Табак - Димитр Димов

Ирина вздрогнула.

– Так вот в чем дело? – с иронией бросила она. – Значит, вы и в деревне баламутите парод!.. Что это за девушка?

– Лила.

Ирина задумалась. Динко пристально наблюдал за пей.

– Значит, ты хочешь, чтобы я спасала своих врагов – тех, что убили отца?… – сказала она, немного помолчав. – Так?

– Сейчас не время спорить об этом! – Динко гневно повысил голос. – Тебя просят оказать помощь раненой! Поможешь или пет?

– Обязана помочь, – проговорила Ирина с горькой усмешкой.

– Будет верхом подлости, если потом ты ее выдашь.

Ирина засмеялась холодным, невеселым смехом.

– Ты считаешь меня моральным выродком, не так ли? – спросила она.

– Нет! – Голос Динко был по-прежнему тверд. – Потому я и обращаюсь к тебе, что не считаю тебя выродком.

– Спасибо! – Горькая усмешка не сходила с ее губ. – Попытаюсь сделать все, что могу.

– Завтра утром я заеду за тобой на двуколке.

– Ладно. Приезжай.

Динко встал и собрался уходить, но Ирина остановила его.

– Тебе, наверное, хочется поговорить со мной еще о чем-то? – со злой иронией спросила она.

– Незачем, – ответил он. – Все ясно и для нас, и для соседей, и для тебя.

– А я хочу, чтобы стало еще ясней.

Ирина протянула ему свой портсигар, наполненный экспортными сигаретами с золочеными мундштуками. Динко хмуро уставился на серебряную безделушку, украшенную рубинами, и не взял сигареты.

– Ну да! Это от него, – с раздражением сказала Ирина. – Хороший подарок, правда?

– Хороший и дорогой, – равнодушно согласился Динко, закуривая собственную сигарету.

Наступило молчание, и тут Ирина почувствовала, что он сейчас выскажется начистоту. И она была благодарна ему за это.

– Послушай, – начал Динко спокойным тоном, который неприятно удивил и даже несколько уязвил Ирину. – Из всех родственников только я один могу тебя понять. Покойный дядя и тот не понимал тебя. Он был человек честный, но скованный мещанскими предрассудками своей среды… Это тебя тяготило, правда?

– Да, – ответила она тихо.

– А ты уверена, что я могу тебя понять?

– Не совсем.

– Тогда допустим хотя бы, что я искренне стремлюсь к этому.

– Допустим, – сказала она равнодушно.

Он хмуро взглянул на ее смуглую нежную руку, золотые часы, ногти, покрытые темно-красным лаком. На позолоченном кончике ее сигареты осталось пятнышко от губной помады. Ничто так очевидно не выдавало отчужденности Ирины от семьи, как эта изящная, выхоленная рука. И все же это была рука девушки из народа. Об этом напоминали и широкая кисть, и крепкие мускулы предплечья.

– Ну что же, допустим!.. – Он горько улыбнулся. – В таком случае я мог бы задать тебе несколько вопросов, и ты не подумаешь, что я вмешиваюсь в твои личные дела или навязываюсь тебе в опекуны?

– В опекуны? – повторила она, как безразличное эхо. – На это ты не имеешь права… С какой стати?

– Разумеется. Я говорю с тобой просто как друг… Или как представитель семьи, если тебя коробит слово «друг».

– Нет, не коробит… – Ирина потушила сигарету. – Что именно тебе хочется узнать?

– Совсем не то, что ты думаешь. Меня не интересует формальная сторона дела.

– Очень хорошо! – В ее голосе прозвучала сдержанная признательность. – Я пока не могу выйти замуж за Бориса.

– Не в этом дело, не важно, выйдешь ты за него пли нет.

Ирина удивленно взглянула на него. Умные зеленые глаза Динко, не мигая, смотрели на нее в упор. Они излучали спокойный, ясный свет, который помогал ей говорить откровенно.

– Тогда в чем дело? – мягко спросила она. – Ты ошибаешься, если думаешь, что я получаю от него кучу денег… Я не отказываюсь лишь от того, что мне необходимо, чтобы вращаться в его среде.

– Это тоже не имеет значения, – заметил он, к еще большему ее удивлению. – Гораздо важнее самой во всем давать себе отчет. Гораздо важнее, чтобы ты знала, что именно ты любишь: самого Бориса или его мир?

– Могу ответить сразу. Я люблю только Бориса.

– А мне кажется, что ты его уже не любишь, – продолжал Динко задумчиво. – Ты не могла бы любить человека, который бросил тебя как тряпку, чтобы жениться на Марии и прибрать к рукам «Никотиану». Ты помнишь, в каком состоянии ты была тогда? Неужели ты это забыла?

– Я страдала, потому что любила его, – быстро проговорила Ирина. – И сейчас люблю!.. И всегда буду любить! Ради него я готова на все! – В ее голосе неожиданно зазвучала насмешка. – Что еще тебя интересует? – спросила она.

– Ничего! – ответил он, угрюмо усмехнувшись. – Это вполне тебя оправдывает.

– Думай, что хочешь, – сказала она.

Лицо его снова стало спокойным и серьезным.

– По крайней мере я буду уверен, что ты сама себя обманываешь. – Он чиркнул спичкой и опять закурил сигарету, наполнив комнату едким дымом. – Значит, ты его любишь? – В голосе Динко звучала лишь еле заметная ирония. – Но вряд ли так сильно, как раньше, а при теперешних обстоятельствах это уже много.

– Что ты имеешь в виду?

