Игрушка судьбы - Клиффорд Саймак

И как ни парадоксально, он в конце концов стал Символом Веры в материалистическом мире, и некий писатель, взявший у него интервью, назвал его человеком средневековья, уцелевшим до нынешних времен. Интервью было напечатано в журнале с большим тиражом и к тому же подготовлено человеком впечатлительным, не постеснявшимся ради пущего эффекта кое-что слегка приукрасить, — и образ, выписанный интервьюером, дал толчок к тому, что два-три последующих года вознесли его к славе: вот-де простой человек, у которого хватило душевного прозрения вернуться к основам веры и отстаивать ее от лихих наскоков гуманистической мысли.

Он мог бы стать настоятелем, подумалось не без внезапной гордости, а то и подняться еще выше. Ощутив приступ гордости, монах сделал усилие отогнать ее — усилие слабенькое, почти символическое. Ибо гордость, рассудил он ныне, гордость и запоздалая честность — вот и все, что от него осталось. Когда прежнего настоятеля призвал Господь, монаху дали понять разными непрямыми средствами, что он может стать преемником усопшего. Но он убоялся снова, на сей раз сана и связанной с ним ответственности, и слезно просил не трогать его, оставить в простенькой келье и с простенькими обетами. Поскольку монашеский орден весьма дорожил им, прошение было удовлетворено. Хотя ныне, проникнувшись честностью, он позволил себе подозрение, возникавшее и прежде, только он подавлял свое подозрение и не формулировал в открытую. А что, если прошение было удовлетворено не потому, что орден так уж дорожил им, а потому, что знал его подноготную и понимал, что настоятель из него получится никудышный? Более того: что, если само предложение было вынужденным — о нем много писали, его восхваляли выше некуда и тем самым поставили орден перед необходимостью хотя бы выступить с таким предложением? И что, если, едва он отказался от сана, по всему монастырю разнесся единодушный вздох облегчения?

Страх, страх, страх. Теперь-то он сознавал, что был затравлен страхом — если не перед смертью, то перед жизнью. А может, в конце-то концов страшиться было и нечего? Всю жизнь он стращал себя — а может, не было предмета для страхов? Более чем вероятно, что в великий пожизненный страх его вогнала лишь собственная неполноценность и скудость разума.

«Я по-прежнему думаю как человек из плоти и крови, — уличил он себя, — а не как мозг вне тела. Плоть до сих пор цепляется за душу, и кости не истлели…»

А ученый между тем продолжал разглагольствовать.

«В особенности надлежит воздержаться от того, — поучал он, — чтобы автоматически расценивать недавнее проявление как имеющее мистическую или религиозную основу».

«Просто явление природы», — объявила светская дама, всегда расположенная к компромиссу.

«Мы должны твердо усвоить, — изрек ученый, — что во Вселенной нет простых явлений. Ни одно явление нельзя отбросить походя, без обдумывания. В любом происшествии есть определенный научный смысл. Есть вызвавшая его причина, и, можете быть уверены, со временем проявятся и следствия».

«Желал бы я, — сказал монах, — судить обо всем с такой же уверенностью в себе».

«А я желала бы, — объявила светская дама, — чтоб мы вообще не садились на этой планете. Нервотрепное местечко».

Глава 7

— Сдерживайте себя, — посоветовал Никодимус, — Не ешьте слишком много. Куриный супчик, ломтик жаркого, половинку картофелины. Должны же вы понять, что ваш желудок бездействовал сотни лет. Вне сомнения, он был заморожен и не подвержен износу, но даже при этом его надо щадить и дать ему время прийти в форму. Через несколько дней вы сможете кушать, как бывало.

Хортон пожирал еду глазами.

— Откуда такие припасы? — требовательно спросил он, — Ведь, ясное дело, ты не мог приволочь их с Земли…

— Я забыл объяснить, — ответил робот, — Вы, конечно, не можете этого знать. У нас на борту самая совершенная модель конвертора материи, какая существовала к моменту нашего отлета.

— Выходит, ты просто-напросто швырнул в воронку лопату песка?

— Ну, не совсем так. Не столь примитивно. Но в принципе верно.

— Погоди-ка минутку, — опомнился Хортон, — Тут что-то не так. Я не припоминаю никаких конверторов материи. Правда, шли разговоры о подобных устройствах и была надежда, что удастся собрать прототип, но, насколько я помню…

— Есть определенные вещи, сэр, — перебил Никодимус как—то слишком поспешно, — вам неизвестные. Взять хотя бы тот факт, что после вашего погружения в холодный сон мы стартовали не сразу.

— Ты имеешь в виду, что была отсрочка?

— Ну да. По правде говоря, довольно значительная.

— Черт побери, не пытайся навести тень на плетень. Что значит значительная?

— Ну, примерно лет пятьдесят.

— Лет пятьдесят? Почему так долго? Зачем понадобилось загнать нас в холодный сон, а потом выдерживать пятьдесят лет?

— Торопиться с отлетом не было особой нужды, — отвечал Никодимус. — Расчетное время реализации проекта было столь велико — ведь до возвращения первых кораблей, нашедших пригодные для жизни планеты, должно было пройти лет двести, если не больше, — что задержка в пять десятилетий не казалась чрезмерной, если за это время удалось бы разработать системы, увеличивающие шансы на успех.

— Например, конвертор материи?

— Да, конвертор — одна из таких систем. Конечно, можно бы обойтись и без него, но он из разряда удобств, увеличивающих коэффициент безопасности. Еще более важными представлялись некоторые элементы конструкции самого корабля — если бы их удалось реализовать…

— И удалось?

— По большей части, да, — отвечал Никодимус.

— Но нас никто не предупреждал ни о каких отсрочках! — воскликнул Хортон. — Ни нас, ни другие экипажи, проходившие подготовку вместе с нами. Если бы кто-нибудь из любого экипажа прослышал об этом, нам бы непременно шепнули словечко…

— Вам, — отвечал Никодимус, — не было нужды знать об этом. В противном случае с вашей стороны могли бы последовать неоправданные и нелогичные возражения. И представлялось важным, чтоб экипажи были в полном порядке к моменту, когда корабли будут готовы взять старт. Видите ли, все вы были люди особенные. Возможно, вы помните, с какой тщательностью вас подбирали.

— Еще бы не помнить! Бесконечные компьютерные проверки на факторы выживаемости. Измерения психологических характеристик — снова, и снова, и снова. Физические тренировки, измотавшие нас к чертовой матери. А потом нам засадили в мозги эту телепатическую хреновину, чтоб общаться с Кораблем, и это оказалось муторнее всего остального. Ясно помню — прошло много месяцев, прежде чем мы выучились обращаться с этой штукой как следует. Но к чему было затевать такие хлопоты, если потом нас засунули на хранение в морозильный шкаф? Мы могли бы просто подождать.