Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Может быть, царь куру не знает о нас, или делает вид, что не знает, в угоду Дурьодхане. Что толку негодовать, — терпеливо объяснял он нам.

Как же мы пробьемся сквозь заслон Дурь-одханы? — спросил Митра, — похоже здесь все говорят и делают только то, что угодно ему, даже когда его имя не называется.

Наш брахман степенно кивнул:

Трусость и подлость ведут подданных по намеченной властелином дороге не хуже, чем долг и слепая преданность. Боюсь, что все, кто не принял сторону Кауравов, либо ушли из города либо погибли.

А как же патриархи? — почти разом воскликнули мы с Митрой.

Брахман пожал плечами:

— Я уже давно не видел ни Бхишму, ни Виду– ру, ни Дрону. Они почти не выходят из своих двор цов, спрятанных в цитадели.

А может быть, никаких патриархов уже нет, а от имени Высокой сабхи с братством говорит Ду-рьодхана? — предположил Митра.

Дурьодхана тоже дваждырожденный, имеющий понятие о чести и достоинстве, — ответил брахман, — нас не бросили в темницу и не убили. Это говорит о многом. Думаю, властелины колеблются. Если нам удастся обратить на себя внимание знати, то Дурьодхане придется принять посольство и допустить к патриархам.

Или поддаться соблазну и все-таки заточить нас, — добавил Митра.

Может, нам удастся использовать прислужников Духшасаны с их причудливым чувством долга, — предположил я, — неужели мы не сможем обратить жадность и страх сановника в свою пользу?

Митра удивленно взглянул на меня и радостно засмеялся:

— Муни прав. Когда правитель сам не доро жит законом, то, помимо рабской покорности, по лучает и предательство. Прошу вашего позволе ния поговорить с придворным наедине. Я не буду сулить ему золота, но расскажу о силе Пандавов. О том, что война неизбежна, им твердит сам Ду рьодхана. Я пообещаю ему только одно — сохра нить жизнь, когда Пандавы войдут в Хастинапур. Просто заменю один страх другим, открою надеж ду и потребую платы.

Я с удивлением смотрел на моего друга. Все-таки Хастинапур успел нас многому научить. Неужели коварство и страх стали неизбежным оружием Калиюги? Как легко мы перенимаем его у самых низких и презренных врагов. Митра не слышал моих сомнений, его глаза горели радостным возбуждением. Почти не дыша, он смотрел на брахмана, ожидая его одобрения. Наш брахман надолго задумался, глядя на пурпурные тени, бегающие по каменным стенкам очага. Наверное, он пытался прозреть кармические последствия наших деяний и мыслей. А может быть, просто размышлял о том, как быстро забываются законы братства дваждырожденных среди его последних учеников. Наконец, брахман вздохнул и перевел взгляд с огня на меня и Митру. В его взгляде были боль и усталость.

— Дхарма, попирающая справедливость, ста новится преступлением, — тихо сказал он обра щаясь к Митре, — ты зовешь нас на путь, дале кий от праведной стези. Страх породит страх, ложь породит ложь, и все это вернется к нам. Но без действие таит в себе еще большую опасность. Я не могу предвидеть плоды, которые принесет твой поступок, но так или иначе, собирать их придется именно нам.

В глазах Митры загорелся радостный огонь: — Может ли искупление испугать того, кто следует по пути долга? — воскликнул он.

Брахман кивнул:

— Делай, как решил. Велика мудрость Юд– хиштхиры, пославшего со мной молодых дважды– рожденных. Может быть, вы лучше чувствуете поток, захвативший эту землю, и ваш путь приве дет к цели. Но какой ценой? — тихо добавил он.

Вряд ли Митра услышал это. Он спешил переодеться в парадные одежды. В этот раз мой друг вышел через главные ворота и отправился к цитадели, даже не замечая привычного конвоя.

Через некоторое время у наших ворот остановилась золоченая колесница, и тот же самый сановник, что встречал нас во дворце в первый день, провозгласил, что завтра мы можем предстать перед Кауравами во время вечернего пира. Время ожидания кончилось.

На другой день нам с Митрой пришлось пережить мучительные часы облачения в придворные одежды, изукрашенные золотым шитьем и жемчугами. Брахман достал нам два ремня с тяжелыми пряжками в виде свернувшихся змей — талисманы от посылов злой воли. Митра настоял, чтобы по обычаю хастинапурцев мы нацепили на шеи тяжелые золотые цепи, создающие у меня ощущение чужих рук, сомкнувшихся на горле. Мечей мы решили не брать, но пристегнули к ремням изящные ножны с кинжалами.

