Некромантия. Задачи и упражнения - Мара Вересень

Продолжало греметь сердце, сквозь пальцы сочился теплый изумрудный свет, а внутри перемещались, проворачивались, всплывали, шурша и поскрипывая, срастались, сливаясь в целое. Срослись. Остался только тот, что острым краем под сердце. Маленький, а дыра – размером с Бездань.

И руку тянуло наливающимся жаром.

Другую

Руку…

Тянуло…

Я медленно выпуталась из его объятий, медленно открыла дверь, прошла сквозь приемную и зал, спустилась с крыльца. Еще несколько шагов вперед – и я больше не дышала. Потому что теперь свет обнимал меня, беспорядочно целуя лицо, руки и сиял, сверкал так ярко, что брызнули слезы, мешая смотреть, но я все равно видела, как он невыразимо красив, несмотря на страшный ожог под скрывающей половину лица маской и выцветшие почти до белизны волосы, несмотря на прячущиеся под одеждой едва зажившие рубцы и бугристую спекшуюся кожу на прижимающих меня к себе руках. И слушала голос-шелест, голос-песню:

– Сердце мое, мой рассветный сон… Нежность моя, мое дыхание… Не плачь… Не плачь… Не плачь…

Оставшийся осколок дернулся, пропорол плотную корку из спекшихся перьев, за которой я прятала свое сердце, и впился глубже.

Глава 13 и 2/4

У зеркала две стороны. Обратная – глухая и темная, ничего не отражает. У меня еще и куска не хватало. Свет не мог заполнить эту дыру. Нужна была тьма.

Я обернулась. Марек стоял на крыльце.

Я могла бы протянуть ему руку и стать целой, но мне было нельзя. Потому что мне по-прежнему было, кого хоронить.

Это как старое кладбище. Когда-нибудь за оградой просто не останется места. Только мертвые. И на моем уже полно мертвецов. Поэтому я отказываюсь хоронить. Я – не стану.

Я переступила едва заметный в ярком дневном свете вращающийся вокруг меня и Альвине обруч из мерцающих знаков и шагнула на порог, на край. Меня обожгло холодом, озноб жаром прокатился по коже, а в следующий миг мои руки легли на ажурные металлическое перила моста в центральном парке.

В городе не было реки, просто закольцевали канал и создали искусственное течение, но если только на воду смотреть, можно забыть, что река – ненастоящая. Пока я сидела в Леве-мар, грея руки над оставшейся свечой, я кое-что вспомнила. Не придала особого значения, пока сегодня не потерялась опаловая бусина-глаз.

Мать привезла меня в Нодлут на плановый осмотр и замер уровня дара, обычно мы сразу возвращались, но в тот день она отвела меня в парк. Я расшалилась, гоняя голубей по набережной вдоль воды, помчалась за ними к этому самому мосту и, зазевавшись на вспорхнувших птиц, врезалась в двух парней в мантиях академии. Не знаю, сколько им было. Всех, кто выше меня в полтора раза, я тогда считала взрослыми. У одного из них, не понятно у кого, они показались мне одинаковыми, из рук выпала коробка с бусинами, и ограненные камни, зеленые, голубые и золотисто-коричневые раскатились по серому.

– О, мрак и тьма! Глаза разуй, бестолочь! – рявкнул один из них, кажется тот, в которого я врезалась.

– Это всего лишь ребенок, не кипятись, – пожал плечами другой, присел, подобрал коробку, шевельнул пальцами, странно их изогнув, и разбежавшиеся бусины поскакали обратно.

Мне понравилась одна, синяя, с искрами в глубине, я придавила ее туфлей и чувствовала, как она там елозит, пытаясь выбраться. Парень все еще держал пальцы фигурой, но бусин больше не бежало, потом ухмыльнулся и посмотрел на меня. В его глазах что-то проворачивалось, кружилось и менялось местами, как в калейдоскопе, только все стекла были темные. Меня повело, и он удержал меня за запястье.

– Отдашь? – одними губами спросил он.

Мне стало стыдно, и я приподняла ногу.

– Красивая, – сказал он, глядя на меня, и покатал изловленную бусину в пальцах.

– Ясен, ты маньяк, сам же сказал, что ребенок, ей не больше пяти, – возмутился второй.

– Ребенки имеют обыкновение вырастать, брат.

Потом пришла мать и забрала меня, а я еще полдороги до поместья изводила ее вопросами, кто такие маньяк и бестолочь, и что значит разуть глаза.

Поверхность ограждения, отшлифованная тысячами касаний, была теплой. Я смотрела вниз, на воду и колеблющуюся тень. В дыру внутри сквозило и звук был странный, будто по тыльной стороне зеркала возили острым когтем.

Я тоже устала бороться, Мар…

Я рада, что ты жив, мелиндо…

Но во мне дыра размером с Бездань, поэтому тьму я не удержу. И сердце не бьется, значит на свет у меня нет права. Я тень. Меня нет. Пусть так.

Я зову тебя, пустота. Я зову тебя, бездна.

Я зову тебя.

Я здесь, сокровище моё. Я здесь.

Золотой браслет потемнел и осыпался с запястья невесомым пеплом. Я потянула кольцо, но оно вросло в меня до дна, и я больше не могла его снять, да и это было уже не важно.

Он вышел и встал рядом со мной, протянул круглую опаловую бусину, старую и потертую, будто ее таскали за собой, перекладывая из кармана в карман. И я ее приняла.

Магфон надрывался. Я поманила силой, и он мягко упал на подставленную ладонь, потрескивая от пронизывающего воздух напряжения. Альвине… Холин… Альвине… Холин. Снова Холин. А меня нет, я вам всем кажусь. Нет меня. Потерялась в отражениях. Падающая на воду тень была неподвижна. Я перевернула ладонь и магфон, мигнув на прощание очередным вызовом, разбил силуэт, пустив круги по воде.

– Идем, сокровище мое, – сказал тот, что смотрит в меня.

Я снова распалась на осколки и тут же сложилась заново, повернувшись так, чтоб ему было удобнее смотреть, и чтоб тот, кто во мне отражается, остался с другой стороны.

Кокон тьмы взвихрился, и мы вышли в комнате, одну из стен которой рассекала трещина. Сейчас был день, но я точно знала, что когда солнце садится, в нее сочится красный, как кровь, свет.

Я там, где я должна быть.

Представительство конрегации Нодлута. Кабинет дознавателя первого ранга Арен-Тана.

Магфон продолжал вибрировать. Герих поморщился и покосился на экран. Эфарель. Холин. Арен-Тан узнал о возвращении агента Валара одним из первых. Ушастый наглец притащился с самого утра, вопиюще седой и весь в жутких шрамах, одетый не пойми во что. Сразу и не узнал бы если бы не невозможного цвета глаза и эта самая наглость. Потребовал активировать служебную карту, за пару