Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

— Основания?

— Никаких особых для развода. Мы просто хотим разойтись, идти каждый своим путем. Просто истечение срока.

— Конечно, вы обсудили это с миссис Николс и пришли к предварительному соглашению?

— Э-э, еще нет, — выдавил я, покраснев.

Комурьян выразил явное неодобрение.

— Вы достаточно понимаете, что должны прийти к соглашению. По-видимому, ее реакция будет положительной. Тогда я встречусь с ее адвокатом, и мы все сделаем. — Он потянулся к записной книжке. — Что же касается раздела имущества…

— Она может взять все, что захочет.

— Все? — в его голосе звучало удивление.

— Ничего не хочу у нее оспаривать.

Комурьян положил руки на стол. Он носил даже больше колец, чем Ломброзо. Эти левантийцы, эти роскошные левантийцы!

— А если она потребует вообще все? — спросил он. — Все, чем вы владеете? Вы отдадите без возражений?

— Она этого не сделает.

— А разве она не приверженка учения Транзита?

Обескураженный, я сказал:

— Откуда вы знаете это?

— Вы должны понимать, что мы с Хейгом обсуждали это дело.

— Понимаю.

— Ведь члены Транзита непредсказуемы.

Мне удалось выдавить из себя смешок.

— Да, очень.

— Она может из прихоти затребовать все имущество, — заявил Комурьян.

— Или из прихоти не потребовать ничего.

— Или ничего, правильно. Ни кто не знает. Вы предписываете мне принять любую позицию, какую она займет?

— Подождем — увидим, — сказал я. — Я думаю, она разумная особа. Я чувствую, что она не предъявит необычных требований по поводу раздела имущества.

— А как насчет распределения доходов? — спросил адвокат. — Она может захотеть получать от вас алименты? Вы заключали стандартный брачный контракт, да?

— Да. С прекращением брака заканчивается финансовая ответственность.

Комурьян начал напевать, очень тихо, так, что я почти не слышал. Почти. Какой рутиной это должно было ему казаться, все эти страдания сакраментальных союзов!

— Тогда проблем не должно быть. Но вы должны объявить о своих намерениях своей жене, мистер Николс, прежде, чем мы пойдем дальше.

Что я и сделал. Сундара теперь была так занята своей разнообразной транзитной деятельностью, своими обычными встречами, своими кругами непостоянства, упражнениями по разрушению своего эго, что прошла почти неделя, прежде чем я смог спокойно поговорить с ней дома. К тому времени я тысячу раз прокрутил весь разговор у себя в голове, так что его основные линии были протоптаны, как тропинки. Если это и есть отдельный случай следования сценарию пусть он таким и будет. Но будет ли она подавать мне правильные реплики?

Почти извиняясь, как будто просьба в привилегии разговора с ней была покушением на ее личность, я сказал однажды ранним вечером, что хотел бы поговорить с ней о чем-то очень важном. И затем я сказал ей, как часто повторял про себя, что я хочу получить развод. Сказав это, я понял кое-что из того, как это было для Карваджала — ВИДЕТЬ, потому что я переживал эту сцену так часто в своем воображении, что она воспринималась мной как событие прошлого.

Сундара задумчиво рассматривала меня, не говоря ни слова, не выражая ни удивления, ни раздражения, ни враждебности, ни энтузиазма, ни страха, ни отчаяния.

Ее молчание озадачило меня. Наконец я сказал:

— Я нанял Ясона Комурьяна в качестве адвоката. Одного из партнеров Мардикяна. Он встретится с твоим адвокатом, если ты его наймешь, и они обо всем договорятся. Я хочу, чтобы это был цивилизованный способ расторжения брака, Сундара.

Она улыбнулась. Мона Лиза из Бомбея.

— Тебе нечего сказать? — спросил я.

— Нет.

— Развод такой пустяк для тебя?

— Развод и брак — аспекты одной и той же иллюзии, моя любовь.

— Я думаю, что этот мир для меня более реален, чем для тебя. И это одна из причин, почему нам не стоит продолжать жить вместе.

Она спросила:

— Предстоит грязная драка по поводу раздела наших вещей?

— Я сказал, что хочу, чтобы это был цивилизованный способ разделения наших путей.

— Хорошо. Я тоже.

Легкость, с которой она принимала все это, ошеломила меня. В последнее время мы так редко соприкасались, что даже никогда не обсуждали растущее отсутствие общения между нами. Но веками так существуют многие браки, безмятежно дрейфуя, и никому не приходит в голову качать лодку. Я же теперь готов уничтожить ее, утопить, а у нее не было замечаний по этому поводу. Восемь лет мы жили вместе. Вдруг я обратился к адвокатам, а у Сундары нет замечаний. Я решил, что ее спокойствие было мерой того изменения, которое произвел в ней Транзит.

