Супружеские пары - Джон Апдайк

А потом случилось невероятное. На севере собрались никем не замеченные тучи, пляж окатило волной холода. Ветер поменялся так внезапно и ощутимо, что весь пляж издал дружное «Ох!» Упали первые тяжелые капли дождя, все еще подсвеченные солнцем, как огненные кончики стрел. Потом тучи заглотнули солнце. Красочная толпа собрала свои причиндалы и обиженно потащилась прочь от моря. В спины били громовые раскаты, словно где-то в вышине распоясавшийся великан взялся ломать чудовищные стулья. Небо побагровело, зеленый горизонт — низкие холмы, за которыми лежал Tap-бокс, — стал бледнее, чем обтекающий его воздух. Над Ист-Матером сверкнул кинжал молнии, потом грянул немилосердный, оглушительный гром. На дороге в дюнах запахло паникой: женский крик, детский смех. Голые плечи кутались в полотенца. Всего минут за пять температура упала градусов на десять. Пляж позади Пайта и его дочерей опустел, если не считать горстки циничных смельчаков, отказывавшихся встать с подстилок. Поверхность моря вспыхнула.

Пайта и девочек отделяли от пикапа считанные метры, когда хлынул ливень, мгновенно вымочивший их до нитки. Потом стихия оглушительно хлестнула по стеклам и по бортам. «Помой меня». Лобовое стекло превратилось в водопад, «дворники» — в бессильные комариные лапки. Люди снаружи растеклись в цветные мазки, сквозь монотонный шум ливня пробивались истошные крики. Мокрые волосы девочек пахли в тесноте испуганной псиной. Нэнси пребывала в восторге и в ужасе, Рут сохраняла улыбчивое спокойствие. Стоило ливню чуть ослабеть, Пайт тронулся с места, медленно выехал с затопленной стоянки и потащился, объезжая упавшие сучья и наиболее глубокие лужи, к дому Анджелы. У него было единственное намерение — побыстрей доставить детей домой, к матери, прежде чем настанет момент, когда он уже не сможет от них оторваться. Отказавшись от предложенного Анджелой чая, он поспешил в центр Тарбокса, еще не зная, что там уже началось главное событие года.

Безумный ливень сменился просто проливным дождем. Дома, гаражи, деревья и асфальт монотонно роптали. Раскаты грома неуклонно удалялись. Пайт поставил машину позади своего дома и в следующую секунду услышал рев тарбокской пожарной сирены. Судя по тональности, горело в центре города. Пайту почудилась гарь. Он быстро взбежал наверх, переоделся и выскочил на улицу. По улице Божества бежали люди. Мимо прогрохотала пожарная машина, истерически вращая оранжевым маячком; пожарные только натягивали на себя брезентовые робы и чуть не посыпались на асфальт, когда машина огибала угловой магазин Когсвелла. Пожарная сирена надрывалась совсем близко, часть города была затянута желтым дымом. Пайт влился в бегущую толпу.

На холме толпа и дым стали гуще. По улочкам уже тянулись пожарные шланги — одни раздутые, как сытые питоны, другие прохудившиеся, пускающие тугие фонтанчики. Горела конгрегационалистская церковь: сам Господь поразил ее Своей молнией. Ледяной дождь усилился, толпа — молодые и старые, сбежавшиеся из всех кварталов, — испуганно смолкла.

Желтый горький дым — пласты быстро расползающейся шерсти — исправно валил из-под карниза левого фронтона и из нижней части купола, увенчанного на высоте ста двадцати пяти футов золотым петушком-флюгером. Внизу, среди дорических колонн, пожарники разгоняли прихожан, которые уже успели вынести их храма предметы для божественной литургии, тяжелый ореховый алтарь и кафедру, бронзовый крест, изображения святых, стопки листков с проповедями, разносимых ветром, а также несколько подушек со скамей, недавно отреставрированных, но теперь приводимых в негодность дождем. Пайт, тоже прихожанин, пусть бывший, пришел бы на помощь единоверцам, но пожарные и полицейские уже образовали заслон, через который могли просачиваться одни бездомные собаки. Опытным взглядом строителя Пайт определил, что молния ударила в шпиц, была отражена тонким кабелем-громоотводом, пробежала по арматуре, усиливающей купол, и подожгла сухую древесину в месте соединения крыши и основания башни. Здесь, в простенке между крышей и оштукатуренным потолком храма, снаружи представляющемся продолжением классического фасада, среди рухляди, добраться к которой можно было только по шаткой лесенке с хоров, пищи для пожара было хоть отбавляй. Единственным средством был топор: прорубить крышу, пожертвовать искусно вырезанными триглифами и метопами. Увы, колонны имели сорок футов в высоту, так что лестницы на пожарной машине, даже подогнанной вплотную, не хватило бы, чтобы достичь крыши, к тому же ветер гнал густой ядовитый ветер прямо в лицо, в глотку тем, кто пытался хоть что-то сделать.

