Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

Я прикрываю дверь и бреду к кровати — большой, двуспальной, куда больше приготовленной для меня. Осмотрев единственное в комнате ложе, опускаюсь в одно из кожаных кресел, такое холодное, что кожа под тонким капроном и шелком тут же покрывается мурашками. Я заставляю себя откинуться на спинку и расслабиться, надеясь, что мне хватит выдержки дождаться в таком положении утра.

Я, наверно, сошла с ума, не иначе, раз согласилась остаться возле Ильи так близко. Не просто наедине, а по-настоящему с ним. Пусть как друг или невольный спутник, — мне необходимо это лекарство: присутствие мужчины в личном пространстве, а ему нужна я. Когда-то это должно было случиться, так почему не сегодня? Иначе я никогда не избавлюсь от неприятных воспоминаний, так глубоко вонзившихся в память стараниями Игоря: пустой дом, темная спальня и… он. Так исступленно шепчущий «Моя… Так нужна мне…»

«Ты нужна мне, Воробышек. Нужна».

Оба раза так искренне, но лишь на один призыв откликается сердце.

Ты справишься, Женька, справишься. И с этой ночью и с внезапно нагрянувшей любовью. Убежишь, убережешь сердце от ранящих его осколков, чего бы это тебе ни стоило.

— Воробышек, я похож на Серого Волка?

Люков появляется из дверей ванной комнаты в одном полотенце, обмотанном вокруг узких бедер, весь в каплях воды, и останавливается напротив меня. Уверенным, очень мужским движением отбрасывает с лица взъерошенные влажные волосы, и я не могу не залюбоваться им. Спокойной игрой мышц сильной руки и стройностью упругого тела — смуглого, гладкого, созданного, чтобы одним только видом повергать в трепет женские сердца…

Я знаю, неприлично так таращиться на парня, когда тот почти обнажен, но ничего не могу с собой поделать — я никогда не видела никого красивее, чем он. Совершенный человек, в лучшем проявлении природы. Если Нарьялова и Ирина хоть раз видели его таким, — а глупо было бы предположить обратное, — то не мудрено, что девушки не могут забыть Илью. Я и сама близка к тому, чтобы окончательно потерять голову.

Сильные мышцы бедер натягивают ткань, парень делает шаг, и я наконец-то слышу обращенный ко мне вопрос:

— Воробышек, я похож на Серого Волка?

— Нет.

— Тогда что ты делаешь в кресле?

— Сижу.

— Почему здесь?.. Воробышек, перестань изводить себя стойкостью и моралью. Нам с тобой выпал чертовски сложный день, давай просто закончим его. Тебе лучше прилечь на кровать, я не собираюсь глодать тебя целиком. Только по кусочкам, клянусь.

Он выключает светильники, оставляет свет в ванной, и подходит к кровати. Отбросив конец одеяла, укладывается в постель, забросив руки за голову. В комнате достаточно темно, и все же я вижу, как от движения ноги распахивается полотенце, и в прорехе мелькает голое бедро, доказывая, что парень без белья.

Черт! Я так не договаривалась! От смущения я сползаю с кресла и запрыгиваю в кровать в чем была. Затихаю, натянув одеяло до подбородка. Постель холодная и чужая, по телу проходит волна озноба. Когда это повторяется несколько раз подряд, Люков произносит, скользнув рукой под одеяло, легко поймав мое запястье:

— Ледышка, разденься и прими горячий душ, как все нормальные люди. Я бы согрел тебя, но ведь ты не позволишь?

— Ч-что? — темные глаза Люкова странно блестят, заставляя меня окончательно растеряться.

— Тебе это платье очень идет, я не соврал сегодня, но будет куда лучше, птичка, если ты не станешь душить свое тело во сне. Можешь откатиться от меня хоть на метр, если тебе так спокойнее, только согрейся сначала, хорошо?

Он прав. Мне становится невероятно стыдно за свой нелепый страх: вот дурочка, как над такой не подшутить? Я киваю и ухожу в ванную комнату, плотно притворив за собой дверь.

— Пожалуйста, я должна тебе объяснить. Должна сказать. То есть, рассказать…

То, что говорит Босс о нас с воробышком, слишком жестоко, чтобы я мог по достоинству оценить шутку. Я никогда ни о ком не думал в подобном контексте, не представлял с собой рядом, и сейчас просто застываю, чувствуя, как эта новость вместе с раздражением и досадой на Градова неожиданно приносит с собой боль.

Ее глаза опущены и смотрят в пол. Рука растерянно теребит волосы, падает на колени, сминая ткань платья. Дыхание от волнения прерывается. Птичка впечатлена тостом не меньше меня, и я даже думать не хочу, какая сумасшедшая блажь ударила в седую голову Боссу, заставив заявить о нашей свадьбе. О ком завела разговор девчонка, и кто ей настолько дорог, что тот, кого я должен называть отцом, об этом узнал?

В памяти тут же всплывает застывшая темная фигура в тени дома в провинциальном Гордеевске и полный удивления и тоскливой надежды окрик: «Женя?». И торопливые шаги воробышка, почти сорвавшиеся на бег.

Кто он ей? Явно не просто друг. Так неужели кто-то гораздо больше?..

Черт! Это слишком жестоко ничего не знать о ней. Почти ничего.

Какой-то идиот выкрикивает «Горько!», и птичка испуганно вздрагивает. Сердится, в отчаянии прикусывая нежно-алую кожу губ, вздергивает в присущем ей гордом жесте подбородок, и я тут же жадно впитываю это движение в себя. Прикипаю горячим взглядом к чуть вспухшим девичьим губам, тянусь к ней, как никогда в своей жизни желая привлечь девчонку к себе и наконец почувствовать ее вкус…

Вкус летнего сада и солнечной листвы…

Вкус хмеля и чистого удовольствия…

— Илья, п-пожалуйста…

Яшка правильно понял: больше я не спущу ему. Я искалечу его за один только косой взгляд в сторону птички. Мои пальцы сами собой сжимаются в кулак, когда я вижу, с каким голодом в глазах он пялится на девчонку. Мой брат никогда больше не совершит ошибки по отношению к ней, иначе я сломаю его жизнь легко и без сожаления, стребовав то, что и так давно принадлежит мне.

— Извини, Жень. Я полный придурок, признаю. За все извини.

Извинила, но телефон не взяла. Кто бы сомневался. Жаль, не поняла, чего Яшке стоило сказать ей эти простые слова. Возможно, первые слова прощения в его сытой никчемной жизни.

За столом вновь раздается робкое «Горько!», его подхватывает пара бодрых голосов, и губы Воробышек тут же приоткрываются на вздохе, дразня меня влажным блеском. По щекам пятнами ползет смущение, длинные ресницы опускаются, а тонкие пальцы, коснувшись в волнении волос, падают на шелковый вырез платья. Бездумно сминают ткань, помогая птичке облегчить дыхание, обнажая мягкую сливочную полноту груди и что-то кремово-пенное на ней…

Ай, черт! Это выше моих сил!

Я вскакиваю и поднимаю встрепенувшуюся девчонку. Бегу без оглядки, покидая наряженный и невероятно душный карнавальный зал в желании заткнуть кулаком глупые глотки незнакомых людей и как можно надежнее изолировать от себя птичку.