Дайте нам крылья! - Клэр Корбетт

А потом она услышала громкий шелест ветра в маховых перьях и очутилась в крепких объятиях, таких знакомых, и Питер осторожно донес ее до самого низа положил ее на твердую почву. И целых три дня после этого Пери была на седьмом небе от счастья, что осталась жива, но при этом боялась, что теперь придумает Питер, далеко ли он зайдет. Похоже, он и сам не знал — и поэтому не приближался к ней, пока Хьюго не исполнилось несколько месяцев, а потом все началось снова, Питер выбирал для свиданий все более и более опасные места, а Пери уже совсем не рвалась встречаться с ним, хотя любила его по-прежнему.

А когда у Пери появились крылья, Питер перестал прикасаться к ней. Это ее огорчало, но бурные чувства были теперь направлены в другую сторону, нашли себе другой выход. Теперь она не имела права рисковать жизнью — ведь надо было ухаживать за Хьюго. А Питер по-прежнему полагал, что ее жизнь в его распоряжении и что Пери будет делать все, что ему заблагорассудится. Пери больше не могла себе этого позволить.

Зато сейчас она покорно шла за Беркутом, доверялась ему. Он провел ее по краю утеса, а потом вниз по скале — и теперь они очутились на узком выступе, и Беркут стоял спиной к обрыву и лицом к ней. Пери прижалась к скале, Беркут обнял ее, заслонив распростертыми крыльями. Почему она на это соглашается? У Пери перехватило дух. Потому что теперь у нее есть крылья. Теперь все иначе. Беркут исследует границы опасной зоны вместе с ней, они вдвоем ставят себе задачу и вдвоем решают ее. Сейчас Пери доверяла не только Беркуту, но и самой себе. Она теснее прижалась к скале. На уступе хватало места только для ее ног — сантиметром меньше, и она соскользнула бы в бездну. Беркут сохранял равновесие, упершись руками в скалу и балансируя крыльями. Пери обхватила его одной ногой, приподнялась на носке, и он вошел в нее. Едва не сорвался, выпрямился, снова овладел ею. Пери засмеялась. Занятия любовью на такой манер больше напоминали тяжкую работу, но ей было интересно выяснить, что получится. Беркут охнул.

— Поосторожнее, когда смеешься, — улыбнулся он. — У тебя там сильные мышцы.

Они умолкли, Пери сосредоточилась на волнах наслаждения, набухавших в ней, словно прилив, все выше и выше. Она покрепче ухватилась за Беркута, глядя поверх его плеча в великолепное послеполуденное небо. Ей еще никогда не приходилось ощущать, как напряженно бьются крылья, соприкасаясь с крыльями другого человека, а теперь, когда ее перья ерошили пух на крыльях Беркута, она вдруг поняла, какие они огромные — гигантское продолжение ее тела, до краев налитое экстазом. Дрожа от напряжения и восторга, Пери отвела взгляд от неба и посмотрела в темные глаза Беркута.

— Держись за меня покрепче, — шепнул он.

Пери кивнула.

Беркут уткнулся лицом ей в плечо и обнял ее. Распростер крылья как можно шире, оттолкнулся от скалы — и они вместе взмыли в небо.

И рухнули в долину.

Они стремительно мчались вниз, не расцепляясь, и кровь у Пери вскипела от восторга — словно бы на несколько секунд плавная безмятежность стекляшки перемешалась с тем ликованием, какое чувствуешь, когда удается перегнать бурю или уйти от преследователя, какое охватывало их всех тем утром, когда они разлетались от Беркута, будто голуби от сокола.

Потом Беркут выпустил Пери, и она легко взмыла обратно на утес. Захлопала крыльями, приземлившись на берегу, там, где Беркут ее нашел.

— Ну-ка признавайся, ты так уже делал? — спросила она Беркута, когда тот прилетел к ней и они немного отдышались. — Я — нет.

Беркут мотнул головой:

— Нет. — Он приобнял Пери за плечи и погладил по голове. — Ты у меня первая и единственная, — нежно сказал он, одновременно и серьезно, и с иронией: все-таки эти слова были слишком уж слащавые. — Хищники вечно мечтали о таком и бахвалились, но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось это провернуть.

Пери улыбнулась.

— Ну, ты же сам говорил — ты здесь, чтобы испытать границы возможного.

Она соскользнула в заводь и легла на живот на мелководье, опершись подбородком о камень и держа крылья над самой водой. Все тело звенело от переполнявших его сил, словно плоть обратилась в молнию.

— Можно тебя спросить?

— Спросить можно, — отозвался Беркут. — Только я не обещаю, что отвечу.

— Как ты нашел меня в бурю?

— А, вот ты о чем. Тебе подсадили жучка. Ты, очевидно, об этом не знала. Вот я и засек тебя на приборах.

