Третья раса - Дмитрий Янковский

Выдвинув ящик с аппаратом «СГАК», я ощупал его спинную мышцу, стараясь найти пульсирующую артерию. В спящем состоянии пульс у «СГАКа» едва различался, но я еще с учебки прекрасно помнил анатомию скафандров и знал, где искать.

— Есть, давай иглу, — сказал я Молчунье, протягивая руку.

Передавив трубку посередине зажимом, чтобы снизить кровопотерю аппарата, я аккуратно ввел иглу ему в вену. Чуть отпустив зажим, я дождался, когда кровь толчками заполнит трубку, и снова зажал ее.

— Один готов, — я разогнул спину и выдвинул следующий ящик.

Со вторым скафандром получилось быстрее.

— С какой глубины начинает работать «СГАК»? — спросила Молчунья.

— По техническим данным, с километра, но лучше накинуть метров двести для надежности. А то скафандры спали целый год, им трудно будет сразу жабры кровью наполнить.

Она кивнула и тронула рукоять изменения глубины. В тишине послышался шум заполняемых балластных цистерн, «Манта», чуть заложив дифферент на нос, плавно скользнула в темную глубину. Я глянул через плечо водительницы — на мерцающей шкале глубиномера медленно ползли цифры.

— Тысяча двести. — Молчунья остановила погружение, после чего в тесной кабине вновь воцарилась почти полная тишина.

— Давай глянем новости напоследок, — предложил я. — Вдруг что в мире изменилось?

— Боишься? — спросила Молчунья.

— Нет. Но глупо будет грозить миру ракетами, если дело и без того решат замять.

— Не дождешься. — Она включила сетевой терминал, экран которого был величиной с ладонь.

Мир продолжал перебирать Леське косточки. Уже выяснилось, что ее муж и подруга детства служили в охотниках. Это, понятное дело, никак не пошло ей на пользу. Высказывались мнения, что от охотников стало больше вреда, чем пользы, что эта служба развивает жестокость ко всему живому, причем жестокость, судя по случившемуся, заразную. Предлагалось охотников распустить, а остатки их функций передать спасателям и полиции. Двое политиков в отношении Леськи открыто высказались за смертную казнь, чтобы на будущее ни у кого и мыслей не возникало…

— Выключай, — сказал я. — Времени мало. Затапливаемся.

Мне уже никого не было жалко.

Молчунья включила насосы, и пол быстро залило толстым слоем забортной воды.

Я ввел напарнице иглу в вену и отпустил зажим, соединив ее кровеносную систему с системой скафандра, после чего помог улечься в ящик с «рассолом». «СГАК» штатно отреагировал на контакт с человеческим телом — выпустил щупальца, обхватил ими Молчунью и крепко сжал, выдавливая из легких весь воздух. Тут же мощные мышцы со всех сторон обхватили ее, создавая первую тепловую оболочку скафандра, следом намотались тугие мышечные жгуты силового каркаса, а поверх них стали на место защитные хитиновые пластины. Одна из них была прозрачной — та, что закрывала лицо. Я видел, как губы плотно сомкнулись, рефлекторно пытаясь спасти организм от напора хлынувшего в легкие «рассола», но в конце концов Молчунья была вынуждена захлебнуться. Несколько раз дернувшись в судорогах, она успокоилась и открыла глаза.

«Как ты?» — спросил я жестом.

«Норма», — показала она.

Воды было уже по грудь, так что мне тоже надо было торопиться. Пока я вводил иглу себе в вену, Молчунья заняла пилотское кресло и качнула рукоять изменения глубины, компенсируя уменьшение плавучести «Манты». Я спиной шлепнулся в ящик с «рассолом», и «СГАК» бодро взял меня в оборот, обвив щупальцами и чуть не сломав мне ребра. Тут же первый слой мышц накинулся на меня, обволок, забил в рот и ноздри «рассол», так что я на какой-то миг потерял сознание. Когда очнулся, перед лицом уже накрепко встал прозрачный хитин шлема. Даже зная, что сопротивляться бесполезно, я все равно пару секунд не мог сделать пугающий вдох жидкостью, но скафандр снизил натиск, грудь у меня немного расправилась, и «рассол» потоком хлынул в легкие. Тут же боль на время ушла полностью — «СГАК» выплеснул в кровь добрую порцию эндорфина, чтобы снизить неприятные ощущения первых минут в жидкостном аппарате.

Вода полностью заполнила кабину, компенсировав натиск глубины. Теперь на «Манте» можно погружаться хоть на дно Марианской впадины. И это было как нельзя кстати для моих планов.

«Что делаем дальше?» — В толще прозрачного хитина перед лицом пробежали зеленые светлячки букв. Это скафандр переводил жесты Молчуньи в текст на моем мониторе.

Теперь и мне придется общаться с ней исключительно знаками Языка Охотников, а я от этого немного отвык.

«Двигайся к границе охранной зоны, — показал я. — Там разберемся».

Высоко взвыли турбины, наращивая обороты, «Манта» легла на левое крыло и заложила крутой вираж, быстро набирая глубину. Меня вдавило в кресло, но на это я уже перестал обращать внимание, приспособившись к манере Молчуньи водить аппарат. Времени было не много, и следовало успеть привести в боевую готовность стрелковый комплекс.

«В затопленном состоянии слушается не хуже», — сообщила водительница.

«Это радует». — Я развернул кресло к ней спинкой и тронул мерцающую клавишу запуска вооружений.

Рубиновые, янтарные и васильковые индикаторы зажглись волной, обозначая готовность всех систем. Главный стрелковый сонар расчертился изумрудной координатной сеткой и высветил туманное голографическое изображение дна. Глубиномер показал полных два километра и продолжал увеличивать показания. На локаторе дальнего обнаружения замерцала рубиновая искорка глубоководной базы. Даже не наводя на нее курсор, было ясно, что это «DIP-24-200», снившаяся мне весь год.

Вот и сбывались сны. Пусть не простые, а наведенные Жабом, но все равно в этом было нечто мистическое. Молчунья на всякий случай пустила «Манту» в сложный противоторпедный маневр, чтобы сбить с толку сторожевые торпеды дальнего охранения.

Я прикинул расстояние от базы и передал Молчунье на ходовой планшет точные координаты Поганки. Во всем мире их знали только два человека — я и Жаб. Так получилось. Закладывая суровые виражи и петляя, «Манта» стремительно погружалась, по косой траектории приближаясь к главной цели. Теперь никто не смог бы нас остановить.

Необузданный восторг от скорости и близости решающей битвы целиком охватил меня. Я не старался его унять — пока он не мешал, а когда надо, я смогу взять себя в руки. Наверное, так же ощущали себя древние летчики, выходившие на ночное бомбометание на допотопных стратосферных баллистиках. Была в этом какая-то особая боевая удаль, возможная только перед началом поединка, а не перед масштабной битвой. Важность личной роли в этом была, вот что. То, чего не было дано пехотинцам, ходившим в многотысячную атаку в чревах боевых роботов. Там роль каждого была равна сотой доле процента, а от нас с Молчуньей сейчас зависело все — от того, как она проведет батиплан через мины и засады выныривающих из темноты торпед, от того, как быстро и четко я смогу поражать цели.