История моей жизни - Александр Редигер

Назначен был Субботич. Я его поблагодарил, но сказал, что боюсь стать перед войсками, так как уже давно ушел из строя и на маневрах чувствовал, что плохо ориентируюсь, и войска у меня выходят из рук. Куропаткин мне советовал командовать одно лето дивизией, чтобы вновь освоиться со строем, и сказал, что считает меня человеком воли (так же как и себя самого), тогда как Сахаров человек ума. Тогда же он мне сообщил по секрету, что на случай войны назначены два главнокомандующих: северной группой армий - великий князь Николай Николаевич, а южной - он, Куропаткин; ему это назначение дано лишь теперь, когда выяснилось, что Драгомиров уже разваливается и не может быть главнокомандующим. Через день А. М. Куропаткина мне тоже говорила про мою бывшую кандидатуру; она полагала, что мне не стоит ехать так далеко, а надо выждать что-либо поближе.

Возможность получить округ, хотя бы в будущем, меня очень обрадовала; именно Приамурский был бы мне очень по сердцу, так как там было сравнительно мало войск - шесть стрелковых и одна резервная бригада - и собственно боевого значения этого округа тогда еще ничего не предвещало, так что я надеялся бы справиться и со строевой частью; на окраины же меня уже давно тянуло ввиду большей самостоятельности и более живой работы, как я уже испытал в Болгарии. Была, наконец, еще одна причина, в которой я тогда не признался бы никому: это то, что на окраину жена моя вероятно не пожелала бы ехать; при ее упорном нежелании уехать, хоть на время, от меня мой отъезд от нее представлял собой единственную возможность получить покой и избавиться от постоянных неприятностей.

2 декабря Вернандер опять устроил у себя вечер для Куропаткиных из лиц, постоянно бывавших у них, и угостил отличным ужином.

В конце года, 6 декабря, я получил награду - аренду по две тысячи рублей в год на шесть лет; деньги эти выплачивались из сумм Министерства земледелия, а потому я извещение о назначении аренды получил от министра земледелия*. Через несколько дней Куропаткин мне рассказал, что Сахаров в претензии, что я получил много наград и денег; претензия эта была довольно странная, так как Сахаров сам получал все, что возможно, раньше других.

План на бюджетное пятилетие 1904-08 гг. составлялся в 1903 году, но в этом году шло предварительное обсуждение необходимых мер.

В мае в Петербург приехал новый президент Французской республики, Лубе. К приему его Канцелярия была причастна лишь в смысле декорации дома военного министра, которая была выполнена роскошно под руководством художника-декоратора императорских театров Иванова.

В день приезда Лубе, 7 мая, я вечером получил его карточку и ящик длиной в аршин. Я тотчас взялся за откупорку; внутри оказался еще другой ящик; промежуток между ящиками был заполнен соломой; во внутреннем ящике оказались, завернутые в древесную вату, две севрские вазы с крышками, с изображением на них хризантем на красном фоне, высотой в шесть-семь вершков; по приложенной записке это были vases saigon, то есть, вероятно, - кохинхинского стиля. На следующий день я расписался у Лубе, а французскому послу отвез свою карточку и письмо, в котором просил его предоставить президенту мою почтительную благодарность. Вслед за тем я еще получил командорский крест Почетного легиона. Самого Лубе мне не пришлось видеть.

Пробыв вторую зиму в Петербурге в Комиссии, брат пожелал совсем остаться здесь и покинуть строй. В начале года выяснилось, что должна открыться должность управляющего делами Главного военно-санитарного комитета, так как занимавший ее генерал Цикельн опасно заболел. Председатель комитета генерал Рерберг (член Военного совета) согласился предоставить ее брату, и после смерти Цикельна, в конце июля, брат был назначен на эту должность, а в конце сентября он переселился в Петербург.

