Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он замолкает. Я понимаю.
— Не только мёртвая техника, да? — спрашиваю я. — Трупы ты тоже видел?
Дмитрий смотрит на меня. Глаза расширились.
— Да. Мумии. Там очень жарко и очень сухо, понимаешь? Не разложились, а высохли. Серые. Как зола. Даже не закопанные… ну вроде незачем, всё равно высыхают же… не гниют. Там наши бактерии, гнилостные, вообще тяжело прижились… и не везде прижились.
— Суки, — тихо говорит Иар. — Суки, суки.
Дмитрий оборачивается к нему:
— И… как флаги… на воротах… шкурки белые… Справа и слева от ворот, там такие штыри железные, и на них… Я не поехал внутрь. На саму базу. Не поехал. Потом уже, когда полыхнуло ночью… когда крейсер прошёл… я видел, как он прошёл: небо без звёзд вообще, только одна… красноватая… крейсер прошёл и ушёл… а я запустил пеленг и позвал, как только… но внутрь не входил. Я трус, Вениамин Семёнович?
Вэн смотрит сквозь него: видит высохшие белые шкурки. Говорит:
— Да. Это неважно. Что ты ещё знаешь?
— Всё рассказал уже, — виновато говорит Дмитрий. — Остальное — у Вадима Александровича. Все записи. Они были… на той базе. Всё снимали. Только я не смотрел. Не могу.
Вэн поворачивается к Вадиму:
— Я хочу взглянуть на ваши записи. Звучит всё это, конечно, очень внушительно и ужасающе, но я кое-чего не понимаю. Союзники всё-таки люди аккуратные; не могу себе представить, чтобы они бросили экспериментальный полигон вот так красиво, с обломками и трупами, не прибрав за собой и не спрятав концы. Послушать шкета — так это просто демонстрация человеческого зверства, оставленная напоказ…
Я показываю Вэну сложенные ладони: я с ним согласен. В способности людей на ужасные поступки — не сомневаюсь, но скрывать их следы они умеют гораздо лучше нас.
— Конечно, посмотришь, Венечка, — говорит Вадим. — Все посмотрят. Потому что эта база — поэма, хоть ещё и не написанная. Вероятно, Дима поступил не совсем героическим образом, но информацию он раздобыл чрезвычайной важности и ценности.
Он разворачивает голопроектор.
Мы все видим Эльбу. Выжженный, жёлто-серый, мёртвый мир. Ледяной коготь глубоко втыкается куда-то между зобом и сердцем: я представляю, как мои братья жили там много бесконечно долгих дней.
Грузовой дисколёт косо воткнут бортом в песок. В обшивке рваные дыры. Били ракетами: кабина пилотов, двигатели, пассажирский салон. Рядом с грузовиком обломки атмосферного истребителя и пары, по-моему, лёгких дисколётов патруля.
Рядом с куском брони истребителя сидит мёртвый шедми.
Мои ноздри сжимаются до острой боли — но я чувствую что-то странное… тяжело объяснимое… неописуемое. Потому что никакие люди ни при каких обстоятельствах не оставили бы тела ТАК.
Рядом со мной Антэ потрясённо шепчет:
— Душа Хэндара.
— Боги… боги… — бормочет Хао. — Нет, нет…
— К чему уговаривать себя? — говорит Амунэгэ. — Душа Хэндара, нельзя ошибиться.
Я поражён. Смотрю на Вадима:
— Как это может быть? Наш брат отдал себя силам Огня, ведь это очевидно?
— Да, — тихо говорит Вадим. — Само собой, это был очень сокращённый, упрощённый ритуал. Кручёного шнура из морского шёлка у них, конечно, не нашлось, это у него кусок изолированного кабеля — но узлы не перепутаешь. А нож — стандартный, такие носят космодесантники союзников. «Котики в космосе».
— Это неважно, — говорит Хэлга. — Не всегда под рукой есть всё для традиционного обряда. Он сделал всё правильно. Вы ведь не трогали тело, люди?
— Как бы мы посмели! — Вадим качает головой. — Ведь весь этот мир принадлежит Хэндару, по идее?
Вэн свистит, как дельфин:
— Я поражён. Он ведь не один?
Вадим заставляет изображение двигаться. Взгляд камеры уходит от брата, что сидит на раскалённом песке, с ножом у бедра, скрестив руки на священном шнуре. И мы все видим наполовину зарытый в песок боевой модуль людей! Ракета вырвала его внутренности, он раскрыт, как устрица — и на его искорёженной броне белой краской лёгкой рукой нарисованы священные знаки шаманов Запредельного Севера: «месть», «жертва» и «огонь». Двое мёртвых братьев сидят под надписью, сцепив руки двойным магическим крестом.
Я слышу, как шепчутся люди. Шедми начинают говорить в полный голос.
— Братья, — говорит Тари, — неужели сейчас это возможно?
— Помнишь, сестричка, — говорит Данкэ странным тоном, — я как-то сказал, что в каждом из нас дремлет Рэга Полосатый?
— Хм, — говорит Вадим. — Наши вояки впустили на базу КомКон, когда узнали, что штатники потеряли базу и полигон. Попросту говоря, наши труханули. Вы ведь представляете, что мы увидели там, на этой брошенной базе?
— Нетрудно догадаться… — в один голос, хоть и на разных языках, говорят Хэлга и Вэн. Оба смеются, невесёлым смехом, пожалуй — угрожающим.
Вадим вновь оживляет изображение. Взгляд камеры скользит по полигону, по ограде, обвитой колючей проволокой — по ней, как говорят, люди пропускали электрический ток. Камера смотрит на ворота, над которыми висят высохшие белоснежные шкурки. За воротами — плац, по которому, очевидно, ударили ракетным залпом: искорёженные, разнесённые в клочья вездеходы, глубокие воронки… Ещё один залп, судя по всему, угодил в стену корпуса. Башня космической связи лежит на грунте; в её обломки глубоко вошёл разбитый грузовой дисколёт. Но дальше — всё целое и чистое.
— Оуф, — фыркает Лэнга из Хыро. — Вот люди вели огонь из модуля, а вот наши этот модуль завалили. Тем же оружием, которое испытывали на дисколётах. А последнее испытание, похоже, у них не получилось, верно? Как это смешно!
Он говорит «смешно», но на его лице тихая холодная злоба.
— Это было бы смешно, если бы мы узнали раньше, — говорит Хэлга. — И если бы мы были вместе с ними.
— У каждого своя участь, Орка, — говорит Вадим. — Но — ты прав, и я тоже жалею. Если бы ты знал, как я жалею, милый…
Взгляд камеры проникает внутрь корпуса базы. Стойки с оружием. Мёртвый генератор. Вездесущий песок на полу. Суровый порядок военного лагеря.
Мы видим системы слежения. И ту самую ракетную установку. В кресле оператора сидит ещё один наш брат; нож нельзя было положить у бедра — и он лежит на коленях. Шнур, скрученный из кабеля, брат держит в скрещенных руках. Мёртвый, он охраняет базу.
Вскоре мы видим и остальных. Это самое тяжёлое.
Ясно: они умерли,