— Все транзитовцы так легко принимают великие перевороты своей жизни? — поинтересовался я.

— А это великий переворот?

— Во всяком случае, мне так кажется.

— А мне это кажется ратификацией давным-давно принятого решения.

— Нам было плохо, — допустил я, — но даже в худшие времена я не уставал повторять себе, что это временно, что это пройдет, каждый брак проходит через это, и что в конце концов мы вернемся друг к другу.

Говоря это, я обнаружил, что убеждаю себя, что это все еще так, что мы с Сундарой сможем достичь продолжения взаимоотношений, ведь мы были разумными существами. И в то же время, я только что попросил ее нанять адвоката. Я понимал, как Карваджал говорил мне: «Вы уже потеряли ее» — с безжалостной окончательностью в голосе. Но он говорил о будущем, а не о прошлом.

Она сказала:

— Ты теперь думаешь, как это безнадежно, правда? Что заставило тебя переменить мнение?

— Как?

— Ты изменил свое мнение?

Я ничего не ответил.

— Ты не считаешь, что на самом деле хочешь развода, Лью.

— Я хочу, — прохрипел я.

— Ты так только говоришь.

— Я не прошу тебя читать мои мысли, Сундара. Мы должны только пройти этот юридический вздор, чтобы как положено освободиться друг от друга и жить отдельными жизнями.

— Ты не хочешь развода, но все-таки разводишься. Как странно, Лью. Позиция совершенно транзитной ситуации. Ты знаешь, что мы называем ключевой точкой ситуацию, в которой ты противостоишь каким-то положениям и в то же время стараешься следовать им. Из этого есть три возможных исхода. Тебе интересно слушать? Одна возможность — шизофрения. Другая — самообман, когда ты притворяешься, что принимаешь обе альтернативы, а на самом деле — нет. И третья — состояние вдохновения, известное в Транзите как…

— Ради Бога, Сундара!

— Я думала, тебе интересно.

— А я полагаю, что нет.

Долгое мгновение она изучала меня. Потом улыбнулась.

— Это дело по поводу развода как-то связано с твоим даром предсказывания, ведь так? На самом деле сейчас ты не хочешь развода, даже хотя у нас не очень-то хорошо все идет, но тем не менее ты думаешь, что ОБЯЗАН начать организовывать развод, потому что у тебя было предвидение, что в ближайшем будущем у тебя он будет, и… разве это не так. Лью? Давай, скажи мне правду. Я не рассержусь.

— Ты недалека от истины, — ответил я.

— Думаю, что нет. Ну, и что мы будем делать?

— Вырабатывать договор о разделении, — мрачно ответствовал я. — Нанимай адвоката, Сундара.

— А если я не сделаю этого?

— Ты имеешь ввиду, что будешь оспаривать?

— Этого я не говорила. Я просто не хочу иметь дело с адвокатами. Давай сделаем это сами, Лью. Как цивилизованные люди.

— Я должен буду посоветоваться с Комурьяном об этом. Это, может быть, цивилизованный способ, но мы сделаем это неуклюже.

— Ты думаешь, я обману тебя?

— Я больше ничего не думаю.

Она подошла ко мне. Ее глаза сверкали, ее тело излучало трепещущую чувственность. Я был беспомощен перед ней. Она могла получить от меня все. Наклонившись, Сундара поцеловала меня в кончик носа и сказала сипло, театрально:

— Если ты хочешь развода, дорогой, ты его получишь. Все, что ты хочешь. Я не буду стоять на твоем пути. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я люблю тебя, и ты это знаешь. — Она озорно улыбнулась. О, эта транзитная озорница!

— Все, что ты хочешь, — сказала она.

33

Я снял для себя трехкомнатную меблированную квартиру в Манхэттене в старой, когда-то роскошной высотке на Восточной шестьдесят третьей, недалеко от Второй Авеню, в когда-то роскошном районе, не пришедшем еще окончательно в упадок. Генеалогия здания была свидетельством ассортимента средств безопасности, датируемых от шестидесятых до ранних девяностых, все, от полицейских запоров и скрытых смотровых отверстий до ранних моделей фильтровых лабиринтов и скоростных экранов. Мебель была проста и по стилю не относилась ни к какому времени, древняя и чисто утилитарная. Кушетки, стулья, кровать и столы, книжные шкафы и все остальное было настолько анонимным, что казалось невидимым. Я сам себя тоже ощущал невидимым после того, как окончательно переехал, и грузчики, и суперинтендант здания ушли, оставив меня в одиночестве в моей новой гостиной, как вновь прибывшего посла из ниоткуда, чтобы занять резиденцию в забвении. Что это за место и как случилось, что я живу здесь? Чьи это стулья? Чьи отпечатки пальцев на голых голубых стенах?