Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

В пять часов они вспомнили об обеде. Стол был накрыт в маленькой зале, которую Карлос все собирался отделать жемчужным и золотистым атласом. Но пока зала сохранила темно-зеленые обои; а недавно Карлос повесил в ней портрет своего отца: написанный явно без вдохновения, он изображал бледного большеглазого юношу в замшевых перчатках и с хлыстом в руке.

Батиста прислуживал им за столом, уже облаченный в светлую дорожную пару. Круглый небольшой стол был похож на корзину цветов; в серебряных ведерках со льдом охлаждалось шампанское; сладкий рис был выложен на блюде буквой «М» в честь Марии.

Эти знаки внимания заставили Марию растроганно улыбнуться. Затем взгляд ее упал на портрет Педро да Майа: она с интересом рассматривала лишенное красок лицо, которое время обесцветило еще сильнее, большие, печальные арабские глаза, черные и томные.

— Кто это? — спросила Мария.

— Мой отец.

Взяв свечу, она подошла к портрету поближе. Нашла, что у Карлоса с отцом мало сходства. И, обернувшись к Карлосу, который осторожно откупоривал бутылку старого шамбертена, вдруг сказала:

— Знаешь, на кого ты временами поразительно похож?.. Удивительно, но это так. Ты похож на мою мать!

Карлос рассмеялся, очарованный подобным сходством, еще больше сближавшим, по его мнению, их с Марией и чрезвычайно для него лестным.

— Ты прав, моя мать была красавицей… И у вас с ней есть нечто общее в лице, в каких-то отдельных чертах… И в особенности жесты, улыбка… И эта манера впадать в рассеянность, не замечать ничего вокруг… Я часто думаю об этом…

Батиста внес фаянсовую японскую супницу. И Карлос весело объявил, что сегодня у них обед по-португальски. Месье Антуан, повар-француз, уехал с дедушкой. А в «Букетике» осталась Микаэла, кухарка, — Карлос обожает ее стряпню: Микаэла владеет всеми секретами монастырской кухни, сохранившимися со времен Дона Жоана V.

— Для начала, моя дорогая, я предлагаю тебе куриный бульон, такой бульон подавали лишь в Одивеласе, в келье матери Паулы…

Обед был великолепный. Когда Батиста удалялся, их руки встречались поверх цветов в мимолетном пожатье. Никогда Карлос не видел Марию столь прекрасной, столь совершенной: ее глаза лучились необыкновенной нежностью, простая роза, украшавшая ее платье, говорила о безупречности вкуса. Их сердца переполняло одно желание: остаться навсегда здесь, в этом доме, в комнатах Карлоса, наслаждаться чудесными блюдами Микаэлы по рецептам португальской кухни времен Дона Жоана V и чтобы верный Батиста в светлой куртке прислуживал им за столом…

— Мне хочется опоздать на поезд! — произнес Карлос, умоляюще глядя на Марию.

— Нет, нет, ты должен ехать… Нехорошо думать только о себе… Но, пожалуйста, не забудь каждый день радовать меня большой телеграммой… Ведь телеграф изобрели в утешение любящим, когда они далеко друг от друга, как говорила моя мать.

Карлос вновь пошутил по поводу своего сходства с ее матерью и склонился над ведерком со льдом — удостовериться, охладилось ли шампанское.

— Удивительно, что я от тебя до сих пор этого не слышал… И ты никогда не рассказывала мне о своей матери…

Лицо Марии слегка порозовело. О да, она не говорила о матери, как-то не было случая…

— Впрочем, — тут же прибавила она, — вряд ли тебе это было бы интересно. Мать моя — уроженка острова Мадейры, ее семья разорилась, она вышла замуж…

— В Париже?

— Нет, там же, на Мадейре, за австрийца, который сопровождал туда больного чахоткой брата… Австриец был знатного рода и весьма хорош собой: встретив мою мать, а она отличалась необыкновенной красотой, они полюбили друг друга, et voila…

Все это Мария произнесла, не поднимая глаз от тарелки и тщательно разделывая крылышко цыпленка.

— Но если твой отец был австрийцем, моя любимая, то тогда ты тоже австриячка… Одна из тех венок, которые, по твоим словам, обладают особым очарованием…

Да, разумеется, по закону она, может быть, и австриячка. Но она не знала своего отца и всегда жила с матерью, всегда говорила по-португальски и привыкла считать себя португалкой. Она никогда не была в Австрии и не говорит по-немецки…

— У тебя есть сестры и братья?

— Нет, была сестра, но она умерла в младенчестве… Я ее почти не помню. В Париже у меня был ее портрет… Прелестная девочка!

Тут внизу послышался шум подъехавшей и резко остановившейся коляски. Карлос, удивленный, поспешил к окну с салфеткой в руке.

— Боже мой, Эга! — воскликнул он. — Наконец-то этот повеса вернулся из Синтры!

