Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

Первым делом я поехал в Бруклин нанести визит Карваджалу.

Прошел месяц с тех пор, как мы с ним виделись, но по его внешности можно было бы сказать, что прошли годы: он пожелтел и сморщился, тусклые глаза слезились, руки дрожали. Он не казался таким истощенным и измученным с нашей первой встречи в кабинете Боба Ломброзо в прошлом марте. Все силы, которые он восстановил весной и летом, теперь покинули его, ушла вся та внезапная жизнеспособность, которую он, возможно, черпал из общения со мной. Нет, не «возможно», а точно. С каждой минутой, когда мы сидели и разговаривали, румянец возвращался к нему, проблески энергии появлялись в его чертах.

Я рассказал ему, что случилось на склоне горы в Биг Сер. Он позволил себе улыбнуться.

— Возможно, это начало, — сказал он мягко. — Это должно было начаться в конечном итоге. Почему бы и не там?

— А если я ВИДЕЛ, что значит мое видение? Куинн со знаменами? Куинн, зажигающий толпу?

— Откуда мне знать? — спросил Карваджал.

— А вы никогда не ВИДЕЛИ чего-нибудь подобного?

— Время деятельности Куинна придет после моего, — напомнил он мне. Его глаза мягко упрекали меня. Да, этому человеку осталось жить меньше шести месяцев, и он знал это, с точностью до часа, до минуты. Он произнес:

— Может быть, вы помните, в каком возрасте казался Куинн в вашем видении? Цвет его волос, морщины на лице…

Я старался вспомнить. Сейчас Куинну было только тридцать девять. Сколько лет было человеку, лицо которого было изображено на том огромном знамени? Я в нем сразу узнал Куинна. Так что возрастные изменения были не так уж велики. Мордастее, чем теперешний Куинн? Светлые волосы серебрились на висках? Резче очерчены линии этой железной усмешки? Я не знал. Я не заметил. Может, это только моя фантазия, галлюцинация, порожденная усталостью. Я извинился перед Карваджалом. Я обещал постараться в следующий раз, если я могу рассчитывать на следующий раз. Он уверил меня, что могу. Я буду ВИДЕТЬ, он сказал это твердо, тем более воодушевляясь, чем дольше мы были вместе. Я буду ВИДЕТЬ, в этом нет сомнения. Он сказал:

— Пора заняться делом. Новые инструкции для Куинна.

Сейчас нужно было передать только одну вещь: мэру полагалось начать присматривать нового полицейского комиссара, потому что комиссар Судакис вскоре собирается уйти в отставку. Это поразило меня. Судакис был одним из наиболее удачных назначений Куинна — удачливый и популярный, почти герой нью-йоркского отделения полиции, впервые за два поколения твердый, надежный, некоррумпированный, мужественный человек, за первые полтора года в качестве главы департамента, казалось, что он прочно обосновался в должности, что он всегда здесь был и всегда будет. Он проделал прекрасную работу по трансформации Гестапо, в которое превратилась полиция при мэре Готфриде, в обычные сила правопорядка. Работа еще не была закончена: только пару месяцев тому назад я слышал, как Судакис говорил мэру, что ему понадобится еще полтора года, чтобы закончить чистку. Выход Судакиса в отставку? Это не могло быть правдой.

— Куинн не поверит этому, — сказал я, — он рассмеется мне в лицо.

Карваджал пожал плечами.

— После первого года Судакис больше не будет комиссаром полиции. У мэра должна быть готова достаточно способная замена.

— Может быть, и так. Но все это чертовски неправдоподобно. Судакис сидит крепко, как скала. Я не могу пойти и сказать мэру о том, что Судакис будет отставлен, даже если так и будет. Было столько шума по поводу Тибодо и Риккарди, что Мардикян настоял, чтобы я отдохнул и подлечился. Если я приду с таким сумасшедшим предложением, они меня самого отставят.

Карваджал смотрел на меня равнодушно, без тени возмущения. Я сказал:

— Дайте мне по-крайней мере хоть какие-то объясняющие данные. Почему Судакис планирует уйти в отставку?

— Не знаю.

— Я смогу нащупать какие-нибудь нити, если сам переговорю с Судакисом?

— Я не знаю.

— Вы не знаете. Вы не знаете. И вас вообще ничего не волнует, не так ли? Все, что вы знаете, это что он собирается в отставку. Все остальное для вас тривиально.

— Я даже этого не знаю, Лью. Только то, что он не будет работать. Сам Судакис может пока ничего не знать.

— О, прекрасно! Прекрасно. Я говорю мэру, мэр посылает за Судакисом, Судакис все отрицает, потому что сейчас этого еще нет.

