Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– «…Можно сделать и фоторобот девочки. Кто-то же их делает, кроме полиции? Если будет фоторобот, можно разослать в русские группы под благовидным предлогом. Отзвонюсь, когда отойду чуть более, чем немного».
Алина опустила руку с листками.
– Это всё, – объявила она. – Конец текста.
Остальные ещё долго безмолвствовали. На улице дважды успело громыхнуть, хотя теперь дальше, глуше. Дождь тоже не колотил больше по стёклам, как сумасшедший, а так себе, шуршал и постукивал.
Безмолвие нарушил Вернадский.
– «Глум-ливо-фан-та-стический», – повторил он слова мёртвого русского. – Это как же понимать?
– Да, что значит «глумливо»? – спросила Тайна. – Я забыла.
– Pilkallisesti, – сказала Даша. В последний день июля, читая листки из «Уральского следопыта» в Парке писателей, она тоже не очень помнила, что значит «глумливо». Но с тех пор она посмотрела это наречие в словаре. Она даже погуглила примеры его употребления. – Типа когда you make fun of someone while feeling schadenfreude[37]. Правильно же?
Даша посмотрела на остальных, ища подтверждения.
– Всё верно, – подтвердила Коллонтай. – De façon cruellement railleuse. Plus ou moins[38].
– Спасибо, – сказала Тайна. – Понятно.
– Александра Михална. – Вернадский оторвал спину от кресла. Поправил свои круглые очки. – Где же тетрадочка, Александра Михална? «Добросовестная», если я верно запомнил.
– Поддерживаю вопрос Владимира Ивановича, – сказала Дьяконова.
– В Supo, – ответила Коллонтай.
– Supolla? – переспросила Тайна, явно не веря своим ушам. – Supolla on se? Оно… она в… в Полиции безопасности? Финляндии?
– Да. Андрей оставил мне тетрадь, когда мы в последний раз виделись. Вскоре после его смерти я отдала тетрадь работнице Supo. Двадцать восьмого июля, если быть точной.
– Три недели тому назад, – сказала Дьяконова поледеневшим голосом. – Надо полагать, что забрать её оттуда нельзя?
– Не знаю, – сказала Коллонтай.
– Наверно, всё-таки можно… – сказала Тайна без особой уверенности. – Они не ФСБ всё-таки…
– Почему вы её изволили отдать, Александра Михална? – спросил Вернадский.
Несколько мгновений все, кроме Даши, сверлили Коллонтай недобрыми взглядами. Даша, естественно, глядела туда же, но по-другому. Сама Коллонтай глядела в пол. Даше впервые казалось, что она сутулится, хоть и совсем чуть-чуть. Ещё Даше казалось, что воздух в комнате вот-вот загудит от напряжения.
– Вам задали вопрос, Александра Михайловна, – напомнила Дьяконова.
– У меня были две причины отдать Supo тетрадь Андрея, – быстро заговорила Коллонтай, словно только и ждала вербального пинка. Её глаза оторвались от пола. Теперь она смотрела на Дашу. Лицо её по-прежнему было паспортным, непонятным. – Первая причина не требует долгих объяснений. Как всем вам известно, в России покойный отец Алины обвинялся в государственной измене. Его судили in absentia и приговорили к восемнадцати годам тюрьмы. Все вы также знаете – не далее как третьего дня здесь это обсуждалось, – что [ЗГНТМИ] имеет обыкновение расправляться с неугодными посредством отравляющих веществ. Агенты XXXXXX применяют яды не только на своей территории, но и за её пределами. Вы знаете, наконец, что в свете всего этого внезапная смерть Андрея вызвала закономерный интерес финской полиции, причём не только обычной, но и тайной. Было два обыска на Линнанкоскенкату. Были вскрытие и посмертное обследование тела. Я, как официальная супруга покойного, дала разрешение на post-mortem.
– Без-ре-зультатное вскрытие… – вставил Вернадский задумчиво.
– Да. Они не сумели установить причину смерти. Это, конечно же, не успокоило их подозрений. Уже после вскрытия сюда заходила учтивая барышня в штатском, прекрасно говорившая по-русски. Ей я и вручила тетрадь. Я намекнула для верности – простите великодушно, Алина, – я намекнула, что у Андрея было душевное расстройство. «Почитайте сами, – сказала я, – какие галлюцинации мучили моего несчастного мужа». Я надеялась, что после этого и меня, и квартиру оставят в покое. Финские шпики, как верно подметила Тайна, слеплены из другого теста, чем ФСБ. Им присуще чувство меры и такта. Полагаю, мой расчёт был правильным. Нас действительно оставили в покое. Впрочем… – Коллонтай перевела свой непонятный взгляд с Даши на мокрый сумрак, густеющий за окнами. – Посмотрим, впрочем… – Дождь кончался. Теперь его было почти не слышно. – Посмотрим, как они забегают после двадцатого.
Даша облизнула пересохшие губы.
– …А что будет? – спросила она. – Двадцатого?
– Двадцатого произойдёт новая химическая расправа. В России. В XXXXXX спецслужбы отравят политика [ЗГНТМИ]. Ему станет плохо в самолёте, летящем в Москву.
На диване кто-то громко заглотил воздух. Даша не сразу поняла, что это была Алина.
– [ЗГНТМИ в вин. падеже]? – переспросила Тайна, выпрямляясь. – В XXXXXX?
– Насмерть?! – выдохнула Алина в ладонь, прижатую ко рту.
– Он выживет. Скорее всего. В противном случае примите мои соболезнования. Если хотите очистить совесть, напишите [ЗГНТМИ] или его соратникам. Полагаю, они поблагодарят вас, но не изменят своего поведения в ближайшие дни. Им давно известно, что [ЗГНТМИ] грозит отравление. Так или иначе, умрёт он или нет – это не имеет непосредственного отношения к нашей кунсткамере. Я сообщаю о расправе с [ЗГНТМИ] единственно для того, чтобы дать вам возможность… Я хочу, чтобы вы убедились в том, что меня принуждают видеть фрагменты будущего. Скверного будущего. Впрочем, учитывая нас, учитывая Дашу, учитывая все события, связанные с «Повестями л-ских писателей», другого будущего почти не осталось.
После вечера откровений
Хельсинки.
17–18 августа 2020 года
Кого надо было убеждать предсказаниями? Наверно, Алину и Тайну. Возможно, Лизаксанну и Вернадского (тупо из-за их клинической неприязни к известно кому). Но уж точно не её, чудесную девочку Дашу. Когда КД сказала, что будущего почти не осталось, у Даши не было ни малейшего повода этому не верить.
Формулировка, само собой, была антропоцентричная. КД опустила слово «человечество»: будущего почти не осталось у человечества. Даша знала: и после климатической катастрофы и ядерных ударов, после коллапса глобальной человеческой цивилизации, после долгого, мучительного угасания нашего вида – короче, даже когда нас уже совсем не будет, на Земле всё равно останется жизнь. Биосфера, о которой по-прежнему любил распространяться Вернадский, будет окутывать планету ещё как минимум миллиард лет, назло нам и всем астероидам, которые периодически валятся с неба. Жизнь полностью исчезнет только вместе с поверхностью Земли – когда дряхлеющее Солнце разбухнет до орбиты Венеры и расплавит земную кору, превратит её в бескрайний океан раскалённой лавы. Может быть – вряд ли, но может всё-таки быть, что
