Том 18. Избранные письма 1842-1881 - Лев Толстой

Вы мне предлагаете философских книг. Мне нужно, но не философских, а о религии.

Желал бы я иметь Мах’а Muller’a и Burnouf’a, они у меня были, но не мои; потом желал бы знать Страуса — не «Жизнь Христа», а последнюю, где он, как помнится, предлагает новую религию*. И потом Ренана*. Дорого ли это все будет стоить? Да еще не знаете ли чего-нибудь? Есть ли в философии какое-нибудь определение религии, веры, кроме того, что это предрассудок?

И какая есть форма самого очищенного христианства? Вот в неопределенной форме те два вопроса, на которые я желал бы найти ответы в книгах.

От всей души обнимаю вас, дорогой и единственный духовный друг, Николай Николаич.

Л. Толстой.

1878

321. П. И. Бартеневу

1878 г. Января 3. Ясная Поляна.

Петр Иванович!

Очень обяжете меня, если пришлете нумера «Архива»*, где записки Даля о Хивинском походе;* я у себя не найду. Если что вспомните из того, о чем мы говорили*, или вообще из времен Николая характерное, вспомните вашего искреннего приятеля Л. Толстого.

3 января.

322. H. H. Страхову

1878 г. Января 3. Ясная Поляна.

Письмо ваше, дорогой Николай Николаевич, пришло в то время, как я был в Москве, и по возвращении моем жена мне сообщила, как одну из радостных новостей, что есть длинное письмо от вас «и такое милое»*. И я благодарю вас за это. За ужасный и огромный труд (что бы вы ни говорили) корректур моего романа я не благодарю, потому что слишком не соответствуют тому, что вы для меня этим сделали, всякие слова благодарности*. Постараюсь только не забывать этого. У нас все, слава богу, хорошо. Маленького окрестили Степа с моей Таней, и на праздниках, кроме своих, никого не было. Здоровье мое, которое все было дурно, теперь как будто поправляется, и начатая работа* перебита праздниками, но не остановлена.

Вчера был у нас Фет и несколько раз принимался делать планы о том, как он увезет вас от нас и как я за вами приеду. Вы и не думаете о нас, а мы уже делим ваше время.

«Критику чистого практического разума»* я приобрел. Нынче посылаю для получения по нем объявления от вас. Впрочем, теперь у меня книг и матерьялов по двум разнородным предметам* так много, что я в них теряюсь.

Соловьева статью в «Гражданине»* пришлите, пожалуйста. Заглавие очень для меня заманчиво. «Вера, знание и опыт». Встретился в Москве с Б. Чичериным. Он пишет сочинение о знании и вере*. У меня живет учителем математики кандидат Петербургского университета, проживший два года в Канзасе в Америке в русской колонии коммунистов*. Благодаря ему я познакомился с тремя лучшими представителями крайних социалистов* — тех самых, которые судятся теперь*. Ну и эти люди пришли к необходимости остановиться в преобразовательной деятельности и прежде поискать религиозной основы. Со всех сторон (не вспомню теперь кто) все умы обращаются на то самое, что мне не дает покоя.

С нетерпением жду вашей статьи*. Одна фраза вашего письма мне сделала больно. Вы пишете — отослал последние корректуры и взялся за свою статью. Вы нечаянно признались, что эта пустая работа мешала вашей.

Смерть Некрасова поразила меня. Мне жалко было его не как поэта, тем менее как руководителя общественного мнения, но как характер, который и не попытаюсь выразить словами, но понимаю совершенно и даже люблю не любовью, а любованьем.

Нынче пережил тяжелую минуту — должен был отказать нашему швейцарцу — он сделался невыносим своею грубостью и дурным характером*.

Есть ли в монгольской древней религии что-нибудь настолько неразработанное, как Веды, Трипитака и Зенд-Авеста*, и дошли ли в этой религии до настоящего, то есть высокого?

Откуда вы мне приводили слова Лаотцы?*

Обнимаю вас от всей души, дорогой друг, и желаю вам в этом году того, о чем молюсь каждый день, спокойствия в труде.

Ваш Л. Толстой.

О 2-х экземплярах* пишу с этой почтой.

3 генварь 1878

323. А. А. Толстой

1878 г. Января 3. Ясная Поляна.