— Реальность всегда предопределена, — сказал Карваджал. — Судакис уйдет в отставку. Это случится очень скоро.

— А я должен быть тем, кто скажет об этом Куинну. А что, если я ничего не скажу? Если реальность на самом деле предопределена, Судакис уйдет независимо от того, что я сделаю. Разве это не так? Не так?

— Вы хотите, чтобы мэр был захвачен врасплох, когда это случится?

— Лучше так, чем мэр будет думать, что я сумасшедший.

— Вы боитесь предупредить Куинна об отставке?

— Да.

— А что, вы думаете, тогда случится с вами?

— Я буду поставлен в неловкое положение, — ответил я, — меня попробуют оправдать, объяснить то, что не имеет для меня никакого смысла. Я вынужден буду сказать, что это предсказание, просто предсказание. Судакис опровергнет мое заявление о том, что он собирается в отставку, я потеряю влияние на Куинна. Я даже могу потерять работу. Вы этого хотите?

— У меня вообще нет желаний, — отчужденно сказал Карваджал.

— Между прочим, Куинн не позволит Судакису уйти в отставку.

— Вы уверены?

— Да. Он слишком нуждается в нем. Он не примет его отставку. Независимо от того, что говорит Судакис, он останется на работе. И как это будет соотносится с реальностью?

— Судакис не останется, — безразлично ответствовал Карваджал.

Я ушел и долго раздумывал над этим.

Мои возражения насчет того, чтобы рекомендовать Куинну начать поиски замены Судакису казались мне логичными, резонными, правдоподобными и неоспоримыми. Я не хотел впутываться в такую опасную позицию сразу после возвращения, когда я еще был уязвлен скептицизмом Мардикяна по поводу моего здравомыслия. С другой стороны, если какой-то непредвиденный поворот событий ВСЕ ЖЕ заставит Судакиса уйти, то я не исполню своих прямых обязанностей, если не передам мэру предупреждения. В городе, постоянно находящемся на грани хаоса, недопонимание полицейскими властями политики правительства хотя бы в течение нескольких дней приведет к анархии на улицах, и единственное, чего Куинну как потенциальному кандидату в президенты было совершенно не нужно, так это воцарения, даже на короткое время, беззакония, которое так часто заполняло город до репрессивного режима администрации Готфрида и во времена слабовольного мэра Ди Лоренцо. И, в-третьих, раньше я никогда не отказывался служить проводником ни одного из указаний Карваджала, поэтому мне бы не хотелось бросать ему вызов сейчас. Незаметно идеи Карваджала о сохранении окружающей действительности в неизменности стали частью меня. Незаметно я воспринял его философию до такой степени, что стал бояться попыток изменить неизменное в неизменном. Испытывая чувства человека, взбирающегося на высокую льдину, плывущую по реке к Ниагарскому водопаду, я пришел к решению, предупредить Куинна о Судакисе, как бы это на меня не повлияло.

Я подождал неделю в надежде, что ситуация каким-либо образом разрешится сама собой без моего вмешательства, потом я подождал еще почти неделю. Таким образом я мог бы прождать целый год, но знал, что только обманывал себя. Поэтому я написал записку и послал ее Мардикяну.

— Я не собираюсь показывать ее Куинну, — сказал он мне два часа спустя.

— Зато я собираюсь, — сказал я без особой убежденности.

— Ты знаешь, что может произойти, если я сделаю это? Он вздрючит тебя, Лью. Мне понадобилось полдня, чтобы убедить его по поводу Риккарди и поездки в Луизиану, и то, что говорил о тебе Куинн, было весьма нелестно. Он боится, что у тебя поехала крыша.

— Все вы так думаете. Нет, я в порядке, я прекрасно отдохнул в Калифорнии и я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо. С наступлением января будущего года этот город будет нуждаться в новом полицейском комиссаре.

— Нет, Лью.

— Нет?

Мардикян тяжело вздохнул. Он терпел, высмеивал меня. Но его уже тошнило от меня и моих предсказаний. Я знал это. Он сказал:

— После того, как я получил твою записку, я позвал Судакиса и сказал ему, что ходят слухи об его отставке. Я никак не прокомментировал это. Я дал ему понять, что я узнал об этом от одного из парней из журналистского корпуса. Тебе стоило бы увидеть его лицо, Лью, как будто я сказал, что его мать — турчанка. Он поклялся семидесятью святыми и пятьюдесятью ангелами, что оставил бы свой пост только в том случае, если бы шеф сам уволил его. Я всегда легко распознаю, если кто-нибудь пытается провести меня, но Судакис был искренен со мной, как никто другой.