Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Мечи разрубают людей быстрее, чем заклинания, — сказал Парменион. — Я испытаю судьбу и пойду за магом. — Взяв поводья своего жеребца в правую руку, он повел животное к скале. Когда он подошел, температура воздуха подскочила, камни показались прозрачными. Он пошел вперед, проходя через них, чувствуя себя невесомым и потерянным.

Мотак вышел из стены за его спиной, обильно потея, пока, наконец, не догнал своего друга. — Что дальше? — прошептал фиванец.

Они находились в огромной подземной пещере, со сводчатого потолка свисали гигантские сталактиты. С них ритмично капала вода, и на полу пещеры сверкало много темных бассейнов.

Незнакомец показался в пятидесяти шагах впереди от них. — Сюда, — позвал он. — Вы еще только на полпути домой.

— Больше похоже, что на полпути в Аид, — проворчал Мотак, обнажив меч.

Двое мужчин провели своих коней по полу пещеры к широкому естественному ходу, выводящему на просторную зеленую поляну, на которой был выстроен небольшой дом — крыша покрыта красной черепицей, стены гладкие и белые.

Парменион вышел под солнечные лучи и остановился. Ландшафт был холмистый и зеленый, но ни в одном из направлений не было видно гор, и от реки Нестус также не было следа.

Оседлав коней, двое мужчин проехали к дому, где всё тот же незнакомец накрыл стол с холодными закусками, сыром и фруктами. Налив гостям по кубку вина, он сел в тени цветущего дерева. — Это не отравлено, — сказал он, видя, как его гости уставились на еду.

— А ты не ешь? — спросил Парменион.

— Я не голоден. Но поразмысли вот о чем: человеку, который может заставить исчезнуть горы, вряд ли понадобится яд, чтобы избавиться от гостей.

— Резонная мысль, — согласился Парменион и взял яблоко.

Мотак схватил его за руку. — Я съем первым, — сказал фиванец, взял плод и вгрызся в него.

— Какое недоверие, — заметил незнакомец. Мотак постепенно отведал все блюда. Наконец он погладил себя по животу.

— Лучшее, что я пробовал в жизни, — сказал он. Парменион немного поел, затем сел рядом с незнакомцем.

— Зачем ты ждал меня?

— Потому что ты — еще одно эхо Великой Песни, Парменион. Их было много до тебя, и многие придут после. Но я здесь для того, чтобы предложить свою помощь. Но, во-первых, почему ты воспринял мою магию с таким равнодушием? Кто-то уже раздвигал горы для тебя?

— Я видел, как маги обращали посохи в змей и поднимали людей в воздух. А в Сузах есть маг, который может заставить человека поверить, что он птица, так что бедняга будет махать руками, пытаясь взлететь. Возможно, горы стоят всё там же, просто ты сделал так, что мы их не видим. Мне всё равно. Расскажи лучше, что это за Великая Песня, о которой ты упомянул?

— Это война между мечтой и кошмаром. Вечная война. И ты — часть этой войны. О ней пел Гомер, поведав миру о битве за Трою. Другие народы пели ее на разный лад, о разных временах, о Гильгамеше и Экодасе, о Паристуре и Саронделе. Каждый из них — эхо. Скоро мы увидим рождение новой легенды, и Гибель Народов будет в ее центре.

— Я ничего не знаю об этом, и твоя речь полна загадок. Я должен поблагодарить тебя за еду и гостеприимство, но давай говорить на прямоту: кто ты?

Человек усмехнулся и откинулся на ствол цветущего дерева. — Сразу быка за рога, да? Вечный полководец. Что ж, в этом нет ничего постыдного, мой спартанский друг. Это ведь служило тебе на протяжении долгих лет, так? Я? Как я уже сказал, я ученый. Я никогда не был воителем, но многих из них знал. Ты очень напоминаешь мне Леонида, Царя Мечей. Он был человеком великой прозорливости, и обладал даром воодушевлять людей на великие дела.

— Царь Мечей погиб больше века назад, — сказал Парменион. — Хочешь сказать, ты знал его лично?

— Я не сказал, что знал его, Парменион. Я сказал лишь, что ты напомнил мне его. Жаль, что он решил погибнуть при Фермопилах; он бы смог сделать Спарту поистине великой. И все же, он тоже был мощным эхом Великой Песни, триста человек против армии в двести тысяч. Небывалая отвага.

— Когда я жил в Фивах, — сказал Парменион, — там был один человек, который пытался научить меня, как поймать рыбу голыми руками. Разговор с тобой напоминает мне то время. Я слышу твои слова, но они ускользают от меня, их значение где-то теряется. Как ты можешь мне помочь?

— В данный момент я не нужен тебе, спартанец, — сказал человек, и улыбка его растаяла. Протянув руку, он взял Пармениона за запястье. — Но время придет. Тебе будет дано задание, и тогда ты вспомнишь мое имя. Вот тогда ты должен будешь разыскать меня. Ты найдешь меня на месте нашей первой встречи. Не забывай о том, Парменион — многое будет зависеть от этого.

Парменион встал. — Я запомню, и еще раз благодарю тебя за гостеприимство. Если мы отправимся обратно той же дорогой, что пришли сюда, увидим ли мы снова реку и горы?

— Нет. На этот раз вы выйдете к холмам близ Пеллы.

Седобородый человек встал и протянул руку. Парменион принял ее, чувствуя силу в пожатии. — А ты не так стар, как выглядишь, — с улыбкой произнес спартанец.

— Ты даже не представляешь, насколько прав, — ответил человек. — Разыщи меня, когда я тебе понадоблюсь. И, к слову, пока мы с тобой разговариваем, Царь Фракии умирает, отравленный одним из друзей Филиппа. Такова судьба жадных Царей, не правда ли?

— Иногда, — согласился Парменион, вскакивая на спину своего жеребца. — Есть ли у тебя имя, ученый?

— У меня их много. Но ты можешь звать меня Аристотель.

— Я слышал о тебе — правда, не как о маге. Говорят, ты философ.

— Я тот, кто я есть. Вперед, Парменион — Песня ждет.

Траншея была более двухсот футов в длину, пятьдесят человек копали кирками и лопатами сквозь слои глины и камней, и солнце жгло их обнаженные спины, пока они работали. Другие солдаты были заняты наведением вала вдоль края траншеи.

Филипп опустил кирку в землю перед собой, почувствовав, как загудели плечи, когда металлический наконечник вновь вонзился в грунт. Отложив инструмент в сторону, он опустился на колени и стал копаться в глине, обхватив камень пальцами и вытягивая его из земли. Он оказался крупнее, чем на первый взгляд, и весил примерно как небольшой человек. Филипп был уже готов позвать на помощь, когда увидел, что несколько человек смотрят на него и усмехаются. Он тоже ответил ухмылкой, обхватил камень двумя руками и взвалил его себе на грудь. Мощным рывком он поднялся и перекатил камень на край траншеи. Затем выбрался наверх и пошел вдоль траншеи, останавливаясь, чтобы поговорить с работниками и посмотреть, как у них продвигается дело.