Получил от вас письмо*, дорогой друг, в то самое время, как мне уже становилось тяжело наше разъединение и я сам собирался писать вам. В этот промежуток молчания и вы и я — мы одинаково пережили тяжелое время, и для обоих оно кончилось хорошо. От души радуюсь, что тетушка Прасковья Васильевна хорошо перенесла свою болезнь. Понимаю и чувствую ваше положение во время этой болезни. Даже и в том, что вы были больны, есть сходство со мной. Я всю эту осень и вот до вчерашнего дня чувствовал себя больным и падающим телом и духом и тоже не мог бы сказать (у докторов я и не спрашиваю), что со мной было, — но я был болен. Надеюсь, что теперь это прошло. Тревоги же и страхи мои были за жену. Она была беременна, и, не говоря о ее и моем страхе, очень естественном после потери 3-х детей, она, действительно, особенно тяжело носила и последнее время не могла ходить. Кончилось же, благодарю бога, тем, что 6-го декабря у нас родился славный мальчик, которого назвали Андреем, и до сих пор и он и она так хороши, как только можно желать. И старшие дети так много мне доставляют радости, что те заботы о воспитании и страхи о дурных наклонностях и болезнях незаметны. Даже теперь сменяю гувернера, влюбившегося в англичанку и, кроме того, измучавшего нас своим несносным характером. Детей моих я желал бы вам показать, — не то чтобы они были очень хороши, а мне не стыдно было бы, и хотелось бы знать ваше мнение. Я воспользуюсь всяким случаем, который приведет меня в Петербург, и вы, надеюсь, при случае заедете к нам. Не умею сказать вам это ясно, но надеюсь, что вы, испытывая что-нибудь подобное, поймете меня с намека. Я чем дольше живу, тем меньше позволяю себе предпринимать что-нибудь и тем больше покоряюсь тем толчкам, которые руководят нами в жизни.

Соня просит передать вам, что она чувствует себя виноватой, что не написала вам, и все время хотела это сделать, но то болезнь, то ребенок.

Поздравляю вас за себя и за нее и целую вашу руку. Буду очень счастлив, если судьба приведет меня в Петербург. Целую руку у вашей матушки и душевный привет графу Илье и Sophie, которую, к моей большой радости, моя Соня ужасно полюбила. Вот сейчас вспомнил, что ваше письмо ко мне, кроме того внутреннего, сердечного смысла, который оно имеет для меня, есть, может быть, и один из тех толчков, про которые я сейчас говорил. У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского*. Теперь я привез из Москвы целую кучу матерьялов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать В. А. Перовского и, если бы и было возможно, стал ли бы я описывать его; но все, что касается его, мне ужасно интересно, и должен вам сказать, что это лицо как историческое лицо и характер мне очень симпатично. Что бы сказали вы и его родные? Не дадите ли вы и его родные мне бумаг, писем? с уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет, что я их возвращу, не переписывая, и ничего из них не помещу. Но хотелось бы поглубже заглянуть ему в душу.

324. С. А. Рачинскому

1878 г. Января 27. Ясная Поляна. 27 января.

Очень благодарен вам, Сергей Александрович, что вы продолжаете периодически радовать меня вашими письмами* и сообщать мне всегда волнующие меня сведения о продолжающемся вашем увлечении вашей школой. Всегда я радуюсь за вас и немножко завидую и чувствую к вам нежность. Рад бы последовать вашему совету*, пока, правда, еще не начал нового; но есть работа, отвлекающая в другую сторону*. Впрочем, ваше напоминание подействовало на меня, а вчера пришел в голову план, очень меня обрадовавший и такой, хорошим исполнением которого вы и, главное, Терентьев и Ануфриев* остались бы довольны. Но лучше и не говорить, пока еще и не принимался.

Суждение ваше об «Анне Карениной» мне кажется неверно*. Я горжусь, напротив, архитектурой — своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи. Поверьте, что это не нежелание принять осуждение — особенно от вас, мнение которого всегда слишком снисходительно; но боюсь, что, пробежав роман, вы не заметили его внутреннего содержания. Я бы не спорил с тем, который бы сказал, que me veut cette sonate*, но если вы уже хотите говорить о недостатке связи, то я не могу не сказать — верно вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью, — то самое, что для меня делало это дело значительным, — эта связь там есть — посмотрите — вы найдете. Пожалуйста, не думайте, чтобы я был щекотлив — право, не от этого пишу, а оттого, что, получив ваше письмо, все это подумалось мне и хотелось сказать вам. А первое движение est le bon*.