Полые холмы - Мэри Стюарт

Раненый очнулся и закричал, и больше нам уже было не до бесед.

К ночи с поля унесли всех павших. Король покинул сражение, но прежде, чем стало ясно, на чьей стороне победа, и никакому маневру саксов уже не под силу было тут что-либо изменить. Когда все стихло, главные британские силы отошли к северо-западу в свое прежнее расположение на окраине города, а удерживать поле оставили только Кадора и Кау, короля Стрэтклайда. Лот не стал искать сочувствия у остальных военачальников, а сразу же, как прекратился бой, убрался в город, залег в своем шатре, подобно Аяксу, и никому не показывался. По слухам, он пришел в бешеную ярость из-за того, что король так отличил неизвестного юнца на поле брани, и погрузился в свирепое молчание, узнав, что Эмрис приглашен вместе со мной на победный пир, где его, конечно же, ожидают дальнейшие почести. Толковали в лагере и о причинах, побудивших Лота так промедлить с введением в бой своих полков. О предательстве прямо речи не было, но люди открыто говорили, что задержись они еще хоть немного да не окажись там Артура, свершившего маленькое чудо, и бездействие Лотиана стоило бы Утеру поражения в бою. Гадали также вслух и о том, перестанет ли Лот дуться и молчать и примет ли участие в пире, назначенном на следующий вечер. Но я-то знал, что Лот не усидит в одиночестве. Побоится. Он хотя и помалкивал, но наверняка знал, кто такой на самом деле Эмрис, и, если он намерен прилюдно его опорочить, дабы отнять у него власть, которой так давно добивается, другого случая у него не будет.

Когда в палатках под яблонями кончили возиться с теми из пострадавших, чьи раны нуждались в безотлагательном внимании, лекарский отряд тоже вернулся в город, где устроили лазарет. Я перебрался вместе с ними и до самой ночи хлопотал над ранеными. Наши потери были для такого побоища не очень велики, но все-таки похоронным командам предстояло ночью немало потрудиться под взглядами волков и слетающегося воронья. А в болотистой низине мерцали огни – саксы сжигали своих мертвецов.

К полуночи я кончил работу в лазарете и сидел в сенях, пока Павел укладывал мои инструменты, как вдруг кто-то быстро прошел через двор и остановился на пороге у меня за спиной.

Можете обругать меня старым дураком – если оглянуться через все годы на мою несостоявшуюся жизнь, то, пожалуй, это будет не так уже далеко от истины, – но мне не только любовь подсказала, что это он. Я еще не повернул головы, как на меня сквозь запахи целебных снадобий, сквозь смрад мук и страхов повеяло отрадным благоуханием. Даже светильники вспыхнули ярче.

– Мерлин? – позвал он тихо, как всякий перед лицом чужого страдания; но голос его еще звенел упоением недавнего боя. Я оглянулся с улыбкой, но тут же нахмурился:

– Ты ранен? Глупый мальчишка, что же ты так поздно пришел? Дай я осмотрю тебя.

Он вырвал у меня задубевший от крови рукав.

– Ты что, не можешь отличить по виду черную саксонскую кровь? На мне нет ни царапины. Ах, Мерлин, какой день! И какой король! Отправиться в битву хворым, на носилках – вот это настоящая храбрость, куда большая, чем воевать верхом на добром коне и с добрым мечом в руке. Клянусь, мне даже задуматься не понадобилось... все получилось само собой... Мерлин, это было великолепно! Я рожден для этого, теперь я убедился! А ты видел, как было дело, как поступил король? Видел его меч? Клянусь, этот меч прямо повлек меня вперед, своей волей, не моей... И тут вдруг крики, и солдаты хлынули за мной, будто море вышло из берегов. Я ни разу даже не пришпорил Канрита... Все произошло так быстро, и вместе с тем так медленно и отчетливо, каждый миг растянулся в вечность. Я и не подозревал, что можно одновременно испытывать удушающий жар и ледяной холод, а ты?

Он продолжал торопливо говорить, не дожидаясь моих ответов, глаза его еще горели восторгом боя, упоением пережитого. А я и не слушал почти, я смотрел на него и на лица санитаров и слуг и тех раненых, кто был в сознании и мог его слышать. И я видел, какое он оказывает действие – вот так же и Амброзиево присутствие после битвы давало силы страждущим и утешение умирающим. Артур обладал тем же удивительным свойством, в будущем мне еще не раз предстояло видеть его в действии: он словно разливал вокруг себя силу и сияние, и, однако же, они вновь преумножались в нем. Я знал, что с возрастом все труднее ему будет даваться такое обновление, но сейчас он был еще совсем юн, и впереди был расцвет его сил. После всего, что было сегодня, кто осмелится утверждать, будто, он не годится в короли из-за своей молодости? Неужели закосневший в интригах Лот, который спит и видит, как бы ему сесть на чужой трон? Нет, сегодняшний день доказал, что самая молодость Артура и вызвала в солдатах прилив отваги – так охотник призывает на след стаю гончих, так колдун свистит, и подымается ветер.

На одной из коек он увидел знакомого солдата – тот рубился от него по соседству – и, тихо ступая, прошел в глубь лазарета, чтобы потолковать сначала с ним, а потом и с другими. Двоих, я слышал, он назвал по имени.

«Дай ему меч, – было сказано мне в видении, – и его собственная природа доделает остальное. Короли создаются не из снов и пророчеств; ты еще не начал работать на него, а уж он был таким, каков он сейчас. Все, что ты мог, – это охранять его, пока он рос. Ты, Мерлин, точно кузнец Веланд у черной наковальни: ты выковал меч и придал его лезвию остроту, но он сам прорубит себе путь».

– Я видел, как ты стоял наверху у яблони, – весело сказал Артур. Он вышел со мной в сени, где я задержался, давая наставления дежурному. – Солдаты говорили, что это добрый знак. Что раз ты над нами, на холме, битва, можно сказать, выиграна. И это – чистая правда, потому что я все время, даже когда не думал, неизменно чувствовал на себе твой взгляд. Чувствовал, что ты близко. Это было как щит, прикрывающий спину. Мне даже казалось, будто я слышу...

Он осекся на полуфразе. Глаза его расширились и остановились на чем-то у меня за спиной. Я оглянулся, чтобы узнать, что сковало ему язык.

Моргаузе было уже двадцать два года, и она стала еще обворожительнее, чем в тот год, когда я ее видел в последний раз. Она явилась в сером, в свободном длинном одеянии мышиного цвета, в котором должна была бы походить на монахиню, но почему-то не походила. Украшений она не надела – да и ни к чему они были. Кожа ее превосходила белизной мрамор, и продолговатые глаза, которые я хорошо помнил, отливали золотисто-зеленым из-под рыжеватых ресниц. Волосы она, как подобает незамужней женщине, носила, распустив по спине золотой волной, только убрав со лба под широкую белую ленту.

– Моргауза! – воскликнул я удивленно. – Тебе здесь не место! – Но тут же вспомнил о ее лекарском искусстве и увидел у нее за спиной двух женщин и пажа с коробками и скатанными бинтами. Она, должно быть, как и я, возилась с ранеными; а может быть, она здесь в свите короля и ухаживала за ним в его немощи. Я поспешил добавить: – Да, да, понимаю, прости. И прости, что я неприветливо тебя встретил. Твое искусство здесь будет полезно. Скажи мне, как здоровье короля?