естественно, вас тоже, Мартин. Дозволяю взять саквояж. Быть может, по какой-то причине барочные церкви и игнорируются анархитекторами, но одну нам проверить стоит.

25

В эти дни закат — равно как и рассвет — уже больше приходилось вспоминать, нежели наблюдать: над городом повисли девятой казнью египетской и непонятного метеорологического происхождения тяжёлые, грузные, все в складках, тёмные тучи, которые, похоже, ждали лишь команды «отдать паруса» либо «опустить занавес», чтобы в то же мгновение обрушиться на город удушливым смогом, — каковой ещё не посетил этот город, но наездами бывал в Лондоне, — осадками плинианского извержения, телесами уставшей держать небосвод обрюзгшей и одряхлевшей Нут. На запылённых деревьях увядала листва, не приспособленная к фотосинтезу от газового и электрического освещения. Поникали в редком медовом плаче цветы, к которым не летели с хрустом колёсами и копытами перемалываемые в муку пчёлы и бабочки. Прокисал лоск вывесок и витрин, манекены пухли газовыми гангренами порами швов, шипели мелодией пустоты внутри. Фасады покрывались коростами отлуплявшейся краски и шелушились струпьями плакатов и афиш; пожалуй, не стоило удивляться, что меж них отыскивались и листовки «сочувствующих». Всё ещё популярностью пользовались туры в городскую канализацию, в крысином отчаянии люди искали отдохновения от пекла, хотя бы на пару градусов облегчить кару. Набережные Сены уподобились брегам Ганга. Город гнилорыбно дурнел. И неизвестно, что хуже: то, что это динамика, или то, что всё может застыть в статике. И статике формалинной. Необязательно даже изготавливать препараты: формалин применяется и для дубления желатины в кинофотоплёнке. Впрочем, не будет такого, это ещё не конец. Всё это разложение и весь этот разлад, все поломки мегамашины предваряли нечто, что по размаху и яростной драматичности будет достойно полотен Джона Мартина. «Ещё один Мартин, что ж такое…»