Голая экономика. Разоблачение унылой науки - Чарлз Уилэн

Будет ли федеральное правительство по-прежнему регулировать количество пепперони в замороженной пицце? Министерство сельского хозяйства США в настоящее время требует, чтобы каждая замороженная мясная пицца содержала по меньшей мере 10 % мяса. Это означает, что в каждой пицце диаметром 12 дюймов должно быть примерно 20 ломтиков пепперони — свиной или говяжьей колбасы. (Министерство сельского хозяйства рассматривает предложение об уменьшении обязательного количества мяса на 40 %, т. е. в каждой пицце будет на 8 ломтиков колбасы меньше [175].) Регулирование количества пепперони — занятие глупое, но проблема на самом деле не в замороженной пицце. Проблема в том, что должно делать правительство и чего оно делать не должно. Экономическая наука может вывести нас за пределы бессмысленных дебатов о степени государственного вмешательства в экономику. Государство должно делать столько, сколько делало всегда, хотя и необязательно в сфере регламентирования количества ломтиков колбасы в замороженной пицце. Мир становится все более сложным и взаимозависимым, и наши институты должны соответствовать этим переменам. Что заставляет мировых лидеров не спать по ночам? Глобальное потепление? Распространение наркотиков? Терроризм? Торговля? Финансовые кризисы? Ни одну из этих проблем нельзя решить без участия государства; на самом деле ни одну из этих проблем нельзя успешно решить без сотрудничества государств.

В данном случае представители обоих полюсов политического спектра прячут головы в песок. Правые живут в постоянном страхе перед «мировым правительством». Левые видят в большинстве международных институтов проявления капиталистического заговора. Правительства несовершенны, несовершенны и международные институты. Но они все равно необходимы и станут еще более необходимыми.

Есть ли у нас действительно продуманная монетарная политика? Японская экономика, одна из крупнейших и наиболее производительных экономик мира, более десятилетия переживает стагнацию. Индекс Никкей, японский эквивалент индекса S&P 500, сегодня не выше, чем он был в конце 1980-х годов. Это должно заставить нас приостановиться. Взять паузу. Экономический обозреватель «New York Times» Пол Кругман писал после 11 сентября:

Хотелось бы уверенно сказать, что безрадостный опыт Японии не имеет ни малейшего отношения к США. Разумеется, во многих отношениях США и Япония — очень разные страны. Однако между тем, что случилось в Японии десять лет назад, и тем, что случилось с экономикой США всего лишь несколько недель назад, есть явное сходство. Действительно, история Японии очень походит на назидательную пьесу, которую сочинили в назидание именно нам [176].

Мы еще не подчинили себе цикл деловой активности (приливы и отливы, периодически приводящие к спадам экономики). Мы в лучшем случае укротили этот цикл. Из 50 лет, предшествовавших Великой депрессии, экономика испытывала спад примерно 25 лет. После Великой депрессии экономика переживала спады в течение менее 20 % времени [177]. Мы обрели лучшее понимание налоговой и монетарной политики, вследствие чего экономика стала развиваться более плавно.

И все-таки есть множество причин для того, чтобы проявлять смирение. Даже теперь мы не вполне понимаем Великую депрессию. Как могло случиться, что зрелая и эффективная экономика двинулась вспять, потеряв около 30 % своих производственных мощностей и лишив каждого четвертого американца работы? Японская экономика, это чудо 1980-х годов, упрямо противится традиционным мерам монетарного и налогового регулирования, тем самым вызывая то, что «Wall Street Journal» назвал «одной из величайших экономических дискуссий столетия» [178]. Может ли нечто подобное произойти в США? Не исключено.

Будет ли через 50 лет понятие «африканские тигры» означать заповедник или историю стремительного развития? Найдите ребенка, скажем, восьми-девяти лет от роду, и попытайтесь объяснить ему, почему значительная часть мира живет хорошо, даже роскошно, тогда как в иных частях планеты миллионы людей умирают от голода, а миллиарды других едва-едва избегают голодной смерти. В какой-то момент ваши объяснения начнут выглядеть неубедительными и неадекватными. Очевидно, что у нас нет магического средства, обеспечивающего экономическое развитие. Нет у нас и средства, исцеляющего от рака, однако мы не сдаемся. Будет ли мир в 2050 г. гораздо менее бедным, чем сейчас? Не факт. Мы можем представить себе восточно-азиатский сценарий, по которому страны преображаются за какие-то десятилетия. А можем представить и сценарий Африки южнее Сахары, где страны от десятилетия к десятилетию влачат унылое существование без сколько-нибудь заметного экономического роста. Один сценарий выведет миллиарды людей из нищеты и несчастья, а другой никого и никуда не выведет.

Когда мы спрашиваем о том, будут ли бедные страны через 50 лет по-прежнему бедны, этот вопрос кажется далеким и абстрактным, почти таким же, как если бы ответ на него зависел от будущего расположения светил. Но когда мы разбиваем этот вопрос на составляющие, когда мы спрашиваем о вещах, которые как нам известно, будут отличать богатые страны от бедных, проблема глобальной нищеты начинает казаться более внятной и решаемой. Создадут ли правительства развивающихся стран именно те институты, которые обеспечат функционирование рыночной экономики, и станут ли эти правительства поддерживать такие институты? Разовьют ли эти страны экспортные отрасли, которые позволят им вырваться из капкана примитивного сельского хозяйства? И откроют ли США свой огромный рынок для товаров, производимых экспортными отраслями развивающихся стран? Используют ли богатые страны свои технологии и ресурсы для борьбы с болезнями, терзающими развивающиеся страны, особенно для борьбы со СПИДом? Появится ли у семьи индийских крестьян, в которой завтра родится девочка, стимул к инвестициям в ее человеческий капитал?

Это — всего лишь мои вопросы. Надеюсь, что теперь у вас появились ваши собственные. Удивительным в экономике является то, что как только вы знакомитесь с фундаментальными идеями, они начинают проявляться везде. Грустный парадокс курса «Econ 101» заключается в том, что изучающие его слишком часто страдают от нудных эзотерических лекций, тогда как экономика буквально окружает каждого человека. Экономика предлагает понимание богатства, нищеты, отношений между полами, окружающей среды, дискриминации, политики — называю лишь некоторые из затронутых нами предметов. Как же все это может быть неинтересным?