Тысяча и одна ночь - Эпосы

А другой сказал:

Устойчивость – в кротости, величье – в прощении,Спасенье – в правдивости для тех, кто правдивым был.Кто хочет хвалу снискать деньгами, пусть будет тотВ ристании щедрости всегда впереди других.

И затем Нузхат-аз-Заман говорила об управлении царей, пока присутствующие не сказали: «Мы не видели никого, кто бы рассуждал об управлении так, как эта девушка. Быть может, она скажет нам что-нибудь об ином предмете».

И Нузхат-аз-Заман услышала и поняла, что они сказали, и молвила: «Что же до отдела о вежестве, то это обширное поле, ибо в вежестве слияние всех совершенства.

Случилось, что к Муавии[127] вошёл один из его сотрапезников и упомянул о жителях Ирака и их здравых суждениях. А жена Муавии Мейсун, мать Язида, слушала их разговор. И когда он ушёл, она сказала: «О повелитель правоверных, мне хотелось бы, чтобы ты разрешил людям из Ирака войти к тебе и поговорить с тобою, а я послушаю их речи». – «Посмотрите, кто есть у дверей», – сказал Муавия, и ему ответили: «Бену-Темим». – «Пусть войдут», – молвил халиф.

И они вошли, и с ними был аль-Ахиф ибн Кайс[128]. (Подойди ближе, Абу-Бахр, – сказал Муавия (а он велел опустить занавеску, чтобы и Мейсун могла слушать их). – О Абу-Бахр, что ты мне посоветуешь?» – спросил он. И аль Ахнар ответила: «Разделяй волосы пробором, подстригай усы, подрезай ногти, выщипывай волосы под мышками, брей лобок, и всегда употребляй зубочистку – в этом семьдесят две добродетели. И пусть омовение в пятницу будет очищением от того, что было между двумя пятницами…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Ахнаф ибн Кайс сказал Муавии, когда тот спросил его: «И всегда употребляй зубочистку, ибо в этом семьдесят две добродетели, а омовение в пятницу – очищение от того, что было между двумя пятницами». – «А что ты посоветуешь себе самому?» – спросил Муавия. «Ступать ногами по земле, передвигать их, не торопясь, и наблюдать за ними оком», – ответил аль-Ахнаф. А Муавия продолжал: «Как ты поступаешь, когда входишь к людям из твоего племени, стоящим ниже эмиров?» – «Я скромно склоняю голову, приветствую первый, оставляю то, что меня не касается, и мало говорю», – отвечал аль-Ахнаф.

«А как ты поступаешь, входя к равным себе?» – спросил халиф. И аль-Ахнаф ответил: «Я слушаю, когда они говорят, и не нападаю, когда они нападают». – «А как ты держишь себя, когда входишь к твоим повелителям?»

«Я приветствую их, не делая знака, и жду ответа; если мне велят приблизиться, я приближаюсь, а если отдаляют меня, отдаляюсь», – ответил аль-Ахнаф.

И Муавия спросил: «Как ты поступаешь с твоей женой?» – «Уволь меня от этого, повелитель правоверных», – сказал аль-Ахнаф. Но Муавия воскликнул: «Заклинаю тебя, расскажи мне!» И аль-Ахнаф сказал: «Я обращаюсь с ней хорошо, проявляю к ней дружбу и щедро одаряю – ведь женщина создана из кривого ребра». – «А что ты делаешь, когда хочешь познать её?» – спросил халиф. И аль-Ахнаф сказал: «Я говорю с ней, пока она сама не пожелает, и целую её, пока она не заволнуется, и если бывает то, о чем ты знаешь, я валю её на спину. И когда капля утверждается в её лоне, я говорю: «О боже, сделай её благословенной и не делай её несчастной, но придай ей прекрасный образ». А потом я поднимаюсь с неё для омовения и лью воду на руки, а затем обливаю тело и воздаю хвалу Аллаху за дарованное мне благо». – «Ты отличился в ответе! – воскликнул Муавия. – Скажи теперь о своих нуждах». – «Мне нужно, чтобы ты был богобоязнен, управляя своими подданными, и оказывал им равную справедливость», – ответил аль-Ахнаф и, поднявшись, удалился из покоев Муавии. И когда он ушёл, Мейсун сказала: «Если бы в Ираке был только он, этого бы Ираку довольно».

А вот, – продолжала Нузхат-аз-Заман, – частица из того, что относится к вежеству. Знай, о царь, что Муайкиб управлял казной в халифат Омара ибн аль-Хаттаба…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман говорила: «Знаю, о царь, что Муайкиб управлял казной в халифат Омара ибн аль-Хаттаба, и случилось так, что он увидел сына Омара и дал ему дирхем из государственной казны. «Я дал ему дирхем, – рассказывал он, – и ушёл домой, и вот я сижу, и приходит ко мне посланный от Омара. И я испугался и отправился к нему и вдруг вижу тот дирхем у него в руке. «Горе тебе, о Муайкиб, – сказал он мне, – я нашёл кое-что, касающееся твоей души». – «А что же это, повелитель правоверных?» – спросил я, и он ответил: «В день воскресения ты будешь тягаться за этот дирхем с народом Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует».

