Бодался телёнок с дубом - Александр Солженицын

Солженицын - Уже несколько раз я выступал сегодня против обсуждения "Пира победителей", но приходится опять о том же. В конце концов я могу упрекнуть вас всех в том, что вы - не сторонники теории развития, если серьёзно предполагаете, что за двадцать лет и при полной смене всех обстоятельств человек не меняется. Но тут я услышал и более серьёзную вещь: Корнейчук, Баруздин и ещё кто-то высказались так, что "народ читает" "Пир победителей", будто эта пьеса распространяется. Я сейчас буду говорить очень медленно, пусть каждое слово мое будет записано точно. Если "Пир победителей" пойдёт широко по рукам или будет напечатан, я торжественно заявляю, что вся ответственность за это ляжет на ту организацию, которая использовала единственный сохранившийся, никем не читанный экземпляр этой пьесы для "издания" при моей жизни и против моей воли: это она распространяет пьесу! Я полтора года непрерывно предупреждал, что это очень опасно! Я предполагаю, что у вас там не читальный зал, а пьесу дают на руки, её возят домой, а там есть сыновья и дочери, и не все ящики запираются на замок - я предупреждал! и сейчас предупреждаю!

Теперь о "Раковом корпусе". Упрекают уже за название, говорят, что рак и раковый корпус - не медицинский предмет, а некий символ. Отвечу: подручный же символ, если добыть его можно, лишь пройдя самому через рак и умирание. Слишком густой замес - для символа, слишком много медицинских подробностей - для символа. Я давал повесть на отзыв крупным онкологам они признавали её с медицинской точки зрения безупречной и на современном уровне. Это именно рак, рак как таковой, каким его избегают в увеселительной литературе, но каким его каждый день узнают больные, в том числе ваши родственники, а может быть вскоре и кто-нибудь из присутствующих ляжет на онкологическую койку и поймет, какой это "символ".

Совершенно не понимаю, когда "Раковый корпус" обвиняют в антигуманистичности. Как раз наоборот: это преодоление смерти жизнью, прошлого - будущим, я по свойствам своего характера иначе не взялся бы и писать. Но я считаю, что задачи литературы и по отношению к обществу и по отношению к отдельному человеку не в том заключаются, чтобы скрывать от него правду, смягчать её, а говорить истинно то, как оно есть, как ждёт его. И в русских пословицах мы слышим то же правило:

Не люби поноровщика, люби спорщика.

Не тот доброхот, у кого на устах мёд.

Да вообще задачи писателя не сводятся к защите или критике того или иного способа распределения общественного продукта, к защите или критике той или иной формы государственного устройства. Задачи писателя касаются вопросов более общих и более вечных. Они касаются тайн человеческого сердца и совести, столкновения жизни и смерти, преодоления душевного горя и тех законов протяжённого человечества, которые зародились в незапамятной глубине тысячелетий и прекратятся лишь тогда, когда погаснет солнце.

Меня огорчает, что некоторые места н повести товарищи прочли просто невнимательно и отсюда родились извращенные представления. Уж этого-то быть не должно. Вот "девяносто девять плачут, один смеётся" - это ходовая лагерная пословица; к тому типу, который лезет без очереди, Костоглотов подходит с этой пословицей, чтобы дать себя опознать, и только. А тут делают вывод, что это - про весь Советский Союз. Или - макака резус, она два раза там встречается, и из сопоставления ясно, что под злым человеком, насыпавшим в глаза табаку просто так, подразумевается конкретно Сталин. А что мне возражают? - что не "просто так"? Но если не "просто так" - так значит, это было закономерно, необходимо? Удивил меня Сурков, я даже не мог сразу понять, почему он заговорил о Марксе, где он там у меня в повести? Ну, Алексей Александрович! Вы же поэт, человек с тонким художественным вкусом, и вдруг ваше воображение дает такой промах, вы не поняли этой сцены? Шулубин приводит учение Бэкона в его терминологии, он говорит "идолы рынка" - и Костоглотов пытается это себе представить: рынок, а посреди возвышается сизый идол; Шулубин говорит - "идолы театра" - и Костоглотов представляет идола внутри театра, нет, не лезет, - так значит, на Театральной площади. И как же вы могли вообразить, что речь идет о Москве и о памятнике Марксу, ещё не поставленном?..

Сказал товарищ Сурков, что несколько недель понадобилось "Реквиему" походить по рукам - и он оказался за границей. А "Раковый корпус" (1-я часть) ходит уже больше года. Вот это-то меня и беспокоит, вот потому я и тороплю Секретариат.

