В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

Проклятая фраза. Николай сделал в ней десять ошибок и надолго запомнил эту степь с курганчиком, солнцем, офицером… Потом вспомнилось почему-то, что три года тому назад, в эту самую ночь, с июля на август, он лежал где-то в степи, под Сталинградом. Лежал вот так же, как и сейчас, закинув руки за голову, смотрел на крупные немигающие звезды и думал о том, что творится сейчас на правом берегу Дона, у Калача, и что ожидает его с товарищами в Сталинграде.

И вот прошло три года, ровно три года, и он так же лежит и опять никак не может заснуть. И отчего? Оттого, что завтра долговязый, желтолицый математик будет спрашивать его, что такое бином Ньютона или еще что-нибудь похуже. Смешно. Ей-богу, смешно…

В семь он был уже на ногах. Есть не хотелось — выпил стакан чаю, с трудом впихнул в себя кусок хлеба с колбасой. Шура пожелала «ни пуха ни пера», велела обязательно позвонить после экзамена к ней на работу. Он сказал, что непременно позвонит, чмокнул ее в лоб и ушел задолго до назначенного часа.

К двенадцати часам он освободился. Ему повезло. Желтолицый математик был вовсе не таким несимпатичным, как показалось вначале. Прежде чем дать пример, он спросил Николая, не родственник ли ему известный академик Митясов Сергей Гаврилович (вопрос этот вызвал неожиданное веселье у экзаменующихся), а после того, как Николай с грехом пополам решил пример, подмигнул и сказал:

— Ну как, на фронте легче?

В письменной Николаю помог его сосед, молоденький паренек с торчащими ежиком волосами, — сунул шпаргалку с решением не получавшейся у Николая задачи.

По телефону Николай сообщил Шуре:

— Все в порядке. Троечка обеспечена.

Привычным жестом проверив, не выскочил ли обратно гривенник из автомата, он направился к выходу. В дверях его задержал паренек с торчащими ежиком волосами. Спросил, не знает ли он, где можно пообедать подешевле, — он, мол, приезжий и ничего еще здесь не знает. Николай хотел ему сказать, что лучше всего в университетской столовой, что там даже пиво есть, но сказать это ему так и не удалось — из профессорской вышла Валя.

Она вышла с каким-то низеньким, очень толстым, лысым человеком — очевидно, тоже педагогом, — держа в руках большой лист бумаги, и о чем-то оживленно с ним разговаривала. На ней была обычная ее, только еще более выцветшая гимнастерка и полевая сумка через плечо.

Парень с ежиком продолжал что-то говорить, но Николай не слышал его. Он прошел через вестибюль и остановился возле профессорской. Валя стояла к нему спиной. Потом повернулась. И тут Николай, совсем неожиданно для самого себя, сказал:

— Здравствуй, Валя.

Лысый толстяк обернулся:

— Одну минуту. Неужели нельзя подождать одну минуту? Видите, мы заняты.

Валя спокойно, слишком даже спокойно, как показалось Николаю, посмотрела на него и сказала:

— Сейчас я кончу. Подожди.

Толстый и Валя еще минут пять говорили о каком-то расписании — толстый говорил, что ему что-то неудобно в четверг, а что-то в пятницу, в конце концов выхватил у Вали из рук лист и с неожиданной быстротой побежал вверх по лестнице.

— Я сейчас, — сказала Валя Николаю и опять зашла в профессорскую.

Она похудела, осунулась, еще больше стала похожа на Анну Пантелеймоновну. Он не видел ее десять месяцев. И как спокойно она на него посмотрела! Как на любого другого студента. Или как будто они виделись только вчера и между ними ничего не произошло. Но, как бы там ни было, хочет этого Валя или нет, он пойдет сейчас к ней, пойдет к Анне Пантелеймоновне, а если ее сейчас нет, она на работе, — придет к ней вечером. Он не будет придумывать никаких предлогов, он скажет Анне Пантелеймоновне все как есть. В конце концов, последний разговор у него был именно с ней, и никто, кроме нее, не поймет его по-настоящему — не поймет, как трудно после такого разговора приходить…

Валя вышла из профессорской и, кивнув Николаю, быстро пошла к выходу.

— Ты домой? — спросил Николай.

— Домой.

— Я с тобой пойду. Можно?

Валя ничего не ответила. Они прошли несколько шагов молча. Да, она похудела, под глазами появились синяки. Неужели она не отдыхала все лето? Рядом с загорелым, обветренным от своих школьных походов Николаем она казалась неестественно, болезненно бледной.

— Анна Пантелеймоновна сейчас дома или в библиотеке? — спросил Николай.

Валя, не поворачивая головы, сказала:

— В позапрошлое воскресенье мама умерла.

Николай остановился.

— Сердце не выдержало, — сказала Валя.

Они шли через пустырь, по которому столько раз ходили. Невдалеке от них группа саперов привязывала веревку к высокой одинокой стене, которую, очевидно, собирались валить. Один из них сидел верхом на самом верху — бог его знает, как он туда забрался. Николай и Валя сели на груду кирпичей. Со стороны могло показаться, что они с интересом следят за этим сапером.

— За два часа до смерти мама говорила о тебе. Она ни на минуту не теряла сознания… Она лежала лицом к окну и за два часа до смерти сказала: «Все-таки как хорошо Коля полки починил, того пятна совсем не видно». Знаешь, какого? Которое выглядывало из-за той полки с толстыми журналами. Потом она сказала, тоже про тебя: «Так и не прочел „Обломова“. А я все забываю вернуть. Напомнишь мне, когда я на работу пойду». А через два часа она умерла.

Умерла… Какая она была тогда маленькая на этом большом уютном диване. Он предложил ей зажечь коптилку. Она отказалась: «Не надо, Коля, я и так полежу». Он удивился — это было так непохоже на нее. Он вспомнил ее глаза — в тот вечер они не были веселые, они были серьезные, непривычно серьезные и какие-то смущенно-извиняющиеся. «На войне многое очень просто. Я знаю. Но это страшная простота. Не надо ее…» Николай на всю жизнь запомнил эти слова, эти глаза. Она положила ему тогда на колено руку, маленькую, худую руку, и ему хотелось поцеловать ее, руку человека, прожившего долгую, хорошую и такую тяжелую жизнь.

К ним подошел очень молоденький румяный лейтенантик в кокетливо сдвинутой на левое ухо пилотке и, козырнув, сказал:

— Придется вас попросить. Сейчас рушить будем. — Он улыбнулся, сверкнув зубами. — Оттуда, с улицы, даже лучше видно будет.

Он не сомневался, что Валю и Николая больше всего интересует сейчас, как будет рушиться его стена.

— Филонов, погоди! — звонко крикнул он и побежал в сторону своих саперов.

Валя и Николай встали и, миновав стену, начали спускаться с горы.

Николай видел много смертей. Он видел, как убивали