Двадцать лет спустя (часть первая) - Александр Дюма

Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.

Мазарини встал.

— У вас, сударь, — сказал он, — есть верительное письмо ко мне?

— Да, вот оно, монсеньор, — отвечал молодой человек.

Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:

«Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит это верительное письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того, у него есть другое, конфиденциальное, письмо к его преосвященству.

— Отлично, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — давайте мне это другое письмо и садитесь.

Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его кардиналу и сел.

Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время держал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку, он начал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по опыту, что мало кому удается скрыть от него что-либо, когда он начинает расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.

— Вы очень молоды, господин Мордаунт, — сказал он, — для трудной роли посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.

— Монсеньор, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается, считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.

— Что это значит, сударь? — спросил Мазарини. — Я вас не понимаю.

— Я говорю, монсеньор, что год страданий должен считаться за два, а я страдаю уже двадцать лет.

— Ах так, я понимаю, — сказал Мазарини, — у вас нет состояния, вы бедны, не правда ли?

И он подумал про себя: «Эти английские революционеры сплошь нищие и неотесанные мужланы».

— Монсеньор, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но у меня его отняли.

— Значит, вы не простого звания? — спросил Мазарини с удивлением.

— Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.

— Как же вас зовут?

— Меня зовут Мордаунт, — отвечал молодой человек, кланяясь.

Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.

Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.

Молодой человек казался совершенно бесстрастным. «Черт бы побрал этих пуритан, — подумал Мазарини, — все они точно каменные».

Затем он спросил:

— Но у вас есть родственники?

— Да, есть один, монсеньор.

— Он, конечно, помогает вам?

— Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказывал лакеям прогнать меня.

— О боже мой, дорогой господин Мордаунт! — воскликнул Мазарини, надеясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в какую-нибудь ловушку. — Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы ничего не знаете о своем рождении?

— Я узнал о нем очень недавно.

— А до тех пор?

— Я считал себя подкидышем.

— Значит, вы никогда не видали вашей матери?

— Нет, монсеньор, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как если бы это было вчера.

— У вас хорошая память, — произнес Мазарини.

— О да, монсеньор, — сказал молодой человек с таким выражением, что у кардинала пробежала дрожь по спине.

— Кто же вас воспитывал? — спросил Мазарини.

— Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала мне имя моего родственника, о котором ей часто говорила моя мать.

— Что же было с вами потом?

— Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский лад, передал мне все свои знания и помог мне искать родных.

— И ваши поиски…

— Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.

— Вы узнали, что сталось с вашей матерью?

— Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником при содействии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.

— А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите короля?

— Да, монсеньор, я его ненавижу! — сказал молодой человек.

Мазарини был поражен тем, с каким дьявольским выражением произнес Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за прилива крови, лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.

— Ваша история ужасна, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — и очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень могущественному человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим, нетрудно получить любые сведения.

— Монсеньор, хорошей ищейке достаточно показать малейший след, чтобы она распутала его до конца.

— А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником? — спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди приближенных Кромвеля.

— Благодарю вас, монсеньор, я поговорю с ним лично.

— Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?

— Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.

— Значит, у вас есть средство смягчить его?

— У меня есть средство заставить себя бояться.

Мазарини посмотрел на молодого человека, но молния, сверкнувшая в его глазах, заставила кардинала потупиться; затрудняясь продолжать подобный разговор, он вскрыл письмо Кромвеля.

Мало-помалу глаза молодого человека снова потускнели и стали бесцветны, как всегда; глубокая задумчивость охватила его. Прочитав первые строки, Мазарини решился украдкой взглянуть на своего собеседника, чтобы убедиться, не следит ли тот за выражением его лица: однако Мордаунт, по-видимому, был вполне равнодушен.

— Плохо поручать дело человеку, который занят только своими делами, — пробормотал кардинал, чуть заметно пожав плечами. — Посмотрим, однако, что в этом письме.

Вот подлинный текст письма:

«Его высокопреосвященству

монсеньору кардиналу Мазарини.

Я желал бы, монсеньор, узнать ваши намерения в отношении нынешнего положения дел в Англии. Оба государства слишком близкие соседи, чтобы Францию не затрагивало положение дел в Англии, точно так же как и нас затрагивает то, что происходит во Франции. Англичане почти единодушно восстали против тирании короля Карла и его приверженцев. Поставленный общественным доверием во главе этого движения, я лучше, чем кто-либо, вижу его характер и последствия. В настоящее время я веду войну и намерен дать королю Карлу решительную битву. Я ее выиграю, так как на моей стороне надежды всей нации и благоволение божье. Когда я выиграю эту битву, то королю уже не на что будет рассчитывать ни в Англии, ни в Шотландии, и если он не будет захвачен в плен или убит, то постарается переправиться во Францию, чтобы навербовать себе войска и раздобыть оружие и деньги. Франция уже дала приют королеве Генриетте и этим, без сомнения, помимо своей воли поддержала очаг неугасающей гражданской войны на моей родине. Но королева Генриетта — дочь французского короля, и Франция обязана была дать ей приют. Что же касается короля Карла, то это другое дело: приютив его и оказав ему поддержку, Франция тем самым выразила бы свое неодобрение действиям английского народа и повредила бы столь существенно Англии и, в частности, намерениям того правительства, которое Англия предполагает у себя установить, что подобное отношение было бы равнозначащим открытию враждебных действий…»