Ещё тут был мне совет товарища Рюрикова: отказаться от продолжения русского реализма. Вот от этого - руку на сердце положа - никогда не откажусь.

Рюриков - Я не сказал - отказаться от продолжения русского реализма, а от истолкования этой роли на Западе, как они делают.

Солженицын - Теперь относительно предложения Константина Александровича. Ну, конечно же, я его приветствую. Именно публичности я и добиваюсь всё время! Довольно нам таиться, довольно нам скрывать наши речи и прятать наши стенограммы за семью замками. Вот было обсуждение "Ракового корпуса". Решено было секцией прозы - послать стенограмму обсуждения в заинтересованные редакции. Куда там! Спрятали, еле-еле согласились мне-то дать, автору. И сегодняшняя стенограмма - я надеюсь, Константин Александрович, получить её?

Спросил К. А.: "в интересах чего печатать ваши протесты?" По-моему, ясно: в интересах отечественной литературы. Но странно говорит К. А., что развязать ситуацию должен я. У меня связаны руки и ноги, заткнут рот - и я же должен развязать ситуацию? Мне кажется, это легче сделать могучему Союзу Писателей. Мою каждую строчку вычёркивают, а у Союза в руках вся печать. Я всё равно не понимаю и не вижу, почему моё письмо не было зачтено на съезде. Теперь К. А. предлагает бороться не против причин, а против следствия - против шума на Западе вокруг моего письма. Вы хотите, чтобы я напечатал опровержение - а чего именно? Не могу я вообще выступать по поводу ненапечатанного письма. А главное: в письме моем есть общая и частная часть. Должен ли я отказаться от общей части? Так я и сейчас все так же думаю, и ни от одного слова не отказываюсь. Ведь это письмо - о чём?

Голоса - О цензуре.

Солженицын - Ничего вы тогда не поняли, если - о цензуре. Это письмо о судьбах нашей великой литературы, которая когда-то покорила и увлекла мир, а сейчас утратила своё положение. Говорят нам с Запада: умер роман, а мы руками машем и доклады делаем, что нет, не умер. А нужно не доклады делать, а романы опубликовывать - такие, чтоб там глаза зажмурили, как от яркого света - и тогда притихнет "новый роман", и тогда окоснеют "нео-авангардисты". От общей части своего письма я не собираюсь отказываться. Должен ли я, стало быть, заявить, что несправедливы и ложны восемь пунктов частной части моего письма? Так они все справедливы. Должен ли я сказать, что часть пунктов уже устранена, исправляется? Так ни один не устранён, не исправлен. Что же мне можно заявить? Нет, это вы расчистите мне сперва хоть малую дорогу для такого заявления: опубликуйте во-первых моё письмо, затем - коммюнике Союза по поводу письма, затем укажите, что из восьми пунктов исправляется - вот тогда и я смогу выступить, охотно. Моё сегодняшнее заявление о "Пире победителей", если хотите, тогда печатайте тоже, хоть я не понимаю ни обсуждения украденных пьес, ни опровержения ненапечатанных писем. 12 июня здесь, в Секретариате, мне заявили, что коммюнике будет напечатано безо всяких условий, - а сегодня уже ставят условия. Что изменилось?

Запрещается моя книга "Иван Денисович". Продолжается и вспыхивает всё новая против меня клевета. Опровергать её можно вам, но не мне. Только то меня утешает, что ни от какой клеветы я инфаркта не получу никогда, потому что закаляли меня в сталинских лагерях.

Федин - Нет, очередность не та. Первым публичным выступлением должно быть ваше. Получив столько одобрительных замечаний вашему таланту и стилю, вы найдёте форму, сумеете. Сперва мы, а потом вы - такая реплика не имеет твердого основания.

Твардовский - А само письмо будет при этом опубликовано?

Федин - Нет, письмо надо было публиковать тогда, вовремя. Теперь нас заграница обогнала, зачем же теперь?

Солженицын - Лучше поздно, чем никогда. И из моих восьми пунктов ничего не изменится?

Федин - Это потом уже посмотрим.

Солженицын - Ну, я уже ответил, и всё, надеюсь, застенографировано точно.

Сурков - Вы должны сказать, отмежёвываетесь ли вы от той роли лидера политической оппозиции, которую вам приписывают на Западе?

Солженицын - Алексей Александрович, ну, уши вянут такое слышать - и от вас: художник слова - и лидер политической оппозиции? Как это вяжется?

Несколько коротких выступлений, настаивающих, чтобы Солженицын принял сказанное Фединым.

Голоса - Он подумает!..

Солженицын ещё раз говорит, что такое выступление ему первому невозможно, отечественный читатель так и не будет знать, о чём речь.