Димитрий Самозванец - Фаддей Булгарин

– Любезный друг! – возразил Фирстенберг, – оскорбленное народное самолюбие не рассуждает. Предпочтение чужеземных обыкновений своим значит предпочтение чужой земли своей. А это им не нравится.

– Правда, – примолвил Маржерет.

– Признаюсь, господа, что я опасаюсь какого-нибудь злого умысла со стороны бояр, – сказал Клот фон Юргенсбург.

– Полно, братец, ты уже слишком подозрителен, – возразил Маржерет, – войско предано Димитрию, народ вопит в Москве в его пользу; мы, поляки и запорожцы служим его лицу, а не царству Московскому. Нет! он слишком силен, чтоб бояре могли что-либо задумать против него.

– Об нас ни слова, – сказал Фирстенберг. – Мы умрем верными своей клятве и долгу. Но я говорил с польскими панами, и они сами беспокоятся насчет своего войска, которое состоит по большей части из легкомысленных искателей приключений. Вчера еще благородный и умный князь Вишневецкий говорил мне, что он намерен послать к королю просьбу о присылке нескольких регулярных полков для введения дисциплины в здешнем польском войске. Войско без дисциплины – тяжесть для страны, язва! Я боюсь, чтоб пребывание наше в Москве не наделало нам хлопот. Димитрий не имеет ни силы, ни воли, как кажется, чтоб удержать в порядке всю эту сволочь. Запорожцы служат не Димитрию, а своим выгодам. Русское войско верно царской крови; но пусть оно только усомнится в истине царского происхождения Димитрия – и тогда я не отвечаю за него так же, как и за московскую чернь, которая, как всякая чернь, жаждет только новостей. Нет, господа! Димитрий еще не так силен, как вы думаете. Только мы, мы одни умрем при знамени нашем за нашего вождя и не изменим клятве.

– Здоровье царя Димитрия, – сказал Клот фон Юр-генсбург, взяв огромную кружку в руки, – что будет, то будет, а пока не надобно унывать. Пей, Маржерет!

– Ты только рад придраться к чему-нибудь, чтоб выпить, – отвечал Маржерет, – в радости или в горе ты все прибегаешь к одному средству!

Русский боярин слышал весь этот разговор, стоя за повозками, к которым прикреплен был навес. Ганко между тем занимал разговорами слуг немецких офицеров.

– Довольно! – сказал боярин цыгану, – пойдем далее; здесь я услышал более, нежели надеялся! Пойдем скорее к запорожцам.

Русский стан оставался у них вправе. Между шалашами изредка видны были белые палатки воевод, полковников и богатых дворян. В стане было шумно и весело. Перед одною палаткою собраны были в кружок песенники. Звуки неслись далеко, и сердце боярина забилось сильнее при народном напеве. Он велел цыгану идти ближнею к стану тропинкою. Когда они поравнялись с палаткою, возле которой пели хором, боярин остановился, чтоб послушать песни. Он услышал следующие слова:

Закатилося солнце красное,Прилегли к земле светлы цветики;Стосковалися сердца русскиеПо отце родном, по царе своем.Ах, покинул нас православный царь!На чужбине он думу думает:По святой Руси он кручинитсяИ о детках он беспокоится.Взошло солнышко, мрак рассеялся,Заблистали вновь красны цветики.И вот царь-отец возвращается,Вот он детками утешается!Разыгралися сердца верные.Веселятся вновь люди русские!

Боярин утер слезы.

– О Боже! – воскликнул он, – сохрани добрый наш народ от всякого заблуждения, от всякой чужеземной ереси! Как он счастлив в простоте своей, в своей вере, в своей привязанности к царской крови! Теперь, когда иноземцы взвешивают на весах своекорыстия будущую судьбу России, наши добрые ратники поют хвалу новому царю, величая не Димитрия, а кровь царскую, кровь Рюрикову! Ганко! пойдем, пойдем скорее. Сердце мое раздирается: мне горько, очень горько! О, Россия! о, моя родимая!

Стан запорожцев был укреплен, по их обычаю, повозками и представлял огромный четвероугольник с отверстием с каждой стороны. При каждом входе стояла пешая стража, а кругом расставлены были часовые. Стража остановила боярина.

– Кто вы, откуда и зачем так поздно? – сказал есаул. – Нам не велено впускать в стан никого, разве кто имеет дело к самому наказному атаману.

Боярин, видя, что невозможно проникнуть в стан под именем купца, тотчас переменил свой умысел и, опасаясь подать подозрения, отвечал:

– Я послан от боярина Вельского к атаману; иду прямо из села Коломенского.

– А этот черномазый карло кто таков? – спросил есаул, показывая на Ганко.

– Это мой служитель, – отвечал боярин.

– Грицко! – сказал есаул десятнику, – проводи этих москалей к вельможному пану атаману.

