Талли - Паулина Симонс

— Конечно. Почему бы нет?

— Это ты назвала сына Бумерангом?

— Да, а что? — сухо отозвалась Талли.

«Она выглядела гораздо счастливее, когда танцевала», — подумалось Робину.

— Полагаю, Бумеранг — это прозвище, — сказал Джек, пригубляя рюмку.

— Прозвище.

— Позвольте мне угадать. У него должно быть официальное имя, что-нибудь такое, что бы понравилось Талли. Скажем, Робин, а? — Джек, казалось, был страшно горд собой. Он крутил в пальцах рюмку. — Но как только малыш подрос, он начал проявлять горячую привязанность к мамочке. Когда она выходила из комнаты, он плакал, когда возвращалась — улыбался, а если брала его на руки, его восторгу не было предела. Когда же он начал ползать, его уже ничто не могло остановить. Если мама выходила за дверь, он полз за ней. Если она опускала его на пол, он пытался вскарабкаться по ее ногам. Малыш повсюду следовал за матерью. Если она поднималась по лестнице, он вслед за ней преодолевал ступеньку за ступенькой. Так мальчик получил прозвище «Бумеранг». Бумеранг, Который-всегда-найдет-свою-мать, Де Марко. Я прав? Ведь я прав, не так ли? — переспросил Джек, пока Робин и Талли оправлялись от удивления.

— Я совершенно прав. Так ведь… — Джек залпом допил вино. — Молодец, Талли. Молодец, Робин!

Они тоже допили вино.

— О’кей, — сказал Робин, думая про себя: «Он всегда такой разговорчивый или просто много сегодня выпил?» И снова он вспомнил запах пива. Пиво и музыка семидесятых.

Спустя какое-то время Робин поинтересовался у Джека, чем тот зарабатывает на жизнь. Кроме серфинга, естественно.

— Да нет… — серьезно откликнулся Джек. — Серфингом не заработаешь монет. Нет, я ремонтирую дома.

— И как, это доходный бизнес?

— Невероятно, — ответил Джек. — Дома, офисы, магазины. Я все делаю сам и очень быстро.

— И сейчас ваша работа в полутора тысячах миль отсюда? — Робину все хотелось разузнать.

— По большей части. У меня есть небольшое бунгало в Манхэттен-Бич, которое я сдаю, когда путешествую. В прошлом месяце здесь, в Топике, работы почти не было. Всего два дома. Но теперь, кажется, появилась. Кстати, а как ваш дом? Не требует покраски?

— Нет, он в порядке, — ответил Робин.

— Вообще-то слегка облупился, — вмешалась Талли.

— Он в порядке, — повторил Робин.

— А где вы теперь живете? — спросил Джек, глядя на Талли, залившуюся румянцем.

— Техас-стрит, — сказала та, — это от…

— Я знаю, где это, — перебил ее на полуслове Джек. — Я очень хорошо знаю эту улицу, там живет мой друг. Мне нравится там гулять, любоваться домами и завидовать тем, кто в них живет.

Он замолчал. Талли не нашлась, что ответить, Робин тоже не проронил ни слова. Оркестр играл «Позвони мне».

— На Техас-стрит есть замечательный дом, — как бы подвел итог Джек. — Один из лучших в городе, как мне кажется.

Хит 1981 года настойчиво врывался в разговор.

— Так в каком же доме вы живете? — продолжал допытываться Джек.

— Пятнадцать ноль один по Техас-стрит, — ответила Талли.

— И как он выглядит? — Джек обладал завидным терпением.

— Кремовый, — с явной неохотой бросила Талли. — Красная крыша, фасад с эркерами… Слуховые окошки. Четыре колонны. Большой портик.

— И белый деревянный забор? — спросил Джек, и, как показалось Робину, его голос прозвучал почти нежно.

— Да, забор был белый, — сказала Талли, покачивая в ладонях рюмку. — Но мы снесли его. Нам он не слишком нравился.

Джек, ни слова не говоря, смотрел на Талли, смотрел, как показалось Робину, бесконечно долго. Бесконечно. И Робин почувствовал, что в этой тишине не способен и пальцем шевельнуть. А Джек и Талли глядели друг на друга с каким-то молчаливым пониманием, с сознанием чего-то, недоступного пониманию Робина. Наконец Джек поставил на стол бокал и поднялся.

— Ты не хочешь потанцевать, Талли?

Она лишь кивнула. Ее никогда не надо было просить дважды.

Робин тоже поставил свой бокал на край стола и наблюдал за ними. Поразительно, но Талли затмила даже своего партнера. Затмила в танце самого Джека Пендела, когда они вдвоем закружились под музыку Чайковского. Кто бы мог подумать?

«Ей надо было стать танцовщицей», — понял Робин. Она утверждала, что никогда не хотела этого, но он не верил ей. Она не хотела танцевать в Топике, как не хотела вообще оставаться тут.

Однако надо было признать, что Джек не слишком уступал Талли, причем за счет природного обаяния и грации, свойственной лишь немногим красивым людям.

Робин попытался прочесть по лицу Талли, что она чувствует, но не увидел ничего, кроме румянца, вызванного выпитым вином. А оживление на ее лице появлялось всякий раз, как она начинала кружиться в танце. Оркестр заиграл «Сладчайшее» Джуса Ньютона. Талли и Джек стояли рядом, и им не оставалось ничего другого, как снова пойти танцевать. Шейки танцевала с Фрэнком, Талли с Джеком. Робин опять потянулся за бокалом и, медленно потягивая вино, наблюдал за выражением лица Джека.

На лице Джека, однако, не было обычной отчужденной вежливости.

Этого Робин уже вынести не мог. Он поднялся из-за стола, пересек зал и, стараясь сохранять как можно более небрежный тон, разбил их идиллию. Джек с молчаливым поклоном передал Талли Робину и направился в другой конец зала, где его тут же окружила стайка радостно щебетавших молоденьких девушек. И лицо Джека приобрело обычное выражение.

По дороге домой, как бы между прочим, Робин поинтересовался у Талли, не мог ли он где-нибудь раньше встречаться с Джеком.

— Нет, — ответила Талли. — Вряд ли.

— Однако постой… Я почти уверен, что когда-то видел его.

— Может, ты его с кем-то путаешь?

У него на языке вертелся еще один вопрос, но он никакие мог решить, как лучше задать его. В конце концов Робин спросил в лоб:

— И о чем же вы говорили?

— Ни о чем особенном. Нет, правда. Мы были слишком заняты танцем, — ответила Талли.

— Хорошо, но не могли же вы танцевать столько времени и не обменяться ни единым словом, — продолжал настаивать Робин.

Талли пожала плечами.

— Ну, может, парой слов, я точно не помню.

— Какой парой слов?

— Должно быть, я сказала: «Ты хорошо ведешь».

Талли и Джек, конечно же, разговаривали. Талли вспоминала их разговор глубокой ночью, сидя на подоконнике. Она не могла заснуть, курила, смотрела то на улицу, то на ребенка, чувствуя на своем лице свежее дыхание ночного ветерка. Со своего места, над кронами дубов, она видела небо Канзаса, так, как если бы лежала на спине в траве, глядя вверх на раскаленные угли звезд.