Написал Омар Абу-Мусе аль-Ашари[129] письмо такого содержания: «Когда это моё письмо придёт к тебе, отдай людям то, что им принадлежит, и доставь мне остальное», – и он это сделал. Когда же стал халифом Осман[130], прибыл к нему с податью. И когда подать сложили перед Османом, пришёл его сын и взял оттуда дирхем. И Зияд заплакал, а Осман спросил его: «Почему ты плачешь?» И Зияд сказал: «Я доставил Омару то же самое, и когда его сын взял дирхем, Омар велел отнять его у него, а твой сын взял, и я не видел, чтобы ему сказали что-нибудь или отняли у него дирхем». И Осман отвечал: «А где ты встретишь подобного Омару?»

Передавал Зейд ибн Аслам, что его отец говорил: «Однажды ночью шёл я с Омаром, и мы подошли к пылающему огню. И Омар сказал мне: «Аслам, я думаю, это путники, измученные холодом. Пойдём к ним». И мы пошли и пришли к этим людям и увидели женщину, которая жгла огонь под котелком, а с ней были плачущие дети. И Омар сказал им: «Мир вам, люди света (он не хотел сказать – «люди огня»[131], что с вами?» – «Нас мучит холод и мрак ночи», – ответила женщина. И Омар спросил: «А что плачут эти дети?» «От голода», – сказала женщина. «А что это за котёл?» – продолжал Омар. «Я их успокаиваю этим, – ответила она, – и поистине Аллах спросит о них Омара ибн аль-Хаттаба в день воскресения». – «А откуда Омару знать о них?» – воскликнул халиф. И женщина отвечала: «Как же он вершит дела людей и пренебрегает ими!»

И Омар обернулся ко мне, – продолжал Аслам, – и сказал: «Пойдём!» – и мы поспешно пошли и пришли к Дому Расхода, и Омар взял куль муки и кувшин жиру и сказал мне: «Взвали это на меня». – «Я понесу за тебя, повелитель правоверных», – ответил я. Но Омар спросил: «А понесёшь ты за меня мою тяжесть в день воскресения?»

И я взвалил на него припасы, и мы поспешно пошли и бросили куль возле женщины. А затем Омар взял немного муки и то и дело говорил женщине: «Подай мне ещё». И он раздувал огонь под котлом (а у него была большая борода, и я видел, как дым выходит из просветов в ней), пока похлёбка не сварилась, и, взяв кусок жиру, кинул его туда и сказал женщине: «Корми их, а я буду студить кушанье». И они ели до тех пор, пока не наелись досыта, и Омар оставил ей остальную муку и, обращаясь ко мне, сказал: «Аслам, я видел, что они плакали от голода, и мне не хотелось уйти, не выяснив, откуда свет, который я заметил…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала шестьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман говорила: «Говорят, что Омар проходил мимо пастуха-невольника и стал у него торговать овцу, но пастух сказал: «Они не мои». – «Ты тот, кого мне нужно!» – вскричал Омар и купил этого пастуха и освободил его и воскликнул: «О боже, так же, как ты даровал мне малое освобождение, даруй мне освобождение величайшее».

Говорят, что Омар ибн аль-Хаттаб кормил слуг молоком, а сам ел грубую пищу, и одевал их в мягкое, а сам носил жёсткое. Он давал людям, сколько им следовало, и прибавлял им, одаряя их. Одному человеку он дал четыре тысячи дирхемов и прибавил ещё тысячу, и ему сказали: «Не прибавишь ли ты своему сыну, как прибавил этому человеку?» – «Отец этого был твёрд в день Охода»[132], – ответил Омар.

Говорил аль-Хасан: «Омару принесли много денег, и к нему пришла Хафса[133] и сказала: «Повелитель правоверных, а где доля твоих родственников?»

«Хафса, – ответил Омар, – Аллах велит не забывать о доле моих родственников, но выдавать её из денег мусульман, – это нет! О Хафса, ты делаешь угодное твоей родине, но гневишь твоего отца!» И она ушла, волоча подол.

Говорил сын Омара: «В каком-то году я молил господа, чтобы он показал мне моего отца, и, наконец, я увидел его, вытирающим со лба пот. И я спросил его: «Каково тебе, батюшка?» – и он отвечал: «Если бы не милость господа, твой отец наверное бы погиб».

И затем Нузхат-аз-Заман сказала: «Послушай, о счастливый царь, второй отдел первой главы: предание о последователях пророка и других праведниках. Говорил аль-Хасан из Басры: «Не покидает душа человека здешнего мира без того, чтобы не сожалел он о трех вещах: что не пользовался тем, что собрал, не достиг того, на что надеялся, и не заготовил себе много запасов для путешествия, которое он предпринимает».