Наш Современник, 2005 № 03 - Журнал «Наш современник»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В следующей сцене Висконти опять скурпулезно следует за Достоевским.
«Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушел — так это было мне неприятно в таком крошечном ребенке — от жалости».
Преступник сам гасит спасительные мысли, темная инстинктивная сторона его характера торжествует. Теперь герой — орудие дьявола, «соблазняющего одного из малых сих». Зачарованная пленница, действительно, будто обращается в иную, губительную веру.
«Наверное, ей показалось в конце концов, что она сделала неимоверное преступление и в нём смертельно виновата — „Бога убила“».
Перед тем как погубить Лизу, Мартин примеряет ей на шею двойную нитку жемчуга.
Перед обрядом венчания, уже решившись на убийство новобрачных, Мартин поправляет жемчужное ожерелье на шее матери.
Мать будет новой жертвой Мартина. Со дна его души поднялось теперь все самое стыдливо задавленное, низкое…
В сценарии «Гибели богов»:
«Доктор проверяет пульс Софи. Медленная панорама с рук доктора вверх на лицо Софи, на тетрадки маленького Мартина, которые раскрыты таким образом, что можно разглядеть рисунки и подписи под ними.
Мартин и мама (Martin und Mutter).
Мартин убивает маму (Martin todd Mutter).
Два детских рисунка. На одном из них нарисована женщина, пронзенная кинжалом».
Перейдя некую грань после смерти Лизы, Мартин убивает мать и ее мужа. Уже пережив самоубийство Матреши, Ставрогин оказался косвенно виновным в смерти своей жены Хромоножки и ее брата. Хромоножку и капитана Лебядкина зарезал Федька Каторжный. Ставрогин не понуждал к убийству, но и не препятствовал. Федька сразу предложил Ставрогину нож в качестве решения проблемы.
О Ставрогине:
«„Нож, нож!“ — повторял он в неутолимой злобе, широко шагая по грязи и лужам, не разбирая дороги. <…> Правда, минутами ему ужасно хотелось захохотать, громко, бешено; но он почему-то крепился и сдерживал смех».
«Праздным, шатающимся барчонком» называет Ставрогина Шатов.
Вконец изломавшись, Мартин теряет признаки человечности. Теперь — это тварь, дрожащая от неутолимой злобы.
На простодушный взгляд, Мартин делает страшный и бессмысленный выбор.
Висконти рассказывает о ходе съемок:
«Я попросил привести ребенка, умеющего рисовать. Мне нашли девочку, прямо тут же, в Чинечитта, и я сказал ей: „Нарисуй, как мальчик убивает какую-то тетю“. Она нарисовала мальчика с мамой, а нож мне пришлось дорисовать самому, она ни за что не хотела этого делать».
Набеленное лицо сошедшей с ума от людской жестокости Софи фон Эссенбек, которая, опираясь на руку Фридриха, идет к алтарю, врезается в память. Софи напоминает безумную Марью Тимофеевну Лебядкину — густо напудренную, нелепую, но со страждущим сердцем.
Замечалось, что юродивая Хромоножка в какой-то мере — образ души России. Она — трепетная, мечтательная и совершенно, до удивления, «без царя в голове». Здесь можно вспомнить тютчевское: «Умом Россию не понять…».
Софи отчасти — образ души Германии, ослепленной властолюбием.
Софи хотела, чтобы все признали Фридриха, признали ее любовь. Приходилось вселять в него решительность. «Злой гений» Ашенбах подсказал способы достичь высшей ступени в семейной иерархии. Идя на преступление, она твердит, воодушевляясь: «Ах! Власть! Ты забыл о ней? Вся власть — или ничего». И вот теперь — на руках кровь.
«Странное было тогда настроение умов. Особенно в дамском обществе обозначилось какое-то легкомыслие, и нельзя сказать, чтобы мало-помалу как бы по ветру было пущено несколько чрезвычайно развязных понятий. Наступило что-то развеселое, легкое, не скажу, чтобы всегда приятное. В моде был некоторый беспорядок умов».
В обстановке этого, узнаваемого сегодня, общественного настроения, охарактеризованного автором «Бесов» как «мода на беспорядок умов», случился в романе страшный пожар в Заречье.
Известие о пожаре прервало праздник в губернаторском доме:
«— Пожар! Всё Заречье горит!
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или кто-то вбежал с лестницы из передней…».
В фильме Висконти ясно чувствуется, как «развязные понятия», легкие нравы, словом — «беспорядок умов», охватил Германию накануне установления фашистами своей власти. Весть о горящем рейхстаге нарушила семейное торжество Эссенбеков.
