Танец с драконами. Книга 1. Грёзы и пыль - Джордж Мартин

Певцы зовут его последним из древовидцев, но в снах Брана он остается трехглазой вороной. Когда Мира Рид спросила, как его имя, он издал звук, отдаленно напоминающий смех. «При жизни я их много переменил. Но у меня, как у всех, была мать, и она нарекла меня Бринденом».

«У меня есть дядя, тоже Бринден, – сказал тогда Бран. – Вернее, двоюродный дед. Бринден Черная Рыба».

«Его могли назвать в мою честь. Так иногда еще делают – не столь часто, как раньше. Люди забывчивы, только деревья помнят». Он говорил так тихо, что Брану приходилось напрягать слух.

«Он почти весь ушел в дерево, – объяснила Листок. – Смертные не живут столько, но он держится – ради нас, ради вас, ради всего рода людского. Силы его иссякли, и даже тысяча и одному глазу трудно за всем уследить. Когда-нибудь ты узнаешь».

«Что узнаю? – спросил Бран у Ридов, когда его при свете факелов отнесли в маленькую пещерку рядом с большой – там Дети Леса устроили им постели. – И что помнят деревья?»

«Тайны старых богов, – сказал Жойен Рид. Тепло, еда и отдых немного оживили его, но не развеселили, и усталые глаза смотрели куда-то внутрь. – Истины, известные Первым Людям. В Винтерфелле их позабыли, а у нас на болотах нет, ведь мы там ближе к природе. Земля, вода, камни, дубы, вязы, ивы существовали до нас и будут жить, когда нас не станет».

«Как и ты», – добавила Мира.

Бран опечалился: ему не хотелось жить, когда Миры не станет, но вслух он этого не сказал. Он почти взрослый, незачем выглядеть в глазах Миры плаксивым младенцем.

«Вы тоже могли бы стать древовидцами», – заметил он вместо этого.

«Нет, Бран», – грустно ответила Мира.

«Мало кому дано испить из зеленого фонтана, будучи смертным, и слышать шепот листвы, и видеть так, как видят деревья и боги, – сказал Жойен. – Мне боги послали одни только зеленые сны. Моей задачей было доставить тебя сюда – теперь она выполнена».

Луны не стало вовсе. Волки в лесу выли и обнюхивали сугробы, ища мертвецов. С белого холма, издавая оглушительный крик, сорвалась несметная стая воронов. Красное солнце всходило, закатывалось и снова всходило, делая снега розовыми. Под холмом думал свою думу Жойен, беспокоилась Мира, Ходор блуждал по темным ходам с мечом в правой руке и факелом в левой. А может, не Ходор, а Бран?

Об этом никто знать не должен.

Большая, обрывающаяся в бездну пещера черней смолы, черней перьев ворона. Свет в ней нежеланный гость: костры, свечи, тростник горят недолго и скоро гаснут.

Певцы сделали Брану такой же трон, как у лорда Бриндена: из мертвых, переплетенных с живыми корнями ветвей чардрева. Стоит он у бездны, на дне которой журчит поток, сиденье у него из мягкого мха, сверху Бран укутан теплыми шкурами.

Он сидит там и слушает, как шепчет его учитель.

«Не бойся темноты, Бран. – Голос перемежается шорохом листьев. – Корни деревьев растут под землей, где темно. Тьма будет тебе как плащ, как щит, как молоко матери. Она сделает тебя сильным».

Прорезался новый месяц, тонкий и острый как нож. Шел тихий снег, укрывая страж-деревья и гвардейские сосны. Сугробы завалили устье пещеры, и Лето раскапывал их, чтобы пойти поохотиться со своей стаей. Бран не часто уходил вместе с ним, но иногда, ночью, следил за ним сверху.

Летать было еще лучше, чем лазить.

В шкуру Лета он теперь входил с той же легкостью, как когда-то бриджи натягивал. Влезать в оперение воронов было труднее, но не столь сложно, как Бран опасался – во всяком случае, этих воронов. «Дикий конь лягается, когда человек на него садится, – говорил лорд Бринден, – и кусает руку, взнуздывающую его, но конь, знавший одного всадника, не сбрасывает другого. Все эти птицы, старые и молодые, уже объезжены – выбирай одного и лети».

Бран выбрал одного, потом другого и не добился успеха, но третий наклонил голову, каркнул, и вот уже не мальчик смотрел на ворона, а ворон на мальчика. Журчание подземной реки стало громче, у факелов прибавилось яркости, воздух наполнился незнакомыми запахами. Бран хотел сказать что-то – и закричал, хотел полететь, врезался в стену и вернулся в собственное увечное тело. Ворон, целехонький, сел ему на руку, и Бран, взъерошив ему перья, снова вошел в него. Скоро он уже летал по пещере, лавируя между каменными зубьями, растущими из потолка; побывал даже над бездной и заглянул в ее темную холодную глубину.

Тогда ему стало ясно, что он не один.

«В вороне был кто-то еще, – сказал он лорду Бриндену, вернув себе человеческий облик. – Какая-то девочка. Я почувствовал».