Когда обряд одевания был закончен, из бронзового зеркала на меня смотрел молодой придворный в дорогом облачении с недоуменным вопросом в глазах: «Зачем все это нужно?» Но, несмотря на все ухищрения, я должен был признать, что облик нашего брахмана, оставшегося в своей неизменной шкуре леопарда, все равно внушал куда больше священного трепета и почтения, чем наши украшения. И тут вдруг Митра начал проявлять признаки беспокойства:

— А если Дурьодхана или кто-нибудь другой из могучих дваждырожденных прорвет нашу за щитную сеть и овладеет нашей волей? — с трево гой спросил он у брахмана.

Брахман успокоительно улыбнулся Митре:

— Конечно, для Дурьодханы, его братьев, рав но как и для Карны, ваши мысли не будут секре том, но сделать вас послушными рабами они не смогут. Время от времени такие попытки предпри нимались мелкими властелинами, далекими от мудрости. Тогда-то и оказалось, что можно наси лием сломать любого человека, даже мудрого и та лантливого, но нельзя при этом сохранить его та лант, волю, духовные силы. Как только под напо ром боли и страха поддаются защитные покровы человеческого сознания, так сразу же гаснет бо жественная искра, отличающая человека от живот ного. Вас нельзя подчинить, не сломав, а сломан ные вы никому не нужны, проще убить.

Сомнительное утешение, — проворчал Митра.

Зачем же Установитель наложил на нас такое проклятие? — спросил я.

Это не проклятие, — ответил брахман, — а величайший дар. Именно он оберегает человечество от установления безраздельной власти какого-нибудь удачливого властелина, одержимого рак-шасом. В тайных глубинах человека запрятана сокровенная сущность его жизни. Можно низвести до рабского послушания тело, можно уничтожить мысли, но нельзя загнать в рабство душу. Так что, готовьтесь к посещению дворца и отриньте сомнения. Бояться вам нечего.

Кроме смерти, — легкомысленно добавил Митра, — а это — удел любого кшатрия.

И все-таки, — попросил я, — умоляю, смири свой кшатрийский нрав. Там и помимо тебя будет много гордых и кровожадных головорезов. Наше дело — вести переговоры, а не поединки.

Можешь не сомневаться. Я буду преисполнен смирения, — ответил Митра.

Я, разумеется, ему не поверил. Но размышлять об этом уже не было времени, так как мы оказались у роскошных дверей одного из дворцов цитадели. Лабиринт каменных коридоров. От стылых плит пола веет холодом погребения. Стены из пористого камня сплошь украшены барельефами. С жалостью и осуждением взирают с них на спешащих людей древние боги. Огромные лотосы, кажется, вспарывают камень, пытаясь пробиться из-под мрачных сводов на волю; кобры, распустившие капюшоны, переплетаются с цветами и лианами в едином орнаменте бесконечной жизни. Спереди и сзади нас — стража с чадящими факелами.

Медленно и с достоинством идет наш старый брахман, гордо неся седую голову. Он успевает даже с явным удовольствием рассматривать простую резьбу на стенах, наслаждаясь гармонией орнамента, зато едва удостаивает взглядом богато разряженных сановников, встречающихся на пути. Для него здесь все привычно и знакомо, а мы с Митрой непроизвольно сжимаем рукояти кинжалов, хоть и понимаем всю бесполезность оружия здесь, в сердце империи Кауравов. Мы целиком во власти врага. Признаться, подобное чувство беспомощности требовало напряжения всех моих внутренних сил.

Страх нависал где-то на светлой грани сознания, лишая внутреннего спокойствия, угрожая погасить и без того весьма слабый огонь брах-мы. Митра, насколько я мог судить по нервной мелодий его мысле-й, чувствовал себя нисколько не лучше.

Наконец, последняя шеренга стражей с обнаженными мечами у тяжелых дверей, украшенных резной слоновой костью. Створки распахиваются перед нами, стража расступается, и в глаза тысячью игл ударяет сияние огней.

Мир зыбится, как океан под солнцем. Блики пляшут на позолоте колонн, на украшениях, которыми усыпаны женщины и мужчины, на полированной поверхности доспехов и рукоятях мечей. Золото везде: в шитье драгоценных тканей и драпировок, в одеждах придворных, на оружии кшатриев. В роскошных вазах стояли огромные связки цветов, распространяющих дурманящий аромат. Из кованых бронзовых курильниц, водруженных на спины сандаловых слонов, поднимались сизые дымы.

Живой свежий ветерок почти не пробивался сквозь великолепные занавеси, украшавшие окна. Слуги с опахалами из павлиньих перьев, стоявшие по краям огромного зала, были бессильны создать прохладу. Впрочем, дело было не только в чистом воздухе. Над толпой разодетых придворных плыл прогорклый запах лжи, жадности, давно сгоревшей веры.