Мария в тревоге встала из-за стола. И на миг оба заколебались, вопрошающе глядя друг на друга… Нет, нет, Эга для него как брат. Карлос ждал его возвращения, чтобы отвезти в «Берлогу» и представить Марии. Но будет лучше, если они встретятся здесь, вот так — естественно, свободно и просто…

— Батиста! — крикнул Карлос. — Скажи сеньору Эге, что я обедаю и пусть он поднимется сюда.

Мария, вся пунцовая, вновь заняла свое место, поспешно поправив шпильки в наскоро подобранных и слегка растрепанных волосах.

Дверь открылась — и Эга остановился на пороге, изумленный и растерянный, в белой шляпе, с белым зонтиком и коричневым бумажным свертком в руке.

— Мария, — обратился к ней Карлос, — наконец-то я могу представить тебе моего большого друга Эгу. — А Эге он сказал: — Мария Эдуарда.

Эга в смущении огляделся, не зная, куда деть сверток, чтобы пожать руку Марии, которую та, покраснев, с улыбкой ему протягивала. Плохо завязанный сверток развязался, и из него на ковер посыпались пирожные из Синтры. И неловкость, которую чувствовали все трое, растворилась в веселом хохоте при виде Эги, с досадой взиравшего на раскрошенное лакомство.

— Ты обедал? — спросил его Карлос.

Нет, он не обедал. Ах, яйца по-португальски, он так их любит, а в Синтре, у Витора, ужасная кухня! Отвратительная! Подражание французской, но в переводе на местный жаргон, вроде комедий в Жиназио!

— Тогда приступай! — пригласил Эгу Карлос. — Батиста, пошевеливайся! Неси куриный бульон! О, у нас еще есть время!.. Ты знаешь, что сегодня я еду в Санта-Олавию?

Разумеется, Эге это известно, он же получил от Карлоса письмо, потому и поспешил приехать… Но он не может сесть за стол в деревенской куртке и весь покрытый дорожной пылью…

— Скажи, чтобы для меня оставили бульон, Батиста! И пусть мне оставят и все прочие блюда, я голоден, как пастух из Аркадии!

Батиста принес кофе. Экипаж сеньоры, который должен довезти их до Санта-Аполонии, ждет, чемодан Карлоса уже в экипаже. Но Эга пустился в разговор, он уверял, что они не опоздают, вытащил свои часы… Оказалось, часы стоят. В деревне ему часы не нужны, он узнавал время по солнцу, подобно цветам и птицам…

— Вы остаетесь в Лиссабоне? — спросила его Мария Эдуарда.

— Нет, дорогая сеньора, лишь исполню долг лиссабонца и погуляю вечер-другой по Шиадо… А потом вернусь на травку. Синтра начинает мне нравиться — теперь, когда там никого нет… Летом, наводненная богатыми буржуа, она теряет свою идиллическую красоту — на ней словно появляются сальные пятна.

Батиста предложил Карлосу шартрез и сказал, что его милости следует поторопиться, если он не хочет опоздать на поезд. Мария встала и пошла в комнату за шляпой. Друзья некоторое время молчали; Карлос закурил сигару.

— Надолго ты едешь? — произнес наконец Эга.

— Дня на три-четыре. Не уезжай в Синтру до моего возвращения, нам надо поговорить… Чем ты там занимаешься, в своей Синтре?

Эга лишь пожал плечами.

— Дышу свежим воздухом, собираю цветочки и бормочу себе под нос: «Как все чудесно!»

Наклонясь над столом, Эга подцепил палочкой маслину.

— Ничем я там не занимаюсь… Там Дамазо! Всегда в обществе Ракели, — я тебе уже писал… Разумеется, между ними ничего нет, это все назло мне, чтобы вывести меня из себя… Экая каналья этот Дамазо! Но я жду лишь повода… И тогда я задушу его!

Эга сжал кулаки, лицо его пылало гневом.

— Я, понятно, разговариваю с ним, пожимаю ему руку, называю «дорогой Дамазо» и так далее. Но пусть только он даст мне повод! Эту скотину следует уничтожить! Этот комок человеческой грязи оскорбляет общественную мораль, благопристойность и вкус!

— Кто еще в Синтре?

— Кто тебя интересует? Там графиня Гувариньо. Но я видел ее всего однажды. Она, бедняжка, в трауре…

— В трауре?

— Из-за тебя.

Они замолчали. Натягивая перчатки, вошла Мария, в шляпе с опущенной вуалью. Карлос, вздыхая, покорно позволил Батисте облачить себя в легкое дорожное пальто. Эга просил Карлоса обнять за него Афонсо и приветствовать толстяка Секейру.

Он спустился проводить их до кареты и захлопнул дверцу, пообещав Марии Эдуарде, что навестит ее в «Берлоге», как только Карлос вернется с берегов Доуро…

— Не уезжай в Синтру до моего возвращения, — повторил еще раз Карлос. — И пусть Микаэла позаботится о тебе!