Запорожцы лежали вокруг огней поблизости своих телег, к которым привязаны были их лошади. Глухой гул раздавался в стане, но не слышно было ни криков, ни песен. Посредине стана раскинута была палатка атаманская, там стоял его обоз с сокровищами и казною войсковою. Возле огня на отрубке дерева сидел высокий худощавый бледный воин в высокой черной бараньей шапке, окутанный буркою. Длинные усы его висели до груди, и он, разглаживая их медленно, посматривал исподлобья на своих есаулов, из коих некоторые стояли, а другие сидели вокруг огня и, казалось, заняты были совещанием о делах общественных. Бритые головы с одною прядью волос на маковке, длинные усы придавали их лицам зверский вид. У некоторых за поясом были пистолеты, кинжалы и на бедре кривая сабля. Русский боярин, окинув взором собрание, почувствовал в душе неприятное впечатление. Это полудикое войско казалось ему стадом хищных зверей, готовых при первом случае терзать несчастную Россию. Но, скрепив сердце, он поклонился атаману.

– Что вы за люди? – воскликнул наказный атаман Головня, устремив проницательный взор на пришельцев.

– Я послан к тебе от боярина Вельского с поклоном и спросом.

– За поклон откланиваюсь, – отвечал атаман, – а за делом и самому боярину впору было бы ко мне явиться.

– Он нездоров.

– Так прислал двоих за одного, – возразил атаман с насмешкою, – видно, тяжеловесный боярин.

– Лета и заслуги боярина Вельского извиняют его.

– Летами измеряют достоинство вина, а не человека; заслугами же нам меряться теперь некстати. Заслуги наши начинаются с пришествия царя Димитрия в Россию.

– Вельский служил верно отцу Димитрия и ему теперь полезен, но я не затем пришел, чтоб выхвалять его службу.

– Чего же хочет от меня твой боярин? – спросил атаман.

– Может быть, тебе не понравится, если я стану говорить перед свидетелями.

– У меня нет никаких тайн с боярскими посланцами, – сказал атаман, нахмурив брови. – Говори! Что знаю я, то должны знать и мои товарищи.

– Бояре удивляются, что ты с войском своим не хочешь вступить в Москву, а желаешь остаться под Москвою в стане. Они просят тебя назначить для себя какую угодно часть города. Народ московский будет в опасении, когда ты вздумаешь стоять станом под его стенами, как во время войны или смуты.

– Не за свое дело взялись бояре, – сказал, усмехаясь, атаман. – Я уже переговорил об этом с самим царем. Я, брат, знаю ваших бояр. Ступай к пославшему тебя и скажи, что наказный атаман войска его королевской милости Запорожского делает то, что угодно ему, а не боярам московским, и что на Запорожье не слушаются боярской Думы. Мы пришли в Россию как союзники! Запорожье не область русская!

– Побей бес всех ваших бояр и боярчонков! – воскликнул есаул Проскура. – Мы не знаем никого, кроме царя и своих бунчуков. Мы сослужили службу царю Московскому по добру, по охоте и пришли сюда за наградою. Пусть ляхи и немцы веселятся на Москве, для нас одно веселье на Запорожье, в куренях наших. Нам кто платит, тому мы и служим. Наш кошевой атаман знает, что делать должно, а ты убирайся к черту с своими боярами!

Запорожцы развеселились.

– Скажи-ка боярам, – сказал один из них, – что мы пошили новые мошны на московские рубли и хотим запастись на зиму соболями!

– Да не забудь, – примолвил другой, – что наши молодцы строят новые слободы на Днепре для боярских дочек. – Раздался хохот в толпе, и боярин поспешно удалился. Когда он вышел из стана, Ганко сказал:

– Вот этих удальцов нельзя упрекнуть в притворстве.

– Да, нечего сказать, – отвечал боярин, – здесь коротко и ясно. Славных слуг набрал Димитрий! Если он думает расплатиться со всеми Москвою и боярскою казною, то не на радость пришел он к нам. Одному Богу ведомо, чем все это кончится.

– Не пойдем ли к донцам? – спросил Ганко. – Они стоят по ту сторону села; не далеко ли?

– Зачем ходить к ним, – отвечал боярин. – они душою и телом преданы Димитрию. Знаем мы их! Пойдем обратно в село Коломенское. Там уже ждут меня.

На высоком берегу Москвы-реки, в селе Коломенском возвышается храм Вознесения Господня в виде пирамиды. Стража расположена была на западной стороне ограды. Лжедимитрий с секретарем своим Яном Бучинским и иезуитом патером Савицким прохаживался в ограде и, наконец, сел на каменную скамью у восточной стены храма. Бучинский и патер Савицкий стояли пред ним в безмолвии. Долго Лжедимитрий смотрел на огни в стане и с удовольствием прислушивался к смешанному гулу, который разносился ветром по окрестностям. Тысячи разных мыслей теснились в его голове. Различные чувствования волновали его сердце.