Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы - Олег Терентьев

На своих плечах он, как мог, тащил нас из колеи безвременья. Песни его будоражили, он не давал нам поблажек, не позволял забыть о человеческом назначении, заставлял даже самых слабых и малодушных тосковать о подвигах. И сам не помышлял о снисхождении. Он был настоящим мужчиной, «хотел быть только первым».

Судьба уважает смелых, и она была щедра к нему: осенила высоким даром слова, одарила реальной прижизненной славой, наградила истинной и вполне земной любовью.

В размышлениях о Высоцком как-то принято сокрушаться о том, что он так и не смог пробиться к официальному признанию на литературном поприще, которое считал главным делом жизни, что только одна песня, да и та в искореженном виде, была опубликована при его жизни. Но что это по сравнению с тем, что его песенному слову вторила вся Россия!

Владимир Высоцкий сожалел о том, что ему не довелось воплотить на сцене образ современника. Но, пожалуй, эту роль для него никто и не мог сочинить. Он написал ее сам: своей творческой дерзостью и всей судьбой.

Юрий Ростовцев

Владимир Высоцкий

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

— Помнишь ли, товарищ, этот дом?

Нет, не забываешь ты о нём!

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Ещё бы...

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

Переименован он теперь,

Стало всё по новой там, верь не верь!

И всё же, где б ты ни был, где ты ни бредёшь —

Нет-нет, да по Каретному пройдёшь.

Ещё бы...

— Где твои семнадцать лет?

— На Большом Каретном.

— Где твои семнадцать бед?

— На Большом Каретном.

— Где твой чёрный пистолет?

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?

— На Большом Каретном.

1962

В тот вечер я не пил, не пел,

Я на неё вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети,

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был,—

Он мне грубил, он мне грозил, —

А я всё помню, я был не пьяный.

Когда ж я уходить решил,

Она сказала: «Не спеши!»

Она сказала: «Не спеши,

Ведь слишком рано».

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл,

И как-то в осень, и как-то в осень —

Иду с дружком, гляжу — стоят.

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд,

Их было восемь.

Со мною нож, решил я: «Что ж,

Меня так просто не возьмёшь.

Держитесь, гады! Держитесь, гады!»

К чему задаром пропадать?

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда -

Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был, -

Он эту кашу заварил

Вполне серьёзно, вполне серьёзно.

Мне кто-то на плечи повис,

Валюха крикнул: «Берегись!»

Валюха крикнул: «Берегись!»

Но было поздно.

За восемь бед — один ответ.

В тюрьме есть тоже лазарет,

Я там валялся, я там валялся.

Врач резал вдоль я поперёк,

Он мне сказал: «Держись, браток!»

Он мне сказал: «Держись, браток!»

И я держался.

Разлука мигом пронеслась.

Она меня не дождалась,

Но я прощаю, её прощаю.

Её простил и всё забыл,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был,

Не извиняю.

Её, конечно, я простил,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был,

Я повстречаю!

1962

Мне этот бой не забыть нипочём,—

Смертью пропитан воздух.

А с небосвода бесшумным дождём

Падали звёзды.

Снова упала, и я загадал —

Выйти живым из боя!

Так свою жизнь я поспешно связал

С глупой звездою.

Нам говорили: «Нужна высота!»

И «Не жалеть патроны!»,

Вон покатилась вторая звезда—

Вам на погоны.

Я уж решил — миновала беда,

И удалось отвертеться...

С неба скатилась шальная звезда

Прямо под сердце.

Звёзд этих в небе - как рыбы в прудах,

Хватит на всех с лихвою.

Если б не насмерть - ходил бы тогда

Тоже героем.

Я бы звезду эту сыну отдал, -

Просто на память...

В небе висит, пропадает звезда -

Некуда падать.

Июль 1964

Если друг оказался вдруг

И не друг, и не враг, а так...

Если сразу не разберёшь,

Плох он или хорош, —

Парня в горы тяни, рискни,

Не бросай одного его,

Пусть он в связке в одной с

тобой —

Там поймёшь, кто такой.

Если парень в горах — не ах,

Если сразу раскис — и вниз,

Шаг ступил на ледник — и сник,

Оступился — и в крик, —

Значит, рядом с тобой — чужой,

Ты его не брани — гони:

Вверх таких не берут, и тут

Про таких не поют.

Если ж он не скулил, не ныл,

Пусть он хмур был и зол, но шёл,

А когда ты упал со скал,

Он стонал, но держал;

Если шёл он с тобой как в бой,

На вершине стоял, хмельной,—

Значит, как на себя самого,

Положись на него.

1966

В ресторане по стенкам висят тут и там

Три медведя, заколотый витязь, —

За столом одиноко сидит капитан.

— Разрешите? — спросил я,

— Садитесь!

Закури! — Извините, «Казбек» не курю.

— Ладно, выпей! Давай-ка посуду...

Да пока принесут... Пей, кому говорю!

Будь здоров!

— Обязательно буду.

— Ну! Так что же,— сказал, захмелев, капитан,

— Водку пьёшь ты красиво, однако,

А видал ты вблизи пулемёт или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной,

За моею спиною — такое!..

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!

Он ругался и пил, он спросил про отца.

Он кричал, тупо глядя на блюдо:

— Я полжизни отдал за тебя, подлеца,

А ты жизнь прожигаешь, паскуда!

А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!

А ты водку тут хлещешь со мною! —

Я сидел, как в окопе под Курской дугой,

Там, где был капитан старшиною.

Он всё больше хмелел. Я за ним по пятам.