Лето этого года жена непременно хотела жить без хозяйства, поэтому я дачи не искал; мы предполагали провести лето в Финляндии, в каких-либо пансионатах или санаториях. По данному вопросу я разговорился в Московском купеческом банке с Николаем Ивановичем Шелепиным, помощником управляющего здешней конторой; он летом жил у станции Преображенской и соблазнял жить там же и заниматься рыбной ловлей, до которой он оказался страстным любителем; я отказался, но рассчитывая на рыбную ловлю в Финляндии, попросил его купить мне пару хороших удочек, что он и исполнил.

В ночь на 1 июня жена заболела сильными болями в спине; приглашенный профессор Яновский в тот же день уезжал за границу и потому рекомендовал обратиться к д-ру Лангу, кажется, его ассистенту. Ланг определил, что болезнь нервная и предупредил, что если боли не пройдут, то придется ехать в Теплиц; но боли прошли; о разъездах думать не приходилось, а надо было искать дачу, которую найти в середине июня было нелегко - все хорошие были уже заняты.

Мне рекомендовали дачу Советова около Халила, и я 16 июня поехал туда; оказалось, что владелец сам занял ее, так как уже потерял надежду сдать ее в этом году. Советовы оказались очень любезными людьми; они меня накормили, а затем он поехал со мною на соседнюю дачу, верстах в трех от него; она мне понравилась, и на обратном пути я был у ее владельца, который согласился сдать ее мне. Наконец 25 июня мы переехали на дачу. Во все время болезни жены и в течение лета сестра ее. Маша, жила у нас*. Дача была большая, довольно благоустроенная и стояла на берегу того же озера, что и санаторий Халила, на расстоянии версты от последнего: эта близость была удобна для доставки почты и всяких продуктов. Советовым мы сделали визит, чтобы поблагодарить их за любезность и за помощь в найме дачи, и затем стали изредка бывать друг у друга. Занимался я усердно рыбной ловлей, но добыча была совершенно ничтожной; сверх того, я по руководству стал заниматься резьбой по дереву. Окрестности дачи были довольно безрадостные, симпатичных прогулок не было и, в общем, жизнь там была довольно тоскливой. Вскоре по переезду на дачу мне пришлось приехать в город на свадьбу Березовского, взявшего с меня слово, что я буду на ней.

Березовский еще в 1901 году написал мне в Лугано, что собирается развестись с женой, а затем, в сентябре того же года, он мне объяснил, что жена его уже года четыре состоит в связи с каким-то Семенютой; теперь развод состоялся, и 30 июня в церкви Михайловского артиллерийского училища он был обвенчан с Александрой Андреевной Говард, которая, кажется, была бонной у его детей.

В середине августа я заболел бронхитом, от которого меня довольно быстро избавили д-р Лебедев (из санатория) и доцент Линский, знакомый Советова.

В город мы переехали 22 августа. Семейная моя жизнь становилась все хуже; жена раздражалась и делала сцены по всякому поводу: из-за предположения Куропаткина дать мне округ, за то, что я в свою спальню прошел через ее и проч. Несмотря на все мои протесты, она днем, как только я уйду из служебного кабинета, открывала в нем форточку, и я по возвращении должен был сидеть в холодной комнате и простужаться, так что, в конце концов, я заколотил форточку. Ни о чем с ней не было возможности договориться в никогда нельзя было предусмотреть по какому поводу начнется сцена; в ней постоянно кипела какая-то злоба, которая вырывалась по всякому поводу и предлогу. Племянника Сашу она выжила из дома, племяннику Жене запретила приходить к нам, Березовского не желала видеть ввиду его развода, наконец нагрубила жене брата. Она сама никуда не ездила, и мы никого не принимали; я тоже очень редко бывал у кого-либо кроме Куропаткиных, да и по поводу вечеров, которые я у них проводил, были постоянные истории! Положение становилось невыносимым, а выхода из него я не видел. Единственный человек, который по своей доброте и долготерпению мог ладить с ней, была ее сестра Маша, но и то только временно, после чего она бежала из нашего дома, как от какого-то кошмара, и вновь приезжала, когда ее звали на помощь. Очевидно, что и прислуга у нас не жила и беспрестанно менялась.