Отчий край - Константин Седых

– Неужели это тот самый Кайгородов! – спросил Нагорный. – Если это все так, то вы сообщили нам исключительно важные сведения, гражданин Каргин. Это вам зачтется. Мне осталось только поблагодарить вас… А где теперь может находиться Челпанов?

– По-моему, у Кайгородова. Они с ним, как я понял, старые друзья. Челпанов его в разговоре со мной Гошкой называл.

Нагорный поднялся и сказал:

– Разговор наш пока прекратим. За свою жизнь можете не бояться, ничего плохого не случится, но некоторое время вам придется погостить у нас. Знает ли о том, что вы мне сообщили, Большак? Не знает? Очень хорошо.

Нагорный вызвал помощника, курчавого и круглолицего парня в красных суконных галифе и зеленой гимнастерке, и приказал ему устроить Каргина в одной из комнат госполитохраны, накормить и дать газеты, а сам стремительно удалился.

Вечером он снова вызвал к себе Каргина, спросил, хорошо ли его накормили. Потом подошел к нему, положил руку на его плечо и спросил:

– Не согласитесь ли еще разок прогуляться за границу?

– Далеко ли? – внутренне вздрогнув, поинтересовался Каргин.

– До Чалбутинских бакалеек. Буду вполне откровенным. Мы снеслись по телеграфу с Читой и передали туда сообщенные вами сведения. Наше правительство не может мириться с тем, что Семеновым создан на самой границе разведывательный и диверсионный центр, во главе которого стоит известный всему Забайкалью палач Кайгородов. Делать на этот счет представления генералу Чжан Цзо-лину бесполезно. Он исполняет то, что ему прикажут японцы, и не согласится убрать с границы Кайгородова и выдать нам уголовного преступника Челпанова. Значит, самим нужно побеспокоиться о нашей безопасности. Мы получили приказ взять и доставить в Завод Кайгородова и Челпанова. Вы знаете, где они живут и как попасть к ним, не привлекая к этому лишнего внимания. Согласитесь провести туда группу наших партизан?

– Согласен, – не задумываясь, ответил Каргин. Другой ответ мог ему дорого стоить. Это было совершенно очевидно.

– Тотда сейчас я приглашу сюда Семена Забережного. Группой будет командовать он.

Встретив Семена, Нагорный сказал ему:

– Ну, Семен Евдокимович, Каргин согласен быть вашим проводником. Давайте честно предупредим его, что будем следить за каждым его движением, и займемся разработкой плана предстоящей операции… Опишите нам, Каргин, что из себя представляет усадьба есаула Рысакова и как в нее лучше всего проникнуть…

Назавтра, как только стемнелось, из Завода выехала к границе по дороге на Чалбутинскую группа вооруженных всадников. Насчитывалось в ней двадцать человек. Из мунгаловцев в ней были: Семен, Лукашка, Алеха Соколов и Каргин, вооруженный кинжалом и наганом.

Лукашка и Алеха все время держались рядом с Каргиным, Алеха до самой Аргуни не сказал ему ни единого слова, зато Лукашка изрядно надоедал своими предупреждениями, которые подкреплял, показывая Каргину то наган, то австрийский тесак, то висевшую на поясе гранату. Каргину это в конце концов надоело и он сказал ему:

– Брось ты, Лука, стращать меня. После встречи с Нагорным мне ничего не страшно. Вот человек, так человек!.. Еду я, если ты хочешь знать, по доброй воле. Кайгородова обезвредить надо. Не хуже тебя я это понимаю. А тыкать мне в морду гранату подло с твоей стороны. Мы теперь одной веревочкой связаны.

На границе тот же Лука, потолкавшись среди других партизан, которых Каргин в темноте не мог узнать, подъехал к нему и шепотом предупредил:

– Ну, Елисей, тут ведь черт несет Кушаверова с его друзьями. Они тебя стукнуть сговариваются. Ты ухо остро, держи, меня из виду не теряй, поближе будь. При мне они не посмеют.

– Спасибо! – поблагодарил Каргин и приуныл.

Но Лукашка на этом не успокоился. О подслушанном разговоре он сообщил Семену, и тот подозвал к себе Кушаверова и заявил ему:

– Если с Каргиным что случится, под расстрел пойдешь. Так что не дури. Ты меня знаешь. Убью на месте.

Каргин об этом ничего не знал. Но после такого предупреждения Кушаверов начал тоже оберегать его и больше всех боялся, чтобы с Каргиным чего-нибудь не случилось.

25

Выше Чалбутинской есть на Аргуни брод. Он наискось пересекает реку на каменистом, круто обрывающемся перекате. В засушливые годы его можно переехать верхом и на телеге, не замочив ног. Но стоит немного отклониться в сторону – и рухнет телега в глубокий омут, где конь не достанет дна.