Но, даже предвидя судьбу церкви, зрители не удержались от смеха. Базз Каппиотис, которого всякий мог узнать по огромному брюху, натянул противогаз и, вооружившись топором, стал карабкаться по лестнице, выдвинутой на всю длину. Он продвигался все медленнее и, судя по позе, испытывал все больший страх, пока не исчез в дыму, чтобы снова появиться спустя несколько секунд уже на несколько ступенек ниже. Юнцы у Пайта за спиной заулюлюкали, но остальная толпа теперь почтительно молчала. Другой пожарный, сверкающий в своем облачении, как уголек, добрался до верхней ступеньки лестницы и, размахнувшись топором, выпустил с чердака наружу кубометр-другой раскаленного газа, после чего был вынужден спуститься, не выдержав жары.

Наконец, появилось пламя — вырывающиеся из окон, предназначенных для колокольного звона, наглые извивающиеся языки. Колокол напоминал обреченностью брошенную вдову. Струи воды ударили вверх, но, не долетев до колокола, скрестились в воздухе и опали. Над клубами дыма по-прежнему парил беспечный петушок.

Сирена взвыла в третий раз, оповещая о прибытии пожарных машин из соседних городков — Лейстауна и Матера, даже из далеких Квинси и Плимута. Их насосы оказались достаточно мощными, чтобы струи ударили на нужную высоту. Но к этому времени зарево уже появилось за высокими окнами фасада, задымилась черепица крыши. Огонь прорвался вниз. Бравые пожарники из соседних городков не пожалели витражных квадратиков окон, но поздно: пожар уже бушевал в самом храме. На мгновение мелькнули готические пюпитры с номерами псалмов, исполнявшихся этим утром, освещенная янтарным заревом дорическая вязь ограждения на балконе; плюшевый занавес, скрывавший колени хористов, рванулся вверх над алтарной частью, как птица Феникс. Кафедры, на которой Педрик боролся со словом Божьим, уже не было. Улюлюкающих подростков у Пайта за спиной сменила плачущая женщина. Толпа, сначала бывшая беззащитной перед лицом катастрофы, открыла зонтики, надела плащи и капюшоны. Дети в желтых дождевиках и прозрачных капюшонах обнимали за ноги родителей. Беспечные парочки наблюдали за происходящим из машин, развлекаясь музыкой из радиоприемников. Мемориальный павильон был превращен в смотровую беседку. Улицы, разбегающиеся в стороны от лужайки, были запружены людьми: улицы Божества, Милосердия и Воздержания серели лицами тех, кто пренебрег покупками ради редкого зрелища. Из-за дождя наступили ранние сумерки. Лучи пожарных прожекторов шарили по толпе, кажущейся бескрайней. Пожар, охвативший церковь, лишил всех дара речи. Пламя, расправившись с колокольней, карабкалось все выше, трепетало, как знамя, на шпице, поддерживающем петушка. В воздухе искрились высокие параболы струй. Крайняя левая колонна задымила, как задутая свеча на торте. Толпе все не верилось, что пожар и ливень могут сосуществовать, что в природе тоже возможна такая яростная междоусобица: казалось, взорам людей предстал конфликт в душе самого Создателя. Пайта удивляла легкость на сердце у него самого, благодарность за то, что ему показали нечто, совершенно ему неподвластное. Уж в этом несчастье его никто не посмеет обвинить.

Он подобрал из лужи листок с проповедью, датированной 1795 годом:

«Святая обязанность всякого народа — искренне благодарить и славить Господа. Но нет на свете народа, у которого было бы так же много причин единодушно возносить хвалу Его милостям, как у народа Соединенных Штатов Америки!»

Пайт узнавал знакомых. Эпплби, Литтл-Смиты и Торны нашли навес в виде раскидистой широколистной катальпы рядом с библиотекой. Мужчины смеялись: Фредди принес пива. В толпе обнаружилась и Анджела Она привезла детей. Плакала не Нэнси, а Рут: ее огорчило, что Иисус пожелал разрушить Свою церковь, при входе в которую она всегда выти рала ноги, робея перед святостью, где послушно пела вместе с детьми, не принадлежащими к числу ее друзей, хвалу Ему, чтобы порадовать отца. Пайт виновато прижал ее широкое лицо к своей груди, но его куртка была мокрой и холодной, и Рут поспешно отстранилась.

— Им тяжело это видеть, — сказала Анджела. — Мы поедем домой. — Нэнси стала канючить: «Давай останемся!», но Анджела сказала ей: — Пожар почти потушен, само интересное кончилось.