– То, о чем только что говорил. На самом деле ты любишь его мир… Сейчас ты любишь Бориса лишь потому, что дорожишь этим его миром. Тебе лестно быть любовницей человека, перед которым все трепещут.

– Тебе остается только назвать меня содержанкой. Мне все равно.

– Я боюсь именно того момента, когда ты сама почувствуешь, что стала содержанкой.

– А если я выйду за него замуж? – спросила Ирина презрительно.

– Это будет только очередной успех в твоей карьере.

– Это ты и хотел мне сказать?

– Да, это! И еще одно: понимаешь ли ты, что фактически Борис – убийца твоего отца?

– Убийца?… – повторила она, ошеломленная.

Это слово испугало ее. Казалось, оно не вырвалось из уст Динко, а существовало вне его, вне отношения Динко к Борису. То прозвучала сама действительность, которой нет дела до ненависти или снисходительности.

– Неужели это тебе самой не приходило в голову? – продолжал Динко, не дав ей опомниться. – Ты что, уверена, что его убили забастовщики? А кто вынудил голодных рабочих бастовать?… Кто послал твоего отца против них?… Кто отдает приказы правительству, министрам, околийскому начальнику, полиции?… Кто на самом деле управляет страной? Только капитал! Только Борис и другие олигархи вроде него! Отец твой был послушным колесиком в государственной машине – колесиком, которое вчера сломалось и которым тоже управлял Борис! Борис всесилен!.. Но всех честных людей возмущает и «Никотиана», и его поведение. Каждый знает, что он мог бы дать прибавку рабочим и после этого по-прежнему получать миллионные прибыли и жить, как князь… Но рабочие для него – это скот, бесправная толпа, которую можно давить как угодно, лишь бы сэкономить на обработке табака. А эта экономия – часть его прибылей… Зачем ему повышать поденную плату хотя бы на пять процентов, если забастовщики через несколько дней сами будут проситься обратно на работу? Вчера я прошелся по рабочему кварталу. Я видел голодных людей, которые собирались громить пекарню… Матерям нечем кормить детей… Двое ребятишек подрались из-за куска заплесневелого хлеба… Вот что натворила клика, сидящая на шее у болгарского народа!.. Вот что делает твой Борис, который подарил тебе золотые часы и серебряный портсигар с рубинами. Ведь это ворованные, украденные у народа вещи…

– Довольно! – вырвалось у Ирины.

– Ага, ты сердишься!.. – проговорил он насмешливо. – На кого?

– На тебя! Это чудовищное искажение того, что происходит. Это зависть!.. Ненависть!.. Ты просто омерзительный коммунист!..

– Да, я коммунист. Но то, о чем я говорил, видят тысячи людей, которые вовсе не коммунисты. Мы, коммунисты, отличаемся от них тем, что не сидим сложа руки или хотя бы не молчим… Вот почему мы омерзительны.

– Довольно! Перестань! Уходи!..

В голосе Ирины звучали истерические нотки. Лицо ее исказилось от ужаса перед чем-то страшным, о чем она до сих пор бессознательно старалась не думать.

– Нет, я не уйду, – продолжал с мрачным спокойствием Динко. – Раз уж начал, выскажусь до конца. И если у тебя есть характер, ты должна сперва выслушать меня, а потом уже возражать… Ты, очевидно, не представляешь себе, почему вспыхнула забастовка и как ее подавил Борис. Он глумится над правом человека на хлеб и жизнь. Рабочим не позволяют даже устраивать собрания. Как можно с этим мириться?… Позавчера убили твоего отца и работницу, вдову, оставившую на улице двух детей. Но это еще не все жестокости. Два дня назад в околийском управлении забили до полусмерти арестанта, вероятно коммуниста. Военный фельдшер, которого вызвали, чтобы он уколами привел его в чувство, осмелился протестовать – его уволили из армии и пригрозили судом. Симеон – руководитель здешних забастовщиков – бесследно исчез. Исчезло и еще несколько рабочих. Этих людей будут зверски истязать, чтобы они подписали показания о несуществующих заговорах. И только нечеловеческая выдержка, только отказ, несмотря на пытки, подписать вымышленные показания дают им маленькую, шаткую возможность спастись, если только палачи не решат застрелить их без суда… Все преступление этих людей в том, что они организовали забастовку. Попробуй поразмыслить обо всем этом!.. Попробуй понять, почему растет гнев и возмущение людей, которых мир Бориса, да и ты заодно с ним, зовет коммунистами, предателями, изменниками родины!.. Попробуй получше проникнуть в глубь этого мира, и ты увидишь, что он зиждется на крови, насилии и грабеже, что Борис вовсе не сверхчеловек, а всего лишь пройдоха, с помощью женщины прибравший к рукам «Никотиану», хитрый и бездушный лавочник, одержимый манией величия, бесчеловечный филистер без чувств и порывов!.. Завтра, когда устои его мира пошатнутся, ты разглядишь его полное духовное ничтожество, увидишь, как он жалок, беспомощен и труслив. В его слугах, в чинах армии и полиции, которые нас преследуют, все-таки есть что-то человеческое… Они рискуют жизнью в борьбе с нами, они искренно верят в свой казенный патриотизм и в жестокой погоне за куском хлеба вынуждены становиться убийцами… Но их хозяину – финансовой олигархии – все это чуждо! Ей присущи только предельный цинизм и нравственное отупение! Таков мир Бориса, таков и сам Борис! И это твой идеал? Неужели ты можешь его любить? Неужели ты веришь, что и он тебя любит? Неужели ради него ты готова прослыть содержанкой?