Рейхстаг подожгли сами фашисты. «Бесы» хотели, чтобы запылало Заречье, они мечтали «пустить пожары».
Несчастный, страдающий губернатор фон Лембке, обретя проницательность юродивого, произносит:
«Пожар в умах, а не на крышах домов».
Всё дело в духовной жизни человека. Крушение идеалов, неверие приводят к распаду личности. Бесплодный хаос в сознании провоцирует агрессивное безумие — «пожар в умах». Целостное мироощущение честных граждан противится этому.
Ашенбах тоже афористично высказывается о пожаре:
«…прежде чем пожар в рейхстаге будет потушен, люди старой Германии должны стать пеплом».
С дороги, вернее, с темных обходных путей «бесов» должны убраться те, кто верит в «старые» «хорошие слова», помнит историю, занят созидательным трудом.
Смиренный труд, семья… Но почему бы не разнообразить жизнь, не увидеть представление — красивое, как запуск фейерверка, и бесплатное (как сыр в мышеловке).
Одно дело — созерцать веселые цветные огоньки невинного фейерверка и совсем другое — губительное пламя пожара, в результате которого на месте, где кто-то жил и любил, будет лежать мертвый черный остов.
Душа содрогается от зрелища адского пламени. В зеваке, праздно глазеющем на глубокие, искренние страдания, поднимается зверь. «Вызов к разрушительным инстинктам» услышан.
«Бесовщина» — болезнь, протекающая тяжелее, чем думается. Кризис — вовсе не минутный, а продолжается куда дольше. Но Достоевский надеется, неуклонно верит в исцеление России, которая (по евангельской сцене, пересказанной Степаном Трофимовичем) «сядет у ног Иисусовых», как выздоровевший бесноватый.
Мучительная тяга к разрушению и саморазрушению, однажды проявившись, полностью захватывает героев фильма Висконти. Всё живое вбирается в себя страшной системой с помощью сетей и ловушек. Гибнут боги в душах людей, а потом гибнут лишенные идеалов люди. Мгла сгущается к финалу фильма. Мрак нависает над страной.
В то же время, что и «Гибель богов», в соседних павильонах студии «Чинечитта» снимался фильм «Сатирикон» Федерико Феллини.
Висконти говорил про одинаковое настроение этих картин (может быть, связанное с неким сломом внутри культурной жизни Италии):
«Кто-то, посмотрев мой фильм одновременно с картиной „Сатирикон“, спросил меня: „Что же это вы с Феллини сделали два таких мрачных, похоронных фильма, не оставляющих никаких надежд?“ Это не совсем так. У Феллини бесконечное, как в плутовском романе, странствие двух героев всё-таки создает ощущение движения в незамкнутом пространстве, оставляя надежду на возможность выхода за пределы этого мира. Но тогда я еще не видел фильм Феллини и ответил, что ничего не могу сказать о нем, хотя и слышал от многих, что это похороны римского духа. Что касается моего фильма, то, как я уже говорил, в нем нет даже проблеска надежды».
В «Гибели богов» либерал и антифашист Герберт подводит безрадостные итоги противостояния нацизму. Из сценария:
«Герберт: Это конец, Гюнтер. И виноваты мы сами, мы все, и я тоже. И не надо кричать, слишком поздно, даже спасению души это не поможет. (Пауза.) Мы хотели дать Германии „больную“ демократию. <…>
Нацизм, Гюнтер, — это творение наших рук, он зародился на наших заводах, он питался нашими деньгами… Я знаю, ты думаешь о том, что мне не следовало бы бежать, и, может быть, в глубине души ты презираешь меня».
Вероятно, политика либералов, к которым причисляет себя Герберт, носила соглашательский характер по отношению к «мировому злу». Зло казалось таким «ручным», домашним, неопасным. И даже, наверно, — необходимым элементом свободного общества. Таким образом выстраивалась «больная» демократия. И для неудачников всё, конечно, кончается эмиграцией.
Уместен ли беспросветно-траурный прогноз относительно будущего нашей страны?
Не будем пессимистичны.
Мы остались на своей земле, она не ушла у нас из-под ног. Мы только заглянули в бездну и теперь поднимаем глаза.
Из последних бесед Висконти (1976 г.):
«В „Гибели богов“ — да, там я не оставил ни проблеска надежды. Вообразить некое спасение для этого клубка змей — всё равно как если бы сказать: будем надеяться, что эти чудовища вернутся к жизни».