«Это женщина, певшая песнь земли. Она давно умерла, но часть ее сохранилась, как сохранится часть тебя в Лете, если мальчик умрет. Тень души. Она не причинит тебе зла».

«Поющие есть во всех птицах?»

«Во всех. Это поющие научили Первых Людей посылать вести с воронами: в те дни птицы не носили письма, а говорили все сами. Деревья памятливы, люди забывчивы: теперь они пишут слова на пергаменте и привязывают к ногам птиц, в которых никогда не вселялись».

Ту же историю рассказывала когда-то Брану старая Нэн. Он спросил Робба, правда ли это, но брат со смехом осведомился, не верит ли Бран заодно и в грамкинов. Бран жалел, что Робба нет сейчас с ними. Он сказал бы, что умеет летать, Робб не поверил бы, и Бран бы ему показал. Робб бы тоже мог научиться, и Арья, и Санса, и Джон Сноу, и маленький Рикон. Он все стали бы воронами и жили бы на вышке у мейстера Лювина.

Нет, это только сон, глупый сон. Может, и все остальное происходит во сне? Он спит, упав в снег, и ему снится, что он в тепле, в безопасности. Надо проснуться, не то так и умрешь во сне. Он щипал себя за руку – было больно. Сначала он считал дни, но здесь, внизу, сон и явь сливались в одно. Сны переходили в уроки, уроки в сны, все случалось сразу или вообще не случалось. Летал он, или это ему только снилось?

«Лишь один человек на тысячу рождается перевертышем, – сказал лорд Бринден, когда Бран научился летать, – и лишь один перевертыш на тысячу может стать древовидцем».

«Я думал, что древовидцы – это волшебники из числа Детей Леса. То есть поющих».

«В каком-то смысле да. У тех, кого ты называешь Детьми, глаза золотые как солнце, но изредка рождается кто-то с кроваво-красными или зелеными, как мох на дереве в сердце леса. Так боги метят тех, кого наделяют даром. Избранники слабы здоровьем и живут на земле недолго, ибо у каждой песни своя цена… но внутри деревьев их век может быть очень долог. Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость, уходящая глубоко, как корни. Древовидцы».

Бран не понял и обратился к Ридам.

«Ты любишь читать книги?» – спросил Жойен.

«Если там про войну. Сансе вот нравится про любовь и прочие глупости».

«Читатель может прожить тысячу жизней, а не любящий читать – только одну. У Детей Леса нет ни чернил, ни пергамента, ни письменных знаков; все это им заменяют деревья, прежде всего чардрева. Умирая, они сами становятся стволом, листком, веткой и корнем. Деревья помнят все: их песни, заклинания, их истории и молитвы – все, что познали поющие за свою жизнь. Мейстеры говорят, что чардрева посвящены старым богам, поющие же верят, что они и есть боги. Каждый из Детей приобщается к божественному началу, когда умирает».

«Так они хотят убить меня?» – округлил глаза Бран.

«Нет, – сказала Мира. – Ты пугаешь его, Жойен».

«Пугаться следует не ему».

Луна сделалась полной. Лето рыскал по тихому лесу, худея с каждой охотой: вся дичь куда-то пропала. Чары над входом в пещеру держались, и мертвецы не могли войти. Снег их почти всех похоронил под собой, но они оставались там, в сугробах, и ждали. К ним приходили другие – те, что были раньше мужчинами, женщинами, даже детьми. Мертвые вороны с обледеневшими крыльями сидели на голых ветках. Полуистлевший белый медведь продирался через подлесок. Лето и его стая растерзали его и съели, хотя в нем уже завелись черви.

Под холмом пока еще было что есть. Здесь росли грибы ста разных видов, в черной реке водилась слепая рыба, на вкус не хуже глазастой. От коз, живущих вместе с поющими, получали молоко и сыр. За долгое лето были сделаны запасы овса, ячменя и сушеных фруктов. Жаркое с ячменем и луком они ели чуть ли не каждый день. Жойен думал, что это беличье мясо, Мира подозревала крысятину. Брану было все равно – мясо как мясо, вкусное.

В огромных пещерах, где времени будто не существовало, жили около семидесяти поющих и покоились кости тысячи умерших. «Не уходите далеко, – предупреждала Листок. – Река, которую вы слышите, впадает в темное море, а еще глубже есть провалы, колодцы и забытые тропы, ведущие в самую середину земли. Даже мой народ не все ходы знает, а мы живем здесь тысячу тысяч лет по людскому счету».

Листок и ее сородичи, хотя и звались Детьми Леса, были далеко не дети – их правильнее было бы называть Мудрецами Леса. Они, конечно, меньше, чем люди, но волк по сравнению с лютоволком тоже кажется маленьким, и это еще не значит, что он щенок. Кожа у них коричневая со светлыми пятнами, как у оленей, большие уши ловят то, чего не слышит ни один человек. Золотые кошачьи глаза, тоже большие, хорошо видят там, где Бран совершенно слеп. На руках у них всего по четыре пальца, считая большой, с острыми черными коготками.