Этим бродом и решили воспользоваться знающие о нем партизаны. Осень стояла сухая, и на средине реки давно желтела большая песчаная отмель, торчали из воды голубые, гладко отшлифованные камни. Предупрежденный заранее председатель Чалбутинского ревкома Замешаев еще днем отправил к броду две лодки с надежными людьми. Под видом рыбаков обосновались они на заросшем густыми кустами островке, наблюдая за китайским, совершенно безлюдным в этом месте берегом.

В сумерки лодки выплыли к отмели и стали на якорь, отмечая нижнюю грань мелководья. На них засветились красные огоньки потайных фонарей.

Не выезжая на берег к Аргуни, партизаны остановились в нешироком распадке у выкопанной в сопке пастушьей землянки. У входа в нее пылал на ветру костер. Только Семен подошел к костру, как из мрака вынырнул Замешаев, молодцеватый, подтянутый казачина высокого роста в сбитой набекрень папахе. Он доводился дальним родственником Фролу Балябину, у которого был в восемнадцатом году адъютантом. Потом вместе с Семеном и Романом скрывался в Лесной коммуне, два года партизанил и, вернувшись домой, стал председателем станичного ревкома.

– Здравия желаю, товарищ командир полка! – по-дружески весело приветствовал он Семена. На загорелом лице его была неподдельная радость. – В гости, значит, собрались?

– Собрались. Да вот не знаем, обрадуются ли таким гостям. Что тут у тебя слышно?

– Ничего особенного. Все по-прежнему… Меня с собой не возьмете? Я здесь в полной боевой.

– А хочется?

– Еще бы! Побывать в гостях всякому охота.

– Бакалейки свои хорошо знаешь?

– Любую лавку с закрытыми глазами найду.

– Тогда возьмем… Каргин! Подойди сюда!

Державшийся поодаль от Семена Каргин подошел к костру. Отблески огня легли на его широкое, сурово озабоченное лицо. Замешаев смотрел на него удивленными, ничего не понимающими глазами. Семен ткнул его слегка в бок, усмехнулся:

– Узнаешь?

– Узнаю. Видал я его в подметалах у Ты Сун-хина. Как он с вами очутился?

– Сейчас узнаешь… Мои ребята тоже ничего не знают – Товарищи! – обратился Семен к обступившим их партизанам. – Пора всем знать, куда и зачем мы едем… Нам поручено одно дельце. Идем мы в Чалбутинские бакалейки. Там сейчас проживает семеновский контрразведчик полковник Кайгородов. Тот самый, который замучил в нерчинском застенке сотни людей и расстрелял Балябина, Богомякова и Бронникова. Вместе с ним находится удравший из Завода Челпанов. Отсиживаются они в усадьбе есаула Рысакова. Эти гадюки одна другой хуже. Надо их обезвредить.

– А откуда тебе известно о них? – спросил Кушаверов, ненавидящие взгляды которого все время жгли Каргина.

– Об этом сообщил Каргин.

– И ты веришь этому гаду?

– Н-ну, без гадов. Поосторожнее на поворотах…

– Он нас убивал, измывался над нами. Я по его милости чуть на тот свет не отправился. Убить его к такой матери, пока не завел нас в ловушку, – потеряв самообладание, злобно выкрикивал Кушаверов и бил себя кулаком в грудь.

– Хватит орать! – перебил его Семен. – Каргин не врет. А если ты боишься с нами ехать, можешь поворачивать обратно. Без тебя обойдемся. Каргин по доброй воле согласился помочь нам скрутить офицеров и живьем доставить в Завод. Он сейчас и без твоих угроз как на иголках себя чувствует. Мы ведь верить верим, а приглядываем за ним во все глаза. Он это знает. Поможет, спасибо скажем, на старое крест поставим. Всех, у кого горит на него зуб, предупреждаю: тронете его – на месте в расход пустим. Зарубите это себе на носу…

Слова Семена обрадовали Каргина. «Вот человек! Молчал, косился на меня, а в обиду не дает. Да я лучше сдохну, чем подведу его».

– Разреши, товарищ Забережный, сказать мне одно-два слова! – попросил он Семена.

– Скажи, скажи, Елисей. Надо!

Каргин шагнул в круг, порывисто снял с головы папаху. Партизаны уставились на него пристальными, полными жгучего интереса и насмешливого презрения, леденящего недоверия и непримиримой злости глазами. Он стоял перед ними внешне спокойный, осанистый, но чувствовал себя во власти растерянности и стыда. Это был суд, страшнее которого ничего не могло быть. Он потупил свою лобастую голову, не зная, что им сказать, как заставить понять, что творится в его смятенной, опаленной тоской и раскаянием душе.