В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

Стало совсем светло. Подул ветерок. Откуда-то появились две девушки, какой-то танкист в шлеме, парень с баяном. Поеживаясь, тихо наигрывает что-то. Чего ты стесняешься? Смелей, смелей! Что-нибудь фронтовое — «Землянку» или «Темную ночь». Давай, не стесняйся. «Те-е-емная но-о-очь…»

Как любил эту песню Веточкин, славный, в кубаночке своей набекрень лейтенант Веточкин. И пел ее хорошо. У него был чистый, высокий голос, и бойцы часто просили его спеть что-нибудь. И он пел. Последний раз это было недалеко от Ковеля, в лесу, на лужайке, за день до наступления. Он много пел в тот вечер. А на следующий день он подорвался на противотанковой мине. Никто не мог понять, как это произошло. Нашли только его пилотку и полевую сумку.

Нет его больше. И Кадочкина, замполита Кадочкина тоже нет. В последнем письме, откуда-то уже из Германии, Леля писала, что он погиб во время бомбежки. Похоронили в небольшом разрушенном селе, на берегу Одера, недалеко от Франкфурта.

Многих уже нет. Не дожили. Казаков, Трофимов, Майборода, медсестра Наташа, которую, как говорили, даже пуля жалела…

А ты вот жив…

Прозвенел где-то внизу, на Подоле, первый трамвай. Зажегся кое-где уже свет в окнах. Люди собираются на работу. И может, даже не знают, что уже мир.

Лейтенант-танкист разложил на коленях карту, что-то показывает Алексею и Ромке. Должно быть, пройденный путь. Склонили головы, разглядывают.

Николай смотрит на лейтенанта. Немолодой уже, со следами ожогов на руке. Горел, должно быть. Повидал войну.

Николай смотрит на него и думает — вот встреться они недели две-три тому назад, и он не то что позавидовал бы лейтенанту, но что-то екнуло бы в груди. Парень, может, из госпиталя выписался, на фронт едет. А Николай уже не поедет, отвоевался.

Но это было бы две-три недели тому назад. А сегодня? Парень вот уже тоже вспоминает войну, карту показывает. Для него она уже кончилась, как и для Николая, как для всех. И скоро он скинет свои погоны и, может быть, так же, как и Николай, задумается — а что же дальше?

Но ему будет легче. Война уже кончилась. Самое главное в нашей жизни уже другое — не война.

И Николаю вдруг от этой мысли стало легко и весело. Именно здесь, в это свежее, радостное утро, ему вдруг стало ясно, что все то, что его так мучило последнее время, — сознание, что ты делаешь не самое важное, не самое нужное, что ты пусть не по своей вине, но отстранился от самого важного и нужного, — что этого больше нет.

6

Как-то, укладывая завтрак в чемоданчик Николая, Шура обнаружила на дне серенькую плоскую книжицу — программу для поступающих в средние и высшие учебные заведения.

— Это что, твое? — удивилась она.

— Мое, — ответил Николай.

— Зачем?

— Да так. Решил посмотреть.

Ответ был по меньшей мере уклончивый, но в тот же вечер Шура — при содействии, правда, Алексея — добилась более ясного.

Да, Николай решил попробовать силы. Дело, конечно, нелегкое — за каких-нибудь два с половиной месяца надо подготовиться и по математике (в объеме десяти классов), и по русскому, и по истории СССР, и по иностранному языку, — но, в конце концов, у него скоро начнутся каникулы, и почему бы не попробовать.

Встал вопрос — куда?

Шура считала самым подходящим геолого-разведочный («был на войне разведчиком, вот и сейчас будешь»), но Алексей запротестовал:

— Только в строительный. Строительный, и никаких разговоров.

Во-первых, строители сейчас очень нужны, во-вторых (тут Алексей подмигивал Шуре), окончив институт, Николай сможет вернуться в свое РЖУ («будешь тогда знать, какая балка гнилая, а какая нет»), а в-третьих, и в самых важных, в начале будущего месяца Алексея демобилизуют (это почти наверно), а в институте он уже договорился о месте декана факультета ПГС (промышленно-гражданского строительства) — «иными словами, Николаю протекция обеспечена».

Какой именно из этих аргументов подействовал на Николая — трудно сказать. Возможно, что все три, а может, и еще какие-нибудь. Много времени спустя Николай в шутку говорил, что поступил в строительный институт просто потому, что ему была знакома туда дорога. А может, и не только дорога, бог его знает… Так или иначе, по этим или другим причинам, но выбран был именно строительный институт.

Экзамены должны были быть в августе. Николай сел за книги.

Сергей, глядя на него, только посмеивался.

— Учишься? Ну, учись, учись. Авось и в академики выберешься. Возьмешь меня тогда к себе шофером, а?

Николай отмалчивался.

Не одобрил Николая и Яшка. Встретились они как-то на улице. Яшка ехал на своем грузовике и, увидев переходившего улицу Николая, заорал во всю глотку:

— Э-э, капитан!

Николай обернулся. Яшка круто подрулил к тротуару.

— Куда ж ты провалился, друг, а?

Николай посмотрел в сторону.

— Да так как-то все… Работы много, и вообще… — Он повертел ручку дверцы. — В институт вот надумал поступать.

— Уговорили-таки? — Яшка иронически улыбнулся. — Ну а друзей почему забыл?

— Что поделаешь — женатый человек. А жены знаешь теперь какие — никуда не пускают.

Яшка раскрыл рот:

— Постой, постой. Какая еще жена?

— Обыкновенная, довоенная.

— Нашел, что ли?

— Нашел.

Яшка протяжно свистнул:

— Вот это да, — и почесал свою лохматую голову. — А ведь такая парочка была, такая парочка…

Он стал рассказывать о шестнадцатой квартире. Анна Пантелеймоновна все еще болеет. Два раза было воспаление легких. Совсем сдала старуха, а ведь такая бойкая была. Зашел бы все-таки, навестил. Неловко как-то получается. Бэллочка в этом месяце, вероятно, родит. Муня работает как вол — на пеленки зарабатывает. Старики Ковровы — как всегда. У Валерьяна Сергеевича опять кабак в комнате, еще одну кошку завел. Сам Яшка работает все там же, в Союзтрансе.

— Напрасно ты тогда не согласился. Давали бы дрозда на пару. Жить все-таки можно. Надоест учиться — приходи, всегда устрою.

На этом разговор кончился, подошел милиционер и велел Яшке следовать дальше, если он не хочет уплатить штраф.

— Есть, товарищ начальник, — весело козырнул Яшка и помахал Николаю рукой. — А зайти не мешало бы. Нехорошо друзей забывать, ей-богу, нехорошо.

— Зайду, обязательно зайду! — крикнул вдогонку Николай.

Но прошел июнь, июль, а он так и не зашел.

7

Всю ночь с тридцать первого июля на первое августа Николай не спал. В голову лезли какие-то формулы, длиннющая фраза из диктанта: «Большая, без единого деревца и кустика, освещенная красным, лишенным лучей солнцем, сухая степь казалась сейчас вымершей и пустынной на всем своем протяжении с севера на юг, от того места, где стоял офицер, до