— А я думала, в «Орлане» летают без приборов.

— Мы учимся летать без приборов, что да, то да. Это не означает, что мы не будем ими пользоваться, когда надо. И уж конечно проследим, чтобы ни одна живая душа нас тут не нашла, так что прекрасно знаем, какие устройства носят при себе другие летатели.

Пери окунула голову в пенную воду, потом вынырнула:

— Я понятия не имела!

— Еще бы! — сказал Беркут. — Эти устройства специально делают так, что комар носа не подточит! Чему ты удивляешься?

Пери вздохнула.

— Наверное, тот сыщик и подсадил.

Беркут присел на корточки у кромки воды и поцеловал Пери.

— Возвращайся в лагерь, — велел он. — Не торчи тут одна.

Пери кивнула:

— Иди, я сейчас.

Беркут исчез за деревьями.

На Пери столько всего навалилось, столько всего надо было передумать — про Хьюго, про Беркута, про саму себя, про будущее и прошлое, о котором поведал Нико, — что она была рада остаться одна хотя бы на минуту. Да, она ослушалась приказа Беркута, но время было на исходе. День стоял ясный и жаркий, тихий и безмятежный. Какая здесь может быть засада? Пери встала, покачалась на краю заводи, потом бросилась вниз с обрыва, мощно забила крыльями, поднялась выше рядом с вертикалью падающей воды, подставляя тело брызгам, купаясь во влажном прохладном воздухе, все выше и выше, тело поет, переполненное силой, как приятно, что воздух обдувает обнаженную кожу — зачем вообще человеку одежда?

Пери в жизни не чувствовала себя такой легонькой — такой легонькой, что ей пришлось сознательно запретить себе взлетать слишком высоко в первые минуты полета. Пришлось силой заставить себя затормозить — а потом в голове мелькнуло: «А зачем?!»

Она впервые ощутила всем своим существом, что способна делать в воздухе все, что хочет, не задумываясь, не боясь ошибиться в расчетах — что теперь она все умеет. Стоило только взять и подумать: «Хочу полететь вон туда, спикировать вот здесь, перекувырнуться, подняться по спирали еще выше». Свобода, красота, ликование полета. В ее полном распоряжении. Простое телесное умение, несложное и чувственное, как плавание. И крылья — мощные, ее собственные крылья. Не то что бутафорские ангельские крылышки на карнавале. Пери стала другим, новым существом. Не Пери с крыльями. Нет — Пери, которая умеет летать. Пери-летательницей. Она взмыла выше, радость подхлестывала ее, заставляла двигаться, чтобы выразить свой восторг.

Чтобы воистину летать, надо, оказывается, отпустить мысли на волю, не облекать в слова каждый миг, а пролетать его. Полет — это вечное «сейчас», и чтобы летать, надо ощущать каждую секунду в небе как настоящее.

Это трудно. Это и есть самое трудное.

Гораздо труднее, чем поймать ритм, держать дыхание, найти угол наклона крыла, заставить мышцы работать.

Когда словесные мысли ускользают прочь, небо и свет надвигаются на тебя, окутывают со всех сторон, облака, лес и скалы проступают четче, объемнее, видны точные контуры резных листьев, грани камней, там — упавшую ветку, тут — паутину темных побегов, пушистые серовато-белые цветы у края обрыва. Темные провалы. Расщелины. А главное — движение. Как ветер треплет листья, как качается дерево, как скользит свет вдоль воды и ветвей. Вот мелькают над самыми кронами птицы, вот попугай раскачивается вниз головой.

Выходит, я никогда ничего толком не видела — неужели мир и вправду таков, неужели орлы видят это каждый день?! Пери кружила в небе, и земля плавно вращалась под ней. Пери струилась в воздухе, как река, скользила под облаками, взмывала над ними, зарывалась в них. Выше, внутрь облачных гор. Где верх, где низ, понятно и так, ничего не надо видеть, можно плыть и в самой густой туче. Кучевые облака, вестники ясной погоды — живут они недолго, всего полчаса. Иногда минут пять. А эти только что поддували термики — видно по четким краям. Как забавно воображать, будто они плотные, и играючи облетать все бугры, нырять в туннели, переваливать то через белые бастионы, то через крепостные стены цвета слоновой кости, вверх-вниз, падать и падать, а потом взмывать, глядеть, как предзакатное солнце подкрашивает смятые покрывала в вышине рубиновым огнем. Вздымаются опаловые своды.

Вот высится башня — хрупкие украшения отваливаются от нее со всех сторон, ветер превращает стены в знамена, мандариновое небо с клубничными прожилками, спелое, сладкое, самое прекрасное на свете, счастье пузырится в жилах, сердце поет — я лечу, я скинула балласт, мне легко